Операция «Выход» - Скарлетт Томас

– Дэвид?

– Да.

– А он милый, правда?

– Пожалуй, – говорит Джули. – А когда ты говорила с Шарлоттой?

– Вчера вечером. Она пришла сюда от Люка.

– О… – Почему-то от этого известия Джули становится не по себе. – Зачем?

Шантель сбита с толку. Джули сознает, что задала на редкость странный вопрос.

– Мы просто, ну, знаешь, болтали.

– Да, конечно. Я…

Шантель улыбается.

– А она милая, да ведь?

– Да. Она милая.

– Она мне рассказала, как ездила в Европу, и все такое.

– О.

Джули хотела расспросить об этом Шарлотту, но так и не выбрала подходящий момент. И вот теперь Шантель все об этом знает, а сколько она была знакома с Шарлоттой – пять минут? Джули незаметно ерзает, пытаясь поудобнее устроиться на кровати, хотя сама не знает, что, собственно, здесь делает. На улице морось сменяется проливным дождем, и сильный ветер барабанит каплями в окно. Секунду-другую кажется, будто кто-то окатил дом из огромного душа.

– Обожаю дождь, – говорит Шантель. – Спорим, сейчас на побережье совершенно потрясные волны.

Джули думает о больших прибойных волнах с барашками, похожими на мыльную пену, но разум ее отказывается принять эту картину и превращает волны в высоченные стены обезумевшей воды… приливные волны, мегацунами, которым напрочь смыть прибрежные города – раз плюнуть. Снаружи поливает все пуще, сердце Джули бешено колотится. А вдруг дождь ударит с неба под таким напором, что смоет все прочь? Джули хочется безопасности. Этот дождь полон угрозы.

Шантель все возится со своим фотоальбомом. Находит фотографию козла.

– Это Билли, – говорит она, протягивая ее Джули.

За окном полыхает, потом в небе оглушительно бабахает. Джули роняет снимок.

– О черт, – говорит она.

– Джули?

Джули смотрит на свою обувь. Кроссовки. С этим все в порядке. Можно ли попросить Шантель закрыть окно? Скорее всего нет. А радио? Насколько безумной сочтет ее Шантель, если она попросит выключить радио? Она могла бы уйти, вот только невозможно выйти наружу, когда там молнии. Она должна быть в безопасности, но казаться нормальной. О господи.

– С тобой все о'кей? – спрашивает Шантель. – Ты что, боишься грозы?

Джули выдавливает улыбку.

– Да. Я глупая, да? Ой, извини – я уронила фотку. – Она поднимает ее с пола. – Просто, знаешь, меня немного ошеломила эта молния.

– Ага, меня тоже. Грохнуло будто прямо над головой.

Еще раз вспышка, еще раз бабахает. На секунду свет гаснет. Кровать стоит напротив окна, которое все так же открыто. Джули слишком близко к грозе. Она встает с кровати и подходит к полкам, притворяясь, что разглядывает орнамент. За один день Шантель дважды видела, как Джули психует – сперва из-за вертолета, теперь из-за грозы. Это глупо. Джули пытается взять себя в руки, но к следующей вспышке уже готова расплакаться. Ей хочется одного: чтобы мир оставил ее в покое, чтобы она могла забиться в нору и жить там, подальше от всего этого дерьма.

Шантель явно беспокоится.

– Джули?

– Прости. Я… не дружу с грозами.

– Может, хочешь посидеть в шкафу или типа того?

– А это нормально? Ты не против?

Шантель смеется.

– Вообще-то я пошутила. Но смотри – там, снаружи, действительно черт-те что творится, так что, может, это и неплохая идея. Давай, мы сюда обе влезем. – Она встает с кровати и открывает дверцы огромного встроенного гардероба. За окном снова полыхает, и Шантель чуть ли не запихивает Джули в шкаф, тихонько хихикая.

– Давай, – говорит она. – Залазь. – Слышится раскат грома, Шантель взвизгивает. – Давай быстрей, пока мы не изжарились.

В гардеробе темно и тепло, и Джули мгновенно оказывается в безопасности – это почти иррациональное ощущение, будто здесь ей ничто не угрожает, пусть даже молния ударит прямо в дом, и тот рухнет на землю. В шкафу пахнет чистой одеждой и кожей кроссовок и туфель. Несколько секунд, пристраиваясь поудобнее между Шантель и задней стенкой, Джули слышит лишь собственное дыхание. Потом Шантель снова хихикает.

– Ну и на кого мы похожи?

Джули тоже смеется.

– Я такая жалкая, – стонет она.

Снаружи раздается гулкий грохот, в шкаф проникает тусклый отблеск молнии.

– Я рада, что мы здесь, – говорит Шантель.

– Я тоже.

– Такой шум – гроза совсем разбушевалась.

– Да.

– У меня от электричества волосы дыбом.

– Правда? Господи.

– А может, это я только воображаю. – Шантель смеется. – На кого мы похожи? – повторяет она. – Я рада, что мы не на площадке для гольфа.

– Почему?

– В большинство людей молнии там и попадают. Видимо, во всяких замученных стрессом бухгалтеров, которые таскают с собой кардиостимуляторы. Знаешь, я где-то читала, что, если гроза настигнет тебя на открытой местности, нужно лечь на землю и выставить задницу в воздух.

