Исландский рыбак - Пьер Лоти

Девушка слушала его с изумлением: кто бы мог подумать, что он обращал на это внимание и все держал в памяти?..

Рыбак в ответ загадочно улыбался и рассказывал еще много такого, о чем Го сама уже почти забыла.

Она теперь слушала его не прерывая, и нежданный восторг овладевал ею: Го начинала догадываться, понимать, что все это время он тоже любил ее!.. Она была его постоянной заботой, и теперь Янн наивно признавался в этом!..

Но, Господи, что же тогда с ним происходило, почему он столько раз отталкивал ее, заставлял так страдать?

Тайна оставалась, он пообещал раскрыть ее, но всякий раз, смущенно улыбнувшись, уходил от объяснения.

В один из дней они вместе с бабушкой Ивонной отправились в Пемполь купить материи на свадебное платье.

Среди красивых нарядов Го можно было бы подыскать что-нибудь вполне подходящее для такого случая, но Янн захотел сделать ей подарок, и она не противилась: иметь платье, купленное на заработанные им деньги, — ей казалось, что одно это уже делает ее отчасти его женой.

Они выбрали черную ткань, поскольку Го ещё носила траур по отцу. Однако Янн не был в полной мере удовлетворен ничем из того, что им показали. Он чуть высокомерно вел себя с продавцами и в тот день сам вникал во все дела, хоть никогда прежде даже не входил ни в одну из лавок Пемполя; выбирал даже фасон платья — платью надлежало быть украшенным широкими бархатными лентами.

Однажды вечером они сидели на каменной скамье и случайно увидели колючий кустарник, единственный в округе, растущий меж скал на обочине дороги. В полутьме им показалось, что куст усыпан мелкими цветочками.

– Кажется, он расцвел, — сказал Янн.

Они подошли к нему, чтобы удостовериться.

Куст, влажный из-за тумана, действительно был весь в цвету. Так произошла их первая, ранняя встреча с весной; дни, оказывается, стали длиннее, и ночь эта светлее, чем прежние, и в воздухе чувствуется тепло.

Но всех опередил куст, зажатый камнями. Нигде вокруг — ничего похожего. Он расцвел как по волшебству, расцвел, празднуя их любовь…

– Давай сделаем букет, — предложил Янн.

Он почти вслепую отрезал ветки большим рыбацким ножом, который носил за поясом, заботливо убрал своими грубыми руками колючки и прикрепил букет к платью Го.

– Вот так, как у невесты, — проговорил он, подавшись немного назад, словно для того, чтобы, несмотря на темноту, увидеть, идет ли ей.

Внизу спокойное море слабо плескалось у берега, издавая мерный шум, похожий на дыхание спящего человека. Казалось, оно безучастно, а может, даже и благосклонно к той любви, что существовала рядом.

Дни в ожидании вечеров тянулись долго; когда же в десять часов Го и Янн расставались, они впадали в уныние оттого, что настал конец их встрече.

Нужно было торопиться с бумагами, со свадьбой, чтобы не упускать счастье, не откладывать его на осень, на неопределенное будущее…

Их ежевечерние свидания в этом угрюмом месте под неумолчный шум моря, при той немного лихорадочной обеспокоенности быстротекущим временем, имели привкус чего-то особенного и даже мрачного. Эти влюбленные отличались от других: они были серьезней, а их чувство несло с собой больше тревоги.

Он по-прежнему молчал о том, почему так долго заставлял Го страдать, и однажды, когда они расстались, девушка, уверенная в чувстве Янна, поняла окончательно, что эта тайна тем не менее мучает ее.

Янн действительно любил ее все это время, но не так, как теперь: любовь росла в его сердце и разуме, будто надвигающийся прилив, готовый все затопить. Так любил он впервые в жизни.

Иногда этот мужчина растягивался на скамье, положив голову на колени Го, словно ребенок, просящий ласки, а потом вдруг резко вставал, точно вспомнив о приличии. Ему хотелось лечь на землю у ног любимой и лежать так, уткнув лицо в край ее платья. При встречах и расставаниях он по-братски целовал Го, не осмеливаясь поцеловать иначе. Он обожал в ней что-то неощутимое, что было ее душой, что улавливалось в чистом и спокойном звучании ее голоса, в улыбке, в красивом ясном взгляде…

Но ведь в то же самое время она женщина во плоти, красивее и желаннее ее нет, и скоро она будет принадлежать ему целиком, как некогда принадлежали ему его любовницы, но при этом она останется собой!.. От этой мысли его охватывал трепет; он еще не ведал, какое опьянение ждет его, но он не позволял себе предаваться подобным размышлениям и лишь спрашивал себя, осмелится ли он совершить это упоительное святотатство…

…Дождливым вечером они сидели у камина, бабушка Ивонна дремала напротив. Пламя очага отбрасывало на черный потолок большие пляшущие тени.

Как все влюбленные, Го и Янн говорили тихо, однако в тот вечер в их разговоре случались долгие мучительные паузы. Он больше молчал — потупив голову, с некой полуулыбкой на губах, стараясь скрыться от взгляда Го.

Весь вечер она расспрашивала его о тайне, которую никак не могла выведать. На этот раз он понял, что попался: она была слишком проницательна и решительно вознамерилась все узнать, никакие уловки не вывели бы его из затруднительного положения.

– Злые языки что-то наговорили обо мне? — допытывалась Го.

Он попытался ответить утвердительно. Злые языки… О, их много и в Пемполе, и в Плубазланеке…

Она поинтересовалась, что именно о ней говорили. Он смутился и ничего не ответил. Она поняла, что дело в чем-то другом.

– Моя одежда, Янн?

Одежда наверняка сыграла какую-то роль; было время, когда она слишком хорошо одевалась для жены простого рыбака. Но в конце концов он был вынужден признать, что и это еще не все.

– Может, потому, что в ту пору мы считались богачами? Вы, наверное, боялись отказа?

– О нет, не это.

Он ответил с такой наивной уверенностью в себе, что Го невольно улыбнулась. Вновь воцарилось молчание, стали даже слышны шум ветра и моря снаружи.

Она пристально смотрела на него, и вдруг ее осенило, и по мере того, как пришедшая в голову мысль крепла, менялось выражение лица Го.

– Ничего из того, что я назвала, Янн? Тогда что же? проговорила она, глядя ему прямо в глаза с улыбкой неумолимого расследователя, который уже обо всем догадался.

Она отвернулась и рассмеялась.

В самом деле, разгадка была найдена: он не мог объяснить причину, потому что ее нет и никогда не было. Прав был когда-то Сильвестр: Янн просто-напросто упрямился, вот и все. Но как же его терзали из-за этой Го! Все принялись за дело: родители, Сильвестр, приятели-рыбаки, наконец, сама Го. Он упрямо твердил «нет», храня в глубине души намерение когда-нибудь, когда уже все всё забудут, закончить эту историю непременным «да».