Завершившие войну - Яна Каляева

— Не плакать! Глаза нужны сухие. И смерть может быть…

Треск выстрелов. Женский крик, оборванный одиночным выстрелом. Гомон перепуганных ворон — они любили сидеть в ветвях ивы, под которой доктор некогда читал сестрам милосердия стихи.

Доктор тяжело опустился на пустой снарядный ящик.

— Как же… что это? — выдавил он, глядя в глаза капитану.

— Жаль, что вы это слышали, — пробормотал капитан. Он достал папиросу, слишком резко чиркнул спичкой, сломал. Чертыхнулся, достал другую, закурил. — Понимаю, вы работали с этими людьми… Но ничего не попишешь — законы военного времени. В отличие от вас, они вступили в бандитскую армию своей волей, за что и понесли ответственность.

— Это были медики, — доктор отвернулся от капитана и уставился в густо покрытое инеем окно. — Сестры милосердия и фельдшеры. Они не воевали, не убивали никого, только ухаживали за ранеными.

— Обратите внимание, Юрий Владимирович, я не стал допрашивать вас о них. Избавил вас от этого. Ничего бы это не изменило… Вспомните лучше о том, что от вас зависит. О судьбе своей семьи. Легко ли женщине с двумя детьми прожить в такие времена?

И об этом доктор Громеко печалился каждый день. Как-то они выживают на крохотное учительское жалование Ларисы? Справили ли Лене зимнее пальто, а Сереже — валенки? Когда он под дулом пистолета покинул свой дом, в коробке из-под монпансье оставалось полторы сотни рублей, а в кладовой — два мешка картофеля. Бывало, он просыпался в холодном поту, потому что видел во сне, как эти запасы иссякают.

Как же славно было бы жить в Тамбове, в теплой служебной квартире, на жалованье заведующего отделением…

Одна вещь стояла между ним и этим солнечным будущим. Всего одна.

— Мои пациенты, — медленно сказал доктор. — Тяжелые раненые. Что с ними станется? Вы и их расстреляете?

— Помилуйте, доктор, зачем же… Они ведь не встают. Даже сносить их вниз — напрасно мучить и их, и моих солдат. Я, знаете ли, не сторонник… Печь уже почти остыла, а ночь грядет морозная. Откроем окна для надежности. Все разрешится естественным путем. Только вот не надо так на меня смотреть! Кто эти люди? Бандиты, смутьяны, дезертиры, коммунисты, наконец!

— Это люди, — сказал доктор Громеко. — Мои пациенты.

— Да полноте, доктор! — капитан картинно развел руками, едва не выронив папиросу. — Подумайте, сколько больных вы сможете еще спасти. Вспомните о родных, которые не выживут без вас. Собирайте вещи, конвой скоро выходит.

Громеко посмотрел на подернутое инеем окно. Каждый излом, каждая линия этого узора были бесконечно красивы и безнадежно недолговечны.

— Видит Бог, я не хотел до этого доводить, — голос капитана стал сухим и отрывистым, — но вы уходите с конвоем. Это приказ.

— Здесь мои пациенты, — повторил доктор. — Вы можете меня убить, но я не имею права покинуть их.

Громеко вспомнил, как робко и мечтательно улыбалась Лариса, когда он рассказывал о неизведанных вселенных, что будут обжиты будущим человечеством, спаянным бесконечной любовью. О том, что смерти нет, потому что все люди однажды воскреснут, пробужденные к вечной жизни безграничным величием человеческого духа.

Сейчас он готов был принять пулю, потому что смерти нет.

Но даже в этом ему было отказано.

— Ну что же, доктор, — покачал головой капитан, и голос его окончательно похолодел. — Вы не оставляете мне выбора. А ведь как замечательно вы могли жить в Тамбове… Все равно вы туда уедете, все равно будете работать. Но раз вы так ставите вопрос, то отношение к вам будет соответствующее, не обессудьте. И за вашей семьей присмотрим уже мы. Чтоб вы не наделали глупостей.

Капитан бросил на пол окурок, повернулся и вышел.

Глава 15

Комиссар Объединенной народной армии Александра Гинзбург

Февраль 1920 года.

— Эти очки вам к лицу. Вы ведь теперь видите лучше? — Вера управляла «Кадиллаком» без усилий и запросто разговаривала за рулем.

— Да, благодарю вас.

Саша смотрела в окно. Она и забыла уже, насколько мир может быть ярким, отчетливым, полным деталей. За полгода после удара по голове она постепенно приучалась существовать среди размытых пятен. Муж настойчиво рекомендовал ей заказать очки в Петрограде, но она опасалась, что быстро привыкнет и, лишившись их, окажется совсем слепой. Да и комиссар в очочках не вызывал бы доверия у мужиков и рабочих — бабу они еще с грехом пополам соглашались слушать, а вот интеллигентика уважать бы не стали. И вот теперь это, кажется, более не имело значения.

— Вы приступили к изучению бумаг, которые я вам прислала?

— Да, я начала. Но вы, похоже, переоцениваете меня, Вера Александровна. Я ничего в них не могу понять.

— Боже мой, что же я должна сделать, чтоб вы стали наконец обращаться ко мне просто по имени? А с отчетами, я уверена, вы справитесь, если не утратите интереса.

Саша сейчас не кривила душой, она за три дня действительно так и не поняла, с какой стороны подступиться к груде разномастных папок. В них были, похоже, копии всей сводной финансовой документации страны за последние три месяца: детализированные бюджеты, сметы и отчеты различных ведомств, данные о поступлениях и расходах. Предположение, что все это подделано, чтоб ввести ее в заблуждение, Саша отбросила довольно быстро; это было бы очень серьезной работой, сравнимой по масштабу с настоящей деятельностью министерства финансов. Как и для чего эти сведения поступали даже не в главное управление ОГП, а в департамент народного воспитания? И тем более с какой целью все это показывают пленному комиссару, врагу Нового порядка, без пяти минут покойнику? Ну, говорила себе Саша, какая тут может быть ловушка? Даже если ее обманывают, она не первый день жила на свете и умела из дезинформации извлекать информацию. А правда может ли кому-то навредить?

Так и подмывало спросить прямо, чего от нее хотят, но Саша сдерживала себя. Ей скажут то, что сочтут нужным, и тогда, когда сочтут нужным; просьбами она только поставит себя в уязвимое положение.

— Впрочем, не на одни же бумаги вам смотреть целыми днями, — легко улыбнулась Вера. — Я хочу показать то, что, по моему убеждению, произведет на вас впечатление. Мы уже почти приехали. Но увидеть это впервые лучше бы с определенной точки… Вы позволите мне завязать вам глаза?

— Вы могли бы и не спрашивать, — огрызнулась Саша.

Попытки Веры держать себя по-дружески раздражали ее.

Вера тепло улыбнулась, накрыла ее руку своей. Саша заметила, что ногти Веры блестят и чуть отливают перламутром.

— Прошу вас, Саша, разрешите мне