Изнанка - Лилия Волкова

ряда налево. Шиповник – пышный, нарядный, земля вокруг усыпана лепестками. Красные цветы весной, красные ягоды летом, красные резные листья – осенью. Угловатый белый камень, на передней полированной поверхности – ангел с тяжелыми крыльями, опущенными до земли. Митенька Саушкин. Так и написано – Митенька! И портрет, и длинная эпитафия в столбик – пронзительные и беспомощные слова. Я почти уже пришла, мне туда, направо, семь рядов! Раз, два, три…

Покосившаяся оградка в серебрянке, серая шершавая скамейка, невысокая пирамидка, грубо сваренная из металла. Прижавшись к ней, почти обняв, стоит рябинка-подросток, мелкие тонкие листочки дрожат как стрекозиные крылья. На табличке масляной краской криво выведены даты. Длинная жизнь. Счастливая ли? Красавицей была, наверное. Потом разлюбила смотреться в зеркало, а в снах видела себя двадцатилетней…

Однажды, очень давно, мама повезла Катю на Ваганьковское. Они гуляли, подолгу задерживаясь у могил знаменитостей. Мама что-то рассказывала – о Высоцком, Дале, Енгибарове и других, а потом вдруг сказала, не глядя на Катю, будто и не ей: «Странно, что на кладбищах так много фотографий старых людей. Уверена: они бы предпочли, чтоб их помнили молодыми. Помнишь, у меня фотография есть – там, где я в синем платье?» Она наконец повернулась и, увидев испуганные Катины глаза, замолчала.

Один ряд остался. Иди уже! – Катя мысленно толкнула себя в спину. Да, это здесь. Низкая ограда из столбиков и цепей, строгая плита, цветник с низкорослыми многолетниками – тетя Тамара сажала. Фотография. Та самая. Катя подошла к памятнику, присела на корточки. Отвела от маминого лица любопытный граммофончик вьюнка, прижалась к граниту лбом. Камень был гладким и почти горячим, как температурящая Таша.

– Привет, мам. Я вернулась.

IV

Катя

Таше было пять с хвостиком, и она все успевала. Рисовать фломастерами на обоях, ложкой на манной каше, сосиской – на картофельном пюре. Одним зверушечьим нырком проскальзывать внутрь пододеяльника, чтобы изобразить привидение – «дикое, но симпатишное». Знакомиться и дружиться напропалую со всеми подряд: с продавщицами окрестных магазинов, бабушками у подъезда, бездомными собаками и облезлыми подвальными кошками, с детьми всех возрастов не только во дворе, но и в детском саду. Там ее однажды потеряли. После прогулки Таша не вернулась в группу. Заполошная пожилая нянечка и зеленоватая от испуга юная воспитательница звали пропажу по имени, выглядывали в окно, выходившее на площадку с песочницами и качелями, исследовали подкроватное пространство: сначала двумя парами глаз – одна в очках, другая – без, потом с помощью швабры.

Пятнадцать Ташиных одногруппников с энтузиазмом включились в игру «Найди несносную девчонку». В ходе поисков было опрокинуто пять деревянных стульчиков, перевернуто две коробки с игрушками и вылито на пол три тарелки свекольника. В разгар разрушительной суеты открылась дверь: воспитательница старшей группы привела за руку Ташу, довольную и без малейших признаков виноватости на лице. Как оказалось, во время прогулки малолетняя лазутчица тайно проникла на территорию шестилеток, к которым ее притягивало как магнит к холодильнику.

Операция была проведена по всем канонам шпионского искусства. Воспользовавшись тем, что воспитательница отвлеклась на испугавшуюся червяка Леночку (та все время чего-нибудь пугалась и ревела от страха сиплым басом), Таша зажала в кулаке пойманного жука-солдатика и рванула через кусты. Шестилеток уже уводили, и Таша, предъявив арьергарду жука как доказательство своего бесстрашия, а значит – взрослости, сумела дойти до раздевалки старшей группы, где была обнаружена и разоблачена.

– А в старшей группе на обед тоже трасный суп! – Сообщив присутствующим сенсационную новость, Таша рванула к столу и даже успела схватить одной рукой ложку, а другой – горбушку, лежащую у соседней тарелки. Но воспитательница строгим голосом потребовала от Таши переобуться, потом – вымыть руки, и уж потом – объяснить причины своего неприемлемого поведения. У Ольги Павловны, недавно окончившей педучилище, слово «неприемлемый» было самым любимым. «Ваша девочка ведет себя неприемлемо! Отсутствие чешек на музыкальных занятиях неприемлемо! Размазывание пластилина по столам неприемлемо!» Дети реагировали на запретительную интонацию, но смысла не понимали. Однажды Таша бережно донесла до дома все пять слогов загадочного слова, чтоб наконец разобраться, что с таким пылом внушает им Ольга Павловна.

– Ма-ам, а что это – ни-при-ем-ли-ма? Это про еду? От слова «ем»?

– Это значит неправильно, нехорошо.

– Стр-ранно. Зачем говорить ни-при-ем-ли-ма, если это – неправильно? Стр-ранно! – Таша не так давно освоила звук «р» и рычала при малейшей возможности. Она хорошо говорила, произносила почти все звуки четко и уверенно. После победой над «р» в ее речи остался только один камень преткновения. Таша, впрочем, сказала бы «тамень».

У Катиной удивительной дочки даже дефект дикции был особенным, редким: ее язык ни в какую не хотел подниматься от зубов к мягкому нёбу. Катя разевала рот, кхекала, кряхтела, кудахтала, но в Ташиных рассказах тошти упорно пили молото, а собати грызли тости. Катя и умилялась, и ругала себя за то, что никак не отведет дочь к логопеду. «Еще есть время, до школы целых полтора года! Мы все успеем, время есть!» – уговаривала она себя чуть ли не каждый день. Но времени не было. Его не хватало катастрофически. Оно куда-то девалось, выскальзывало из рук, рассыпалось бисером секунд, минут, часов. Кажется – вот они, плотно упакованные в ячейки календаря, готовые оказаться на нити воспоминаний. Но дни опрокидываются в прошлое один за другим, и бисер льется мягкой волной: не разобрать цвет, не почувствовать форму, не ухватить ни рукой, ни взглядом.

Сегодня, в свой двадцать шестой день рождения, Катя тоже опаздывала. И снова в детский сад. Это значило, что воспитательница снова будет смотреть на нее как на одну из своих подопечных. «Что ж ты такая бестолковая? Я уже сто раз говорила: нужно мыть руки перед едой и вовремя забирать ребенка из детского сада!» – вслух эти слова не произносились, но выражение лица говорило само за себя. Катя бледнела, краснела, блеяла что-то извиняющееся и обещала: «Завтра я уж наверняка, я вас больше не подведу, спасибо вам большое!» Да уж, спасибо. Что не выставила ребенка одного за детсадовские ворота, не бросила в колючие кусты, не откусила нос или еще не знаю что!

Конечно, опаздывать нельзя, у воспитательницы тоже семья… Нет, это вряд ли. Семья у этой держиморды? У домомучительницы? Невозможно. А вторая зеленая совсем, наверняка еще не успела обзавестись мужем и детьми. Пусть сегодня будет эта, юная. С ней не так страшно.

Осталась одна остановка. Двери автобуса, шлепнув резиновыми губами, закрылись, и «Икарус» двинулся в наземный путь, вихляя хвостом на поворотах. Катя, сумевшая занять удобный, огороженный поручнями угол, соображала,