Чужая шкура - Дидье Ковеларт

— Если честно, я и сама думала — вы это или нет. Смотрю, вы кого-то ждете, но у вас был такой вид… можно, я вас обижу?

— Валяйте.

— Ну, как будто вы пришли, чтобы хоть кого-то подцепить, так, по-быстрому, кто подвернется. И главное — я же думала: если б это был он, он бы меня заметил.

— Я говорил себе то же самое.

— Врете.

— Хорошо, пусть. Но ваш плейер, эти наушники, вот что меня несколько…

— А вы знаете средство получше? В жизни не видела такого шумного бара. Только рэп меня и спасал.

Ах, как она прелестна, естественна, весела, просто очаровательна, какая грудь, какое изящество, все это так похоже на ее почерк, как я узнаю эту потребность в словах, это смакование чувств, и даже внезапное отчаяние, которое вдруг прорывается в ее голосе, как скобки в ее письмах. Она марсианка, и она существует. К тому же, похоже, считает меня вполне нормальным, и я поражаюсь, до чего мне хорошо. Может, это и незаметно, но с той минуты, как она села рядом со мной, я чувствую себя легко и уверенно.

— Вы застенчивы, Ришар?

— Ужасно.

— Я тоже. Тем лучше.

На авеню Опера она чмокнула меня в щеку.

— А что это за история с капустой?

— Это вы про Сократа в корзине?

— Я сегодня пошла во «Фнак»[33], купила «Диалоги», но ничего такого не нашла. Это в каком диалоге?

— Это не у Платона, а у Аристофана.

— Да, а где?

— «Облака» не читали?

— Мы в школе только один отрывок из «Птиц» переводили, и все. Я вообще-то Гомером больше увлекаюсь.

— В «Облаках» Сократ ведет уроки, болтаясь в корзине, подвешенной над землей.

— А капуста при чем?

Таксист недоверчиво наблюдает за нами в зеркало. Он, без сомнения, больше привык видеть, как влюбленные парочки обжимаются на заднем сиденье, чем слушать их болтовню о философии Сократа. «Влюбленные парочки»… Вон, куда меня занесло. А все она, это восхитительно.

— Вот что он говорит, цитирую по памяти: «Если бы я остался на земле и исследовал снизу высший мир, я бы никогда не сделал ни одного открытия, ибо земля силой притягивает к себе влагу размышления, чтобы взрастить капусту».

— О’кей, — роняет Карин. — Мсье, у вас в машине можно курить?

Шофер кивает, остановившись на перекрестке с улицей Риволи. Она протягивает ему пачку «Кэмел». Обернувшись, он благодарит ее, и внезапно смягчается, говорит, как приятно, когда девушка курит настоящие сигареты, а не эти сосалки для педиков совсем без никотина. Нахмурив брови, она как бы перекладывает с себя на него ответственность за подобные высказывания, подносит зажигалку и поворачивается ко мне:

— Вам не предлагаю, — говорит она мне сладким голоском, глаза при этом смеются, — у вас, наверно, свои.

Я заталкиваю в карман куртки торчащие из нее ультра-легкие. На площади Согласия зарядил мелкий дождь. Туристы понуро залезают в автобус, словно отбывают наказание. Все идет на диво хорошо. Чересчур хорошо. Слова распирают мне грудь, но я не успею собрать их воедино до того, как мы останемся одни на пригородной улочке и придется принимать решение. Вот бы нам сейчас хорошенькую вечернюю пробочку, тогда до Курбевуа мы бы вообще не доехали. Но вдали за Триумфальной аркой никаких заторов.

— Вот и у меня то же самое с латуком, — объявляет таксист.

— Что-что?

— Ну, вы ведь говорили про капусту. С той поры как мы обзавелись домиком, я стал в огороде копаться по воскресеньям. Жена без ума от латука, я его и посадил. Сколько ж он пьет, зараза! Она только и делает, что его поливает. Я уж молчу, сколько мы денег на воду ухлопали.

— Ну и ну, — покачала головой Карин.

— Так еще ихняя вода, это ж не вода, а сплошные нитраты да хлор. Точно говорю: это он из-за поливки дохнет.

— Может быть.

— Так они нас и имеют, эти компании по водоснабжению. Все снюхались с «Лионским кредитом»[34]. Я всегда говорю: сколь кобыла ни лягала, хомута не миновала.

— Точно.

Она разговаривает с ним так искренне, что это начинает меня беспокоить. Не пойму, то ли она над ним подсмеивается, то ли ей и правда интересно. Хорошо, если в ней говорит простая вежливость, а вдруг она на самом деле нашла с ним общий язык? Мой восторг поутих, стоило ей заговорить с этим бугаем о поливке не менее увлеченно, чем о Сократе со мной. А может, ее так воспитали? В гостинице надо ко всем найти подход.

— И в чем тут смысл? — спросила она.

— Как ни рыпайся, тебя все равно вокруг пальца обведут.