Джули смеется, однако в уме ставит галочку.

– Но какой от этого толк? – спрашивает она.

– Не помню. Ты, типа, становишься не такой крупной мишенью.

– А.

Шантель слегка елозит, и ее нога касается ноги Джули.

– Кстати, я думала, ты меня ненавидишь, – говорит Шантель.

– Нет, – тут же отвечает Джули. – Конечно нет. С чего ты взяла?

– Ну, я же дала Люку пиво и все такое… Я чувствовала себя жутко виноватой.

– Нет, это тут ни при чем… О господи. Ты все совсем не так поняла.

– Не беспокойся, – говорит Шантель. – Я гиперчувствительная. Может, дело в этом. Просто утром на улице ты так от меня шарахнулась…

– Поэтому я и зашла извиниться, – объясняет Джули. – Ты тут совсем ни при чем.

– О. Круто. – В голосе Шантель слышится облегчение. – Тогда все пучком.

Джули вздыхает.

– Я убежала потому…

– Ты не обязана передо мной отчитываться.

– Нет, все нормально. Слушай, ты вот теперь знаешь, как я боюсь гроз?

– Да. Я тоже боюсь, когда так грохочет.

– Так вот, этот вертолет, ну, утром… Я его тоже испугалась.

– Да, он грохотал как безумный, правда ведь? Я сама вышла на него посмотреть.

Джули нахмуривается.

– Серьезно?

– Да. Страшно было – жуть. Почему ты утром об этом не сказала?

– Я не хотела показаться полным…

– Пугалом? – подсказывает Шантель.

Джули смеется.

– Да. Не люблю признаваться, что мне страшно.

– Понимаю, о чем ты. Кому понравится в таком признаваться?

– Причем порой я боюсь совершенно дурацких вещей, отчего, конечно, не легче.

– Да все боятся дурацких вещей, – говорит Шантель. – Моя мама боится газет.

– Газет?

– Да. Типографской краски. Она в детстве положила газету в клетку к хомяку, и тот издох, потому что краска была ядовитой. В общем, с тех пор она не желает прикасаться ни к каким газетам. Она думает, что, если достаточно долго будет их читать, тоже отравится. Разве не глупо?

– В каком-то смысле вполне логично.

– Да, но логика может слишком далеко завести, правда?

В шкафу тепло и таинственно. Джули чувствует себя здесь в безопасности.

– Ты в порядке? – спрашивает Шантель.

– Да. Мне намного лучше.

– Но снаружи все еще буря.

– Тогда лучше останемся здесь, – говорит Джули. – Если, конечно, ты не…

– Нет, я не против. Если честно, мне здесь даже нравится. Я раньше никогда не сидела в гардеробе.

– Я тоже. Хотя в чуланах, конечно, сидела.

Шантель смеется.

– Ты ненормальная. Ты мне напоминаешь моего дедушку.

– Твоего дедушку? Чем?

– Он боялся самолетов, гроз, любого громкого шума в небе. Это из-за войны. Он умер лет пять назад, но когда началась война в Заливе, он был еще жив. Так вот, он настаивал, чтобы мы выключали весь свет. Он думал, нам придется устроить очередное всеобщее затемнение, и хотя мы ему объяснили, что это война совсем другого типа, он все равно требовал, чтобы ночью полностью гасили весь свет. Только представь, каково это – думать, что каждый самолет, пролетающий над головой, собирается сбросить на тебя бомбу. И ведь так он прожил лет пятьдесят или около того. Будто весь мир двинулся дальше, а дедушка так и остался прикован в прошлому. Что ж, я думаю, если увидеть то, чего он насмотрелся на войне, тоже не сможешь двигаться дальше.

Джули думает, что каждый самолет, пролетающий над головой, собирается рухнуть. Она почти может представить, каково это будет. Но в отличие от дедушки Шантель у нее нет причины так думать. Она сама не знает, почему ее так ужасают самолеты. Они ее ужасают настолько, что она не могла без слез смотреть финал «Касабланки»: ей казалось, что самолет, в котором улетали Ласло, обязательно разобьется. Однако в темноте гардероба ей кажется, что самолеты не существуют, а сам гардероб напоминает военное убежище – убежище от особенной войны, в которой нет самолетов и никто никого не убивает, уютный бункер где-нибудь под землей.

– Я-то на самолеты даже не обращаю внимания, – продолжает Шантель, – но он их замечал все до единого. Думаю, он с ума сходил от беспокойства. – Голос у нее очень грустный. – Он был совершенно потрясным мужиком, понимаешь? Я так любила дедушку. Слыхала, как люди иногда говорят: «Старики вечно трендят про войну» – будто это скучно? Ненавижу таких людей. Это совсем не скучно. Некоторые дедушкины истории я никогда не забуду. К тому же все мы живем в свободной стране только благодаря тому, что сделали наши дедушки и бабушки. Я просто не понимаю, почему молодежь их за это не уважает – за то, что они были такими храбрыми и совершали подвиги, которые люди нынче имитируют на «Плейстейшн», – но совершали в реальности и по реальной причине. Многие ли из нашего поколения видели, как кого-то на самом деле убивают? Да если бы ты такое увидела, тебя бы запихали в группу психологической поддержки. А на войне людям приходилось с этим жить. Знаешь, что грустнее всего?