На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг. - Андрей Владимирович Николаев

ее участник и наш командир. Курсанты сидят на полу полукругом, многие ведут запись. Это было наше первое участие в «деле». Стрельба из орудия боевыми снарядами по вражескому гидросамолету воспринималась нами как подвиг «общегосударственного масштаба». Это мы обезвредили диверсионную группу противника, это мы обеспечили бесперебойную работу железнодорожной линии Москва – Архангельск. И мы все горды были этой победой!

И как бы в награду, нам выдают новые шинели. Наконец-то мы можем избавиться от провонявшей кислым запахом прели, видавшей виды, кургузой и вытертой «поддевки», которую мы носили без малого пять месяцев. Я выбрал себе из новых длинную, едва не до пят. Товарищи смеются: «Зачем такую?» Но я знал: длинная шинель на войне – это спасение от холода!

Вечером получил письмо от матери. Она извещает меня, что собирает мне посылку, что у нее уже припасены теплые вещи и что для меня есть теплые портянки, которые она обметала швом по краям. Я много раз говорил своей матери, что портянки не обметывают, портянка должна быть эластичной по краям, вытягиваться по ноге, облегать стопу. Грубый шов края может поранить ногу, натереть ее, а в военное время за подобное отдают под суд военного трибунала. Но мать оставалась глуха к моим увещеваниям, и в конце концов портянки я получил обметанные по краям толстым швом. Моя мать настояла-таки на своем.

5 ноября. Переезжаем в бараки на Красной Горке. Помещения, отведенные под казармы, свободные и просторные, отапливаются дровами. Наших художников – Шишкова, Володина и Капустина – тут же мобилизовали расписывать стены плакатной живописью прямо по белой штукатурке. Получалось некое подобие фрески. Особенно выразительной оказался рисунок головы солдата в каске, написанной черной гуашью по красному фону Васей Шишковым. У меня же обнаружилась чесотка, и я не попал в состав бригады монументалистов. Случаи заболевания чесоткой были не редкими, и врач училища предполагал, что эту заразу мы получили от наших предшественников – карглагских зэков. Фельдшер мажет меня вонючей мазью Вилькенсона, после чего я отправляюсь в городскую баню. Баня в Каргополе одна на весь город, маленькая, деревянная и уютная. Одна в городе и парикмахерская – в ней царствует приветливая, плотная женщина с идеально уложенной прической под тоненькой сеткой, в старинных бирюзовых сережках и белом крахмальном халате. У меня уже солидная шевелюра, и я не обхожу парикмахерской. Дело в том, что на двадцатом году жизни начинает расти борода и возникает необходимость бритья. Бритвы у меня нет, собираясь в армию, я как-то об этом не подумал. Купить бритву здесь невозможно. Посещая баню, я захожу бриться в парикмахерскую. В остальные же дни одалживаю бритву у Олега. «Из таких-то вот мелочей и складываются порой серьезные осложнения в жизни», – записываю я в своем дневнике.

Разговорившись с фельдшером, я узнал от него, что в санчасти содержится парень из нового набора по обвинению в покушении на самострел. Он лежит в отдельной палате, у дверей дежурит часовой. Парню грозит суд военного трибунала.

6 ноября. Завтра праздник, а сегодня день свободный. Из начальства в казарме никого. Старшина Шведов не надоедает. Курсанты лежат на койках. Матрацы набиты сухой соломой. Печи натоплены, и в помещении сухой воздух, пробуждающий в теле приятную истому. Разговор касается происшествия с парнем из нового набора.

– Что может побудить человека решиться на членовредительство, – спрашивает Олег Радченко, как бы ни к кому конкретно не обращаясь, – он же ведь заведомо должен знать, что это грозит неминуемым расстрелом?

– Этого я тоже не понимаю, – говорит Костя Бочаров, – возможно, он думал – пронесет.

– Но это точно самострел? – переспрашивает Курочкин.

– Фельдшер говорит, без сомнения, – отвечаю я, – к тому же типичный самострел: ранение кисти правой руки в области большого и указательного пальца.

– А вам не кажется, что этот парень из какой-то секты? – услышали мы из угла голос Васи Шишкова. – Есть такие секты, которые идут на членовредительство, только бы не служить в армии. А тут ведь такая дичь. Парень-то, видать, из местных.

7 ноября. Торжественное построение на плацу перед лагерем. Митинг, как и положено, похожий на все митинги. И в конце торжественное прохождение поротно перед трибуной с начальствующим составом училища.

К вечеру ощущается значительное похолодание. Люди опытные предполагают, что не исключена возможность морозов.

9 ноября. Взвод наш заступил в наряд караула на мосту через реку Онегу. Как и предполагали, завернули крутые морозы. Сколько градусов, мы не знаем, но там, где мы стоим, ветер такой, что захватывает дыхание, леденит легкие, глаза слезятся, а в носу образуется колючая изморозь.

10 ноября. Пришло сообщение из штаба: ночью температура опустилась до минус двадцати шести градусов. А русло Онеги – это гигантская аэродинамическая труба, вытянувшаяся почти в северном направлении с небольшим уклонением на восток. На середине моста люди выдерживают на посту не более десяти минут. Табельной караульной одежды – тулупа, меховых шапок, рукавиц, валенок, теплого белья – у нас нет. На пост мы надеваем по две шинели враз, голову укутываем поверх пилотки полотенцем. На всех у нас всего лишь одна пара байковых перчаток и ни одного теплого шарфа. В холодных, холщовых портянках и дырявых сапогах ноги стынут моментально. Одна отрада – караульное помещение. Печь раскалена так, что к кирпичам не притронуться. Дров сухих, березовых сколько угодно. Возвращающегося с поста сажают к огню, отогревают и отпаивают чаем. Днем стало легче – температура поднялась до десяти градусов. Ветер стих, дышать стало легче. Пришла подмога из курсантов. На посту теперь стоим по двое. С рассветом через мост пошли автомашины и пешеходы. У нас приказ: всех тщательно проверять и подозрительных задерживать. Но все обошлось благополучно, и никакого ЧП не произошло.

11 ноября. В стрелковых батальонах срочная аттестация и выпуск. В общей сложности они учились восемь месяцев, и 80 % из них получили звание младшего лейтенанта. У нас же согласно вывешенному учебному плану до окончания курса остается ровно 19 дней. В бараках появились военторговские спекулянты – шепотом предлагают лейтенантские кубики по 70 рублей за четыре штуки.

14 ноября. Пришла посылка из дома, от матери. «Николаев, – услышал я голос дневального, – давай быстро в штаб училища!» Наконец-то. Опрометью бросился я в город, получил долгожданный ящик и скорее назад в казарму. В тесном и дружеском курсантском кружке получение посылки из дома стало своего рода праздником, а момент вскрытия ящика приобретал черты торжественного ритуала. Вокруг собираются только избранные друзья и товарищи. Лица, в той или иной мере посторонние, тактично держатся