Заброшенный в природу - Милен Русков

выглядят умнее их, ибо придумали столько всего: возвели города, написали множество книг, разбили сады и виноградники. И все это потому, что люди могут думать о многих вещах, а не сосредотачиваться только на движении. Помимо всего прочего, в воздухе ничего не растет, и город там невозможен. Птицам не дано совершить то, что доступно людям, так распорядилась сама природа. И все же мне хотелось бы оказаться на их месте: стрелой перелетать из одного места в другое, свободно парить в воздухе и позволять воздушным потокам нести себя куда-то. Это, наверное, невероятное ощущение! Как же прекрасно быть птицей! И какая глупая судьба — быть человеком, жалкая судьба, ничтожная… Ты должен всю жизнь добывать хлеб насущный, пахать землю и сеять зерно, силой и хитростью побеждать других тварей, живущих на земле. Какая рабская судьба! Сама природа сделала людей рабами, презренными слугами, заставила их влачить жалкое существование. Все люди — рабы по рождению, рабы природы, рабы бедности! Даже Филипп II, император Испании и Индий, по рождению является рабом. Жалкие существа, жалкие пленники! И, подобно всем ничтожествам, они этого не понимают… А что уж говорить о тех безумцах, которые надеются воскреснуть в собственной телесной оболочке или переродиться в кого-то другого и навечно продолжить влачить свое жалкое существование. Поистине безумцы! Но чего еще можно ожидать от слуг, от покорных, безмозглых созданий природы? Она просто-напросто сделала их такими. Как говорится в Книге, они должны в поте лица возделывать землю и добывать хлеб, и даже жаждать этого. Если можно было бы подняться высоко над этой рабской твердью и парить в воздухе, словно птицы, которые не пашут и не сеют, в том воздухе, где ничего не растет, поскольку им оно не нужно… Счастливые существа! Я бы даже сказал, что именно они — любимые дети, баловни природы, а не человек. Именно их она сотворила любовью, а человека — холодным рассудком, если она вообще обладает таковым. И несчастные самовлюбленные создания ползают, копошатся на земле. Им угрожают голод, болезни и подобные им существа, при этом даже неприятный запах изо рта может разрушить их жизнь, но, несмотря на это, они воображают себя высшим творением природы, даже осмеливаются утверждать, что созданы по образу и подобию Божьему. Милосердный Боже! Я представляю, насколько смешно это выглядит со стороны. Да и сверху тоже. Если бы у птиц было время подумать, а их ум не был бы занят проблемой движения — как я предполагаю! — они, наверное, думали бы о людях то же самое. Но по всему видно, что природа начисто лишила их способности размышлять. Да и кто знает, такое ли уж благо — способность думать? Это может оказаться самой большой глупостью, потерей времени, переливанием из пустого в порожнее и никчемной болтовней. Вот секунду назад сигарилла обожгла мне пальцы, и я не задумываясь бросил ее. И поступил правильно. А если ты способен поступать правильно, то какой смысл вообще думать? Никакого! Нет, правда, никакого! Человек больше всего задумывается тогда, когда не знает, как ему поступить правильно. И если он не из тех, о которых говорят, что витает в облаках, то именно с этой целью он и задумывается.

Впрочем, птица, которая продолжала нарезать круги над кварталом Макарена (а может быть, и дальше, кто знает, в небе невозможно разобрать!), точно не была голубем. Но вряд ли это был хищник. Во-первых, здесь таких нет, а во-вторых, она не такая большая, как они.

Спустя час, когда мы с доктором собрались обратно, я рассказал ему, что я видел.

— Это был сокол, — ответил доктор. — Они остались от арабов. Когда-то арабы их разводили, но когда арабов прогнали, соколы тоже покинули города. А сейчас их разводят в Сьерра-Морене.

— Смотри-ка, — удивился я. — А я и не знал!

— Да ты вообще ничего не знаешь, — ответил доктор.

Ах, этот доктор Монардес! Всегда может заткнуть тебя… Но с другой стороны, ведь именно он вылечил девушку. «Изо рта у нее стало пахнуть фиалками», — сказал он мне. Он запретил ей есть мясо и на всякий случай оставил одну сигариллу, сказав, что если вдруг перед свадьбой снова появится неприятный запах, пусть закурит сигариллу, затянется пару раз и все исчезнет.

— Ты мне должен дукат, — заявил доктор. Именно такой была плата за лечение. — Не мог же я взять у них деньги после того, что ты сделал…

— Вот так — с небес на землю. Теперь я иду по улице Имаген и смотрю, как удаляется карета с доктором. Я не имею ничего против. Погода прекрасная, уже вечереет, и я направляюсь в таверну дона Педро, что на площади Сан-Франциско. Что ж, прошел и этот день…

В таверне я застал Ринкона и Кортадо. Они были в приподнятом настроении, и я думаю, что это каким-то образом связано с ограблением королевской почты, перевозившей сборы с кораблей Индий. Это случилось по дороге из Мадрида в Сьерра-Морену. Привязанных к деревьям стражников, полумертвых от голода и жажды, обнаружили лишь спустя два дня, возможно, благодаря отвратительному запаху, который от них исходил. Я сильно подозреваю, что Ринкон и Кортадо причастны к этому случаю. Но я, к счастью, — не королевская казна, поэтому мне этих парней бояться нечего. Они предложили меня угостить, поскольку я стал нервно ощупывать себя, а потом, сделав удивленное лицо, сказал, что забыл деньги. Мы разговорились, и я сообщил им, что думаю о птицах, о том, какую беззаботную жизнь они ведут.

— Ну да, — тут же возразил мне Ринкон, — это только так кажется. — Интересно, был ли бы ты доволен, если каждый год тебе бы приходилось преодолевать по воздуху расстояние от Ганзы до Египта, а потом обратно?

— Нет, со мной такое не могло бы приключиться, — покачал головой я, — потому что я никогда бы не оказался в Ганзе. Бр-р-р! Холодина, Балтийское море, люди какие-то необычные… Нет, даже и речи быть не может.

— Хорошо, — кивнул Ринкон. — Я это сказал к примеру. Можно и не из Ганзы, а, скажем, из Голландии, или Англии, или Франции. Во Франции тоже есть птицы.

— Да, там самые лучшие, — согласился я.

И каждый год они улетают на юг. Некоторые из них остаются здесь, в Андалусии, но другие летят дальше, до самого Египта.

— Мне доводилось там бывать, — вмешался Кортадо. — Александрия — прекрасный город. Но нужно держать ухо востро и глядеть в оба…

— А потом они возвращаются оттуда обратно, во Францию. И так дважды в год, — продолжил Ринкон и поднес к моему