Дом ведьмы. Большая уборка (СИ) - Волховец Вера

— А по ночам они складывают лепестки, — сообщил мне Триш, все правильно понимая и вставая к раковине для мытья посуды.

А тут чего только не было – тонкие чашечки из белого фарфора, изящные блюдца, пузатая огромная супница для подачи супа на стол, вычурный чайничек для заварки чая. Потускневшие, но все равно красивые серебряные ножи и ложки…

Красотища. Ради неё, пожалуй, стоило повозиться с разгребанием этой авгиевой конюш… кухни.

Это был тот случай, когда мне, несмотря на мою крайнюю нужду в деньгах, не хотелось немедленно продать этот явно дорогой предмет антиквариата. Я еще подумаю. Может, и себе оставлю. Я не была из тех, кто плевался в сторону бабушкиных сервантов, забитых хрусталем. Посуда есть посуда, лишь бы была целая и время от времени попадала на стол. А эта была еще и очень красивая, несла в себе отпечаток прожитого времени. Кто знает. Может, когда-нибудь, я буду поить из этого сервиза... Питера Кравица, да!

Признаться, изначально имя моего потенциального партнера по чаепитию было иным, но об упырях, даже благородного происхождения, мы сегодня думать не будем! Хватит!

Вытащив сервиз, занимавший все верхние полки буфета, я задумчиво уставилась на его нижнюю часть. Тут были ящики. В них раньше прислуга, по словам Триша, хранила полотенца, но он не знал, не напихала ли сюда чего леди Улия, когда прятала свои «сокровищам» по всем углам.

Три ящика полотенец, пусть и пыльных, и нуждавшихся в стирке, для меня были заманчивее, чем три ящика хлама. Да и потом, день потихоньку клонился к закату, я уже начала уставать, и желудок подводило – за весь день кроме утреннего пирога в нем побывала только горбушка свежего каравая, которую принес Триш, да стакан молока. Я не любила работать на полный желудок.

Бросать буфет недоделанным мне не хотелось, но три ящика мусора для разборки вдохновляли меня и того меньше.

Ну, была не была! Чего я, мусор не видала?

Я дернула ящик за ручки. Он поддался не сразу, неохотно, но с третьего раза все-таки выскочил наружу, ко мне лицом.

Хлама в ящике не было. Полотенец, впрочем, тоже. Зато была чернота, густая и вязкая. Смотрящая на меня доброй сотней глазок. И моргающая. Всей кучей глазок одновременно.

Морг-морг!

М-мама!

20. Глава о том, что у страха глаза велики, а у удивления - побольше будут

— З-з-здравствуйте.

Я докатилась. Двадцать восемь лет исполнилось в прошлом месяце, заделалась тут ведьмой, а заикаюсь так, как будто первоклашка, вживую увидевшая откусывание ноги подкроватным монстром.

Так. Дыши, Марьяша, дыши. Через рот, если так сложно!

Это не были пауки, сбившиеся в кучу, нет, это самая настоящая чернильно-черная туча, решившая полежать в ящике моего буфета. Холодная, плотная и скользкая — последнее я, кажется, уже говорила.

И вот эта черная глазастая гуща молчала и таращилась на меня.

Луп-луп…

Если приглядеться — можно было заметить рассинхрон, глазки сзади на самую малость отставали, но… Какая в общем-то разница. Вот щас оно меня сожрет. О, зашевелилась!

— В-вы чаю хотите?

В этом беличьем писке я узнаю свой голос. Чаю? Может, лучше водки? Я б не отказалась!

Зашевелившаяся было глазастая туча замерла и будто бы даже склонила голову набок.

— Хороший чай, травяной, крепкий, для себя настаивали, с медом! — узрев искорки интереса в этом облаке глаз, я начала обретать уже полную силу своего голоса.

— С липовым? — густым басом ухнула туча. Ох, и голосище. Я, признаться, еще не привыкшая, что здесь разговаривает абсолютно все, чуть не поседела от неожиданности.

— С гречишным! — тоном профессионального официанта, спешащего уломать клиента на трапезу, вклинился из-за моего плеча Триш.