— Нет-нет, это я не вам.

— Ох, извиняюсь! — воскликнул шофер с преувеличенным смущением, насилу вписываясь в поворот.

— В этом весь гений Аристофана: он пародирует систему Сократа, и в то же время преклоняется перед его мудростью. Короче говоря, люди делятся на земных и воздушных. Первые возделывают землю, а вторые стремятся избавиться от ее тяготения. Эволюция поставила энергию вторых на службу первым.

— Это верно.

Таким же вежливо-нейтральным тоном она сочувствовала ирригационным проблемам таксиста. С некоторым раздражением я завершил мысль Аристофана:

— В любом случае, выхода нет. Салат вянет, а корзины падают.

Шофер тяжко вздыхает, соглашаясь.

— Ну, не отчаивайтесь, — утешает его Карин.

Надышавшись их «Кэмела», я опускаю свое стекло. Мне неприятно, что она обращается со мной точно так же, как с первым встречным, будто сводит на нет ту степень близости, которой мы, как мне казалось, достигли за шесть писем и пять светофоров. А я-то думал, что мне не ведома ревность. Всякий раз, теряя Доминик, я просто страдал без нее и обвинял во всем себя. Но злоба, которую я, сам того не желая, питаю к затесавшемуся между нами таксисту, не похожа ни на одно из знакомых мне чувств. Автомобиль проехал по Елисейским Полям, нырнул в туннель под площадью Этуаль.

— Куда мы едем? — поинтересовалась Карин.

Я указал на бритый затылок, торчащий над водительским сиденьем с массажным ковриком.

— К нему.

Она нахмурилась. А он кивнул, затушив в пепельнице сигарету:

— Рабочий день у меня кончился, теперь только домой. А то легавые загребут, знай тогда раскошеливайся.

— Вы нам нальете рюмочку? — спрашивает она на выезде из туннеля, слегка пихнув меня коленкой. Не знаю, как это понимать.

— Рад бы, но у меня там пес.

Она кхекнула, словно пропела две ноты. Ее колено все еще прижато к моему. Так хочется взять ее за руку, что я впиваюсь ногтями себе в ладони. Ты видишь меня, Доминик, чувствуешь, как меня тянет к ней, тебе это неприятно или напротив, тебе стало полегче, не так давит груз моих страданий? Я не стараюсь оправдаться перед тобой, просто хочу разделить с тобой соблазн. Быть может, тебе нужно тело живой женщины, чтобы мы могли снова заняться любовью? Не для того ли ты послала мне ее?

— Пакет! — неожиданно кричит Карин. Шофер машинально жмет на педаль тормоза. Грузовичок позади нас еле успел вильнуть в сторону.

— Я его забыла в баре!

— Едем обратно, — говорю я таксисту.

— Он что, тупой, ваш приятель? Не могу я!

— Тогда остановитесь у метро!

Карин отрицательно мотает головой. Ей так хочется еще посидеть со мной рядом, соприкасаясь коленками? Она достает из сумки-мешка огромный еженедельник, оттуда вываливаются билеты на метро и две открытки — точь-в-точь как та, что она опустила в мой почтовый ящик.

— Я записала телефон бара, вдруг опоздала бы, — поясняет она, раскрывая еженедельник на сегодняшней дате.

Не без удовольствия я отмечаю, что страница совершенно пуста, там отмечено лишь время нашей встречи, мои инициалы, и рядом вопросительный знак. Что, она сомневалась, тот ли я, за кого себя выдаю, приду ли я и приходить ли ей? И видно, решила действовать по обстоятельствам. Надеюсь, она обдумывала все это, так же, как я. Она выдвигает антенну своего мобильника. Я растерянно гляжу, как она вводит пин-код в аппарат, который кажется чем-то инородным в ее руках.

— Сена, — сдержанно комментирует шофер, проезжая по мосту Нейи.

— Спасибо, — отзывается Карин.

Набрав номер, она ждет соединения. Мой взгляд падает на «Принцессу песков», лежащую у нее в сумке — эту старенькую книжонку карманного формата, сплошь в загнутых углах, а на полях странички, заложенной билетом на поезд и скомканным шарфом, видны россыпи ее круглого почерка. Я прижимаюсь лбом к стеклу, чтобы посмотреть на речку, которой не видно.

— Вы у стойки? Добрый вечер. Я минут десять назад сидела в глубине зала слева, напротив такого крупного господина в бежевом, который пил шампанское… Еще сидит? Классно. Так вот, я забыла у своего стула полосатый пакет на веревке, на нем написано: «Dank u Zuidermarkt» — нет, это по-фламандски, значит «Спасибо супермаркету». А? Ну да, конечно, распродажи, запихнула во что попало. Видите его? Здорово! Можете пока припрятать? Только осторожно, там все жутко ценное, в смысле, для меня, а вообще гроша ломаного не стоит, вы когда закрываетесь? О’кей, забегу, как сумею. Вы просто чудо!