Том 1 - Григорий Анисимович Федосеев

Утрата вещей и продовольствия нас не так удручала, как гибель собаки. Трудно было смириться с мыслью, что мы больше не увидим Левки.

Несмотря на всю неприятность нашего положения, оно не было безнадежным. Мы были даже рады тому, что река нас выбросила на наносник, а не на камни в шивере, тогда пришлось бы крепко подумать, как выбраться из ее плена.

В одном из спасенных рюкзаков оказался топор, это открытие окончательно рассеяло зародившееся было сомнение в благополучном исходе нашей переправы. Даже Павел Назарович повеселел и, достав из рюкзака сухой табак, закурил трубку. Мы сразу приступили к поделке нового плота, надеясь все же переправиться на правый берег реки. Но у нас не было веревки или гвоздей, чтобы связать или скрепить бревна, а тальниковые прутья, которыми был скреплен первый плот, росли только на берегу. Пришлось отпороть все ремни на рюкзаках, снять пояса, подвязки на ичигах, но этого не хватало, чтобы мало-мальски связать наше новое суденышко. Пришлось снять белье. Мы готовы были пожертвовать всем, лишь бы скорее покинуть этот ужасный остров.

Тот пологий берег, куда надо было попасть, начинался метров на четыреста ниже нас и тянулся не более как полкилометра. Исход дела зависел от того, успеем ли мы пересечь реку раньше того места, где кончается пологий берег. Река может оказаться слишком гостеприимной и не выпустить нас из своих объятий, тем более что наш новый плот не был способным преодолеть длительное путешествие. От первого же удара о камни, даже от качки в шивере плот рассыплется, и мы будем отданы во власть потока. Нам неоткуда было ждать помощи, и только риск мог ускорить развязку: или мы, достигнув берега, продолжим свой путь, или ценой жизни рассчитаемся с рекой!

Как только уселись на плот и оттолкнулись от наносника, плот подхватило течение и стремительно понесло вниз по реке. Мы работали шестами, стараясь изо всех сил тормозить ход, но сила потока увлекала плот все ниже и ниже. Мелькали камни, шесты то и дело выскакивали из воды, чтобы сделать гигантский прыжок вперед. Нас захлестывало валом. Борьба продолжалась не более двух минут. Все работали молча.

Наконец мы у цели. Плот с разбегу ударился о береговые камни, лопнул пополам и, развернувшись, снова понесся, подхваченный течением. Но нас на нем уже не было. Следом за плотом, спотыкаясь, бежал Павел Назарович, пытаясь опередить его.

— Чего же вы стоите? Белье-то уплыло, — кричал он нам, продолжая по-молодецки прыгать по камням. Но плот, мелькая по волнам, был уже далеко впереди.

— Штаны-то у меня домотканые, грубые, как же я без белья ходить в них буду? — волнуясь, говорил возвратившийся Зудов.

Мы развели костер, развесили одежду Павла Назаровича и только тогда вспомнили про голод. Было четыре часа дня. Небо по-прежнему оставалось затянутым облаками, и по реке тянул холодный низовик. Пока варили обед, я прошелся берегом, еще надеясь найти след Левки. Но напрасно, нигде никаких признаков не было.

Отогревшись у костра и подкрепившись рисовой кашей, мы накинули рюкзаки и пошли дальше, взяв направление на северо-запад. Теперь вместо ремней мы привязали к рюкзакам веревки, сплетенные из тальниковой коры (лыко), они же заменяли нам и пояса. Крутой ключ, по которому мы поднимались, скоро кончился, и мы оказались на верху правобережного хребта. Я еще не успел осмотреться, как до слуха долетел знакомый звук, и все насторожились. Прокопий даже снял шапку.

— Левка жив! — радостно вырвалось у него. — Ниже наносника лает.

Еще с минуту мы прислушались к звуку, затем, как по команде, бросились на лай обратно к Ничке.

По лаю Левки, в зависимости от интонации голоса и настойчивости, мы обычно угадывали: кого облаивает он, медведя, или сохатого, или загнанную на дерево росомаху, но на этот раз мы терялись в догадках: таким голосом он никогда не лаял.

— Наверное, попал между скал и выбраться не может, вот и орет! — заявил Павел Назарович.

Минут через тридцать мы уже были у реки, километрах в двух ниже наносника. Спустившись еще ниже, мы за поворотом увидели Левку, и нашей радости не было предела. Он стоял у скалы, зубчатый гребень которой спускается к Ничке, и, приподняв морду, продолжал лаять. Оказалось, на одном из остроконечных выступов этой скалы, на самой вершине, стояла небольшая кабарожка. Она-то и была предметом его внимания. Увидев нас, Левка бросился к скале и, пытаясь взобраться наверх, падал, лаял, злился. А кабарга стояла спокойно, удерживаясь всеми четырьмя ножками на самой вершине выступа. Справа, слева и спереди скала обрывалась стеной, и только к хребту от выступа шел каменистый гребень, весь изорванный уступами. Мы были удивлены, какой рискованный и рассчитанный прыжок нужно было ей сделать, чтобы попасть на тот выступ, который кончался площадкой буквально в ладонь.

— А это кто там? — крикнул Днепровский, заглядывая на другую сторону скалы. — Да ведь это кабарожка, — добавил он и скрылся. Мы поспешили к нему. Там, за поворотом, в россыпи, как раз против выступа, на котором продолжала стоять кабарожка, лежала, корчась в муках, вторая, более крупная, кабарга. Заметив нас, она приподнялась, чтобы прыгнуть, но тотчас же беспомощно упала на камни. У нее были сломаны передние ноги. Ее глаза, черные как уголь, метались из стороны в сторону, точно она откуда-то ждала облегчения.

— Упала, бедняжка, с утеса! — сказал Павел Назарович.

Днепровский вытащил нож и оборвал мучения кабарожки. Сомненья не было: кабарга, спасаясь от Левки, хотела вскочить на выступ, но не рассчитала прыжок и сорвалась вниз.

— Не может быть, чтобы кабарга промахнулась, — возражал Днепровский. — Тут что-то другое!

День уже клонился к вечеру. Павел Назарович поймал Левку, я взвалил на плечи кабаргу, и мы, спустившись пониже, решили на этом закончить свой суетливый день. Прокопий остался у скалы. Не выдержала душа следопыта! Он решил разгадать, что же в действительности было причиной гибели кабарги.

Ночной приют мы нашли под густыми елями, растущими небольшой группой у соседней скалы.

Через полчаса кабарожки уже не было на утесе. Ожидая Днепровского, мы развели костер.

* * *

Кабарга — это самый маленький вид оленя и, пожалуй, самый изящный. Я однажды видел на песке след сокжоя[4], на который ступила своей ножкой кабарга, я был удивлен. Оказалось, что ее след в шестнадцать раз меньше следа старшего брата. Природа отдала в безраздельное пользование кабарги скалистые горы с темными ельниками и холодными ключами. В залесенной зоне гор нет более приспособленного животного к жизни в скалах, чем кабарга. Нужно