Изнанка - Лилия Волкова

– Я тебе все расскажу и даже дам померить. – Иоланта Петровна подошла к девочке и присела возле нее на корточки – на удивление легко для своего возраста.

Катя молниеносно, одним внимательным взглядом, данным каждой женщине, кажется, с рождения, оценила немного поплывшую, но все еще стройную фигуру новой знакомой; стрижку – может, чуть более молодежную, чем стоило бы, но не безвкусную; ухоженные руки, которыми Иоланта Петровна расстегивала Ташину куртку. Перстни, на Катин вкус, были чуть крупноваты, но красивы. Иоланта Петровна Кате понравилась. И ей очень захотелось, чтобы это было взаимно.

– Меня Таша зовут! – Дочь наконец сумела справиться с потрясением, которое испытала при виде боа. – А мы есть будем? А что у вас есть? Я турицу люблю и сосисти. У вас есть? А мы печенье принесли! Мама, где печенье? Ну давай же!

Они немного посидели на кухне за чаем. Таша заглатывала печенье одно за другим и, шумно пыхтя, прихлебывала из цветастой чашки. Вопреки обыкновению, она молчала: наверное, представляла, как будет выглядеть, обмотавшись разноцветным чудом из перьев. Катя сообщила, что Таша любит и что не ест ни при каких обстоятельствах (грибы и дыню), сказала, что будет стараться забирать дочь пораньше, но тут уж как работа. А сама поглядывала по сторонам. Мебель на кухне не новая, но все чистое, посуда вымыта, на стенах развешаны репродукции: Врубель («Демон», «Гадалка», «Царевна-лебедь»), танцовщицы Дега, эскизы Бакста. В коридоре – книжные полки до потолка, за стеклами – портреты: женщины и мужчины с несовременными лицами, многие – в театральных костюмах. И были они какие-то… странные. Как будто не фотографии, а картинки, вырезанные из журналов. Перед самым уходом Катя вспомнила, что нужно представить Иоланту Петровну воспитателям: Держиморда ни за что не отдаст Ташу незнакомой женщине. Церемонию назначили на завтра, и прошла она без эксцессов: Надежда Ивановна была явно довольна тем, что отныне будет видеть Катю только по утрам. Еще через сутки Катя со спокойной душой засиделась на работе допоздна и переделала миллион дел, на которые обычно не хватало времени.

А потом начались чудеса. Через три дня, едва Катя переступила порог квартиры Иоланты Петровны, с кухни раздался ликующий Ташин крик:

– Мама пришла! Катя! – Дочь выбежала в коридор и стала скакать вокруг. – Таша пила мо-ло-ко! Мо-ло-ко дает ко-ро-ва! Кош-ка любит мо-ло-ко! Мама, я научилась говорить правильно! Ура!

– Ура. – Катя даже растерялась. – Как вам это удалось? Я столько раз пробовала, но… – Она повернула голову к Иоланте Петровне.

Секрет Кате не выдали: ни дочь, ни ее наставница. Но Таша каждый день возвращалась от Иоланты Петровны с новыми удивительными умениями. То потребовала выдать ей за ужином кроме вилки еще и нож. И старательно пилила любимые сосиски, иногда, впрочем, промахиваясь левой рукой мимо тарелки. На следующий день она придвинула к кухонной раковине табуретку и, взгромоздившись на нее, принялась наводить порядок: извела полбутылки моющего средства, украсила стол горами белой пены и намочила кофту на животе так, что с нее капало. Но тарелка и чашка были вымыты и торжественно водружены Катей в сушилку. По дороге домой дочь обычно болтала без умолку, рассказывая о том, как они с Иолантой Петровной смотрели картинки в книжке про артистов, рисовали цветными карандашами костюмы для куклы, слушали музыку с пластинок – «больших и черных, и они так смешно шипят!».

Накануне Восьмого марта Таша, увидев вечером мать, сразу сообщила: «Будет сюрприз, но дома. Ты потерпи, ладно?» Из нее самой будущий сюрприз рвался наружу на всем пути: она то напевала обрывки какой-то мелодии, то почти неслышно бормотала, как будто заучивала стихи. Закрытая дверь квартиры стала последней каплей, переполнившей сосуд Ташиной сдержанности:

– Мама! Я знаю новую песню! Это тебе подарок на мамин день. – Дочь стянула с себя сапожки и куртку, за руку отвела Катю в гостиную и усадила в кресло. А сама встала в выступательную позу: расставила ноги, выпятила живот, одну руку со сжатым кулаком подняла почти вертикально. И начала:

– Кто мо-о-ожет сравниться с Матильдой мое-е-ей!

Следующие две строфы вышли неразборчиво. Казалось, что дочь просто беспорядочно болтает языком во рту – при этом идеально попадая в ноты. Ни «сверкающих искр», ни «звезд осенних ночей» Катя не расслышала, как ни старалась. Но после невнятного «быр-быр-быр» прозвучало что-то похожее на «ничей». Или «врачей». Смеяться было нельзя, а задумываться – не было времени, потому что дочь приступила к исполнению финального четверостишия. Лицо ее разрумянилось, брови ходили ходуном, она тянула шею и закатывала глаза в потолок.

– Сестра-а-а неюнега

Внедивно полно!

Не все понима-а-ает,

Не все понима-а-ает,

Несет как в кино-о-о,

Несет как в кино-о-о!

А дальше я забыла! Вот! – Таша вышла из образа и с размаху запрыгнула к Кате на колени. – Тебе понравилось, да? А ты поняла? По телевизору? Про кино? Помнишь, там дядя тетю на руках нес? Помнишь, да?

– Помню. И мне очень понравилось! – Катя чмокнула дочь в кудрявую макушку. – А что такое неюнега?

– Мама, так имя же! Наверное, африканское! Или турецкое, может быть. – Таша на минутку задумалась, сунув палец в рот. Катя мягко отвела ее руку, погладила тонкие пальцы дочери. Пора ногти стричь, а Таша терпеть не может это занятие.

– И Матильда – тоже имя! – Таша буквально подскочила, задрала голову, жалобно посмотрела на мать. – Мам, ну почему ты не назвала меня Матильда? Тогда бы это была песня про меня!

– Ну, Таша тоже неплохое имя, мне кажется. А когда ты вырастешь, тебя буду звать Натальей Сергеевной. Разве плохо?

– Наталья Сергеевна. Наталья. Сер-ргеевна! – Таша покатала имя во рту, попробовала на вкус. – Нет, Матильда лучше! Матильда Сергеевна! А как тебя будут звать, когда ты вырастешь?

– Екатерина Сергеевна. Но я, кажется, уже выросла. Хотя…

– Мама, а почему я и ты – Сергеевна, а Иоланта – Петровна? А в саду Надежда Ивановна и Ольга Павловна? Почему у нас Сергеевна в конце, а у них по-другому? Это потому, что мы родные, да?

– Да, поэтому.

Это, конечно, рано или поздно случится: вопросы про папу, про бабушку, про то, откуда берутся дети и куда уводит смерть. Пока Катя относительно успешно балансировала на толстом канате обычного родительского лукавства: «У одних детей есть папы, у других – нет. И бабушек тоже. Это как цвет глаз и волос – все рождаются с разными». Но когда-нибудь придется отвечать на прямой вопрос. И что тогда делать? Рассказывать про летчиков-полярников-космонавтов? Читать лекцию о методах контрацепции?