— От гречишного медка стыдобно нос воротить, — милостиво согласилась туча и величаво забурлила, поднимаясь из ящика. Выросла она вопреки моим ожиданиям невысоко — примерно мне до пояса, и даже чуточку ниже. Этой высоты ей оказалось достаточно, и туча с сочным “Чмявк” вылезла из ящика и медленно и величаво поползла в сторону стоящего у стола стула. Оставляя за собой скользкий след. На только-только отскребенных Помеленцией половицах. Вот тут-то я окончательно восстановила собственное самообладание и уперла руки в боки.

— А мы, между прочим, здесь уборку делаем.

Для картины “сердитая жена, напирающая на мужа” мне не хватало только скалки. Пусть себе бы сидело б в ящике и не пачкало мне уже вымытый паркет. Вот если оно сейчас скажет: “Что-то не заметно”, — сгребу Помеленцию за её длинную ручку и прогоню нахала за порог шваброй.

— Извиняйте, хозяйка, — неожиданно мирно и убедительно виновато отозвалась туча и… Встряхнулась, как мокрая дворняжка. Эффект был тот же, только у дворняги во все стороны летела вода, а тут — слизь. Черная, с маленькими глазиками.

А-а-а!

Я заслонила глаза ладонью — но, как оказалось минутой позже — понапрасну. Комочки черноты, пролятающие рядом длиннохвостыми кометами, огибали меня и мою одежду, даже не задевая, а после— падали на пол и шныряли в тонкие щели между половицами, или в норки в мусорных кучах в коридоре, до которых я еще не добралась.

— Идите-идите, мелкие, — добродушно тем временем басило существо, оставшееся на месте моей тучи, — видите — хозяйка пришла. Теперь хоронитеся на чердаке да в погребах. Там надежней будет.

— Барабашки, — поймав мой критичный взгляд, пожал плечами неожиданный гость, — вы на них не серчайте, хозяйка, они токмо на вид жуткие. Обиды людям они чинить не можуть, потом сами ушкандыбают, когда уголков темных да заваленных у вас не останется.

Я скептично сощурилась, разглядывая стоящего передо мной персонажа. Невысоконький, бородатый мужичок, одетый в косоворотку на древнерусский манер да зелено-синие полосатые штаны. Борода у него была растрепанная, ровно как и он сам — будто спросонья. Хотя почему будто? Я ж его и разбудила.

Особенно примечательны были его ноги. Он был обут ровно на половину — в черный, громоздкий блестящий и затертый башмак, который, судя по размерам второй ноги мужчика, был велик ему более чем вдвое.

Надень он оба башмака — и они вполне сошли бы ему за ласты для плаванья.

— А вы, уважаемый, уж не домовой ли, часом?

Прозрение было немного странным, но… За моим столом точно сидел не человек, некий мистический дух, человекообразный, он был на “ты” с барабашками и был не прочь приложиться к хозяйской еде. Вон и бублик у Триша из кулька спер, чтоб медом намазать.

Бабуля верила в существование домовых, леших и прочей нечисти. Хотя, точнее будет — она не сомневалась в их существовании. Поэтому в лес за грибами мы с ней всегда ходили с краюхой свежего хлеба, от каждой партии бабушкиных пирогов один обязательно отправлялся в “уголок домового”. Это потом я, дитя двадцать первого века, завела себе смартфон и перестала “забивать себе голову” всякими суевериями, это было немодно.

Интересно только то, что бабушка все равно носила хлеб в лес. И приносила оттуда всегда в два раза больше грибов, чем наши соседки. Даже если шла той же тропой, которой за час до этого прошли они. Да и когда деревенская речка вышла из берегов — затопило почему-то дом слева от нас и дом справа. А у нас все было хорошо, даже крысы не явились…

— Домовые мы, верно, хозяйка, — смущенно пробормотал мужичок, тихонько швыркая чаем из кружки, — токмо мы энто, того… Безработные.

И он мрачно покосился на ботинок на своей ноге, будто это было чугунное ядро на цепи.

— Ну, это дело поправимое, — задумчиво произнесла я, разглядывая его взъерошенную бороду, — работники нам нужны. Только те, кто работу любит. А для бездельников да дармоедов у меня только вот что!

Я повелительно вытянула руку вперед и в неё, верно прочувствовав момент, грозно влетела Помеленция.

В эту минуту меня можно было быстро фоткать и запечатлевать на плакатах, призывающих немедленно устроить субботник.

Мир, труд, Май! Главное условие — субботник проводить на моей территории!