Поэзия социалистических стран Европы - Андон Чаюпи

Гроза над Европой

Перевод Л. Гинзбурга

Дрогнули от бурь твои колонны,Абендланд, отцветший и седой!Пусть падут! С востока разъяренныйЮный ветер мчится над тобой.

Дверь закрой! Уже гроза настала!Первый ливень у границ твоих,И хребты Кавказа и УралаСотрясает поступь молодых.

Ты же спишь, как старец, на перине.Ты бессилен, ты давно зачах.Пусть тебе не грезится, что нынеОт тебя Европа на сносях!

Нет, Европа мужа ждет иного.Гниль твоя чужда ей и мерзка.Жаждет, замирая, молодого,Путы разорвавшего быка.

Он сумел одним ударом рогаДавний гнет разрушить до конца.От него, разгневанного бога,Ждет она прекрасного юнца.

Старый мир! Союз ваш был непрочен!Юный бог возьмет ее, а нет —Снова, шелудив и худосочен,Лишь ублюдок явится на свет!

Будничная баллада

Перевод Л. Гинзбурга

Там, где Данцигерштрассе начало берет,Где стоит на углу ресторан,Густав Мите с женой и ребенком бредетИ тележку со скарбом толкает вперед,А дождь заливает разбитый комодИ дырявый, облезлый диван.

И когда ребенок до нитки промок,Густав Мите вдруг заорал:«Живодеры! Вы гоните нас за порог!Вы рабочих согнули в бараний рог!Вам бы только урвать пожирней кусок,Благодетели, черт бы вас драл!..»

А прохожие оставались стоятьИ глядели несчастью в глаза.Сперва было трое, потом стало пять,Десять, двадцать — уже их нельзя сосчитать,Сотни здесь собрались — и толпу не сдержать,И в толпе назревала гроза.

Густав поднял ребенка… Но в этот мигЗа углом залаял сигнал:Из участка полицию вызвал шпик,К тротуару, урча, подкатил грузовик,Господин офицер прохрипел: «Что за крик?!Кто посмел учинить скандал?»

Он спрыгнул на землю. А кругом,Как на кладбище, мертвая тишь.Дюжий шуцман диван отшвырнул пинкомИ ударил Густава кулаком:«Ты, я вижу, с полицией не знаком!..»Но тут заплакал малыш.

Это был щемящий, отчаянный плач,И недетской звучал он тоской.Густав сына обнял, шепнул: «Не плачь!»Офицер стоял, надутый, как мяч.Но толпа закричала: «Подлец! Палач!Полицейских долой! До-лой!»

Гнев народный, казалось, рвался на простор,Лавы пламенней, шире реки.И, мела белее, стоял майор.«Прочь с дороги! Я буду стрелять в упор!»Но не смолк голосов возмущенный хор,И сжимала толпа кулаки.

Густав Мите шагнул из рядов вперед,Но грянул тут выстрел вдруг.Густав Мите упал. И отхлынул народ.И толпа бежит. И сирена ревет.И дубинками шуцманы машут. И вотПусто-пусто стало вокруг…

Там, на Данцигерштрассе, лежит у столбаЧеловек. Он навеки умолк.Вытирает женщина кровь с его лба.Мокрый ветер ревет и гудит, как труба.Плачет мальчик… А впрочем, они — голытьба.Ни к чему их рыданья, и тщетна мольба.А время бежит, и слепа судьба…Государство исполнило долг.

Бык просит слова

Перевод Л. Гинзбурга

Любезные слушатели, позвольте и мнеОбратиться к собранию с краткой речью.Считаю бестактным я — в нашей странеПодчеркивать классовые противоречья.

Я не приверженец новых модИ новым не доверяю фразам.Я — старогерманский рогатый скотИ сохранил свой нехитрый разум.

Вы проповедуете всерьезУбою оказывать сопротивленье.Мне кажется, надо смотреть на вопросНе с этой низменной точки зренья.

Ведь бык и мясник испокон вековВ содружестве жили, отчизне полезном.Мясник существует, чтоб резать быков,А бык существует, чтоб быть зарезанным.

И если мясник развернет свой стяг,Должны мы, быки, умирать без страха,Само провиденье решило так,И надо спокойно идти на плаху.

А тот, кто кричит: «Убийство! Разбой!»И речь мою считает обманом,Тот, видно, забыл, что сегодня убойСтал действительно очень гуманным.

У цивилизованных мясниковТеперь имеется «оглушитель».Чего не делают для быков?А мне говорят, что мясник — мучитель!

Нет, мы добровольно полезем на штык!Меня не смутят ни смех ваш, ни злоба,Затем что я старой закалки быкИ мясникам своим верен до гроба!

Имперский поэт

Перевод Л. Гинзбурга

В архив сдан Гете, не в почете Шиллер,Лауреатства Манны лишены.Зато вчера безвестный Ганс ДушилерДостиг невероятной вышины,Назначенный «певцом родной страны».

В его стихах грохочет шаг парада.Грамматикой он их не запятнал.Ганс интеллектом сроду не страдал.Как Вессель, он строчит бандитирады.В них — кровь и пламя, в них звенит металл.

Не знает Ганс, что значат муки слова, —Слова он в книге фюрера найдет.К чему сидеть все ночи напролет?Два пруссаизма вставлены толково —И вот стихотворение готово.

Он пишет кровью. (Кровь, согласно штата,От «государства» получает он.)Гремит строка, взрываясь, как граната.Он ловко достигает результата,Сварив рагу из пушек и знамен.

В былые, трижды проклятые дниКанальи, что в редакциях сидели,Душилера печатать не хотели,И возвращали гению ониЕго проникновенные изделья.

А ну попробуй откажи теперь,Когда особым фюрерским декретомИмперским он провозглашен поэтом!Его отныне новой мерой мерь!И проникает он в любую дверь.

Ведь никому погибнуть неохота —Печатают! Невиданный тираж!И Ганс Душилер входит в дикий раж.Пропахнув запахом мужского пота,Его стихи шагают, как пехота.

Там, на Парнасе, прозябает лира.Душилеру властями отдана,Свой прежний тон утратила она.Ах, будь ты первым стихотворцем мира —Что толку в том? Перед тобой — стена.

Но Ганс Душилер — тот себе живет,На холм священный взгромоздясь умело.

И лира, что когда-то пела,Теперь в руках его ревет.Сидит Душилер, струны рвет.Душилер знает свое дело!

Сон немецкого солдата

Перевод И. Снеговой

Я видел сон, страшней всех прежних снов, —Я был убит на линии огня.Не помню, как меня швырнули в ров,Как трупы навалили на меня.

Земля сырая на лицо легла.И тишина могильная за ней.И умер я, но мысль моя былаОтчетливей, чем раньше, и ясней.

Так я лежал и думал много дней.Но вдруг шаги услышал над собой,Услышал песню, звонкий смех детей…О, белый свет! О, полдень голубой!

И голос над собой услышал я:«Вот здесь фашисты спят в сырой могиле.Они несли смерть в дальние краяИ полземли в пустыню превратили».

И кровь в лицо мне бросилась в тот миг.И захотел я крикнуть людям в дали:«Я невиновен, я боялся их.Они меня вас убивать послали».

От ужаса вскочил я. День вставал.Кивали мертвецы на смертной тризне.Я от собачьей смерти в плен бежал,Сюда — навстречу новой, честной жизни.

Долг писателя

Перевод Л. Гинзбурга