Исландский рыбак - Пьер Лоти

Неужели Янн совсем забыл их, ведет веселую жизнь, когда со смерти Сильвестра прошло еще так мало времени. Все это очень странно! Нет, она решительно не понимает его и все-таки не может ни забыть, ни поверить в то, что он человек бессердечный.

Вернувшись из плавания, Янн действительно пустился во все тяжкие.

Прежде всего в октябре совершался традиционный рейс по Бискайскому заливу. Для рыбаков наступало веселое время, когда можно бездумно спустить немного денег. (К тому моменту капитаны выдавали матросам небольшие авансы — основные же выплаты за улов производились только зимой.) Как всегда, исландцы отправились добывать соль на острова, и на Сен-Марен-де-Ре[49] Янн возобновил роман с некоей темноволосой девицей, своей прошлогодней любовницей. Вместе они гуляли под лучами закатного солнца, в рыжих виноградниках, благоухающих спелыми плодами, песчаной гвоздикой и запахами морских пляжей, слушали жаворонков; сами пели, водили хороводы в бессонные ночи во время сбора урожая, когда все вокруг упиваются легкой любовью и сладким вином.

Потом «Мария» достигла Бордо; там в большом, позолотой украшенном трактире он вновь встретил прелестную певицу и небрежно позволил ей обожать себя еще в течение восьми дней.

Вернувшись в Бретань в ноябре, Янн в качестве шафера присутствовал на многочисленных свадьбах друзей, почти не снимал праздничную одежду и часто бывал пьян к ночи, когда празднество подходило к концу. Каждую неделю он пускался в новую любовную авантюру, о которой девушки спешили поведать Го, изрядно все приукрасив.

Три или четыре раза она издалека видела, что он идет навстречу, и поскорее сворачивала куда-нибудь; впрочем, в таких случаях сворачивал в сторону и шел через песчаную равнину и он. Словно по молчаливому уговору, молодые люди теперь избегали друг друга.

Живет в Пемполе толстушка мадам Трессолёр. На одной из улиц, ведущих в порт, она содержит трактир, пользующийся известностью у исландцев: туда приходят судовладельцы и капитаны набирать команды для своих кораблей среди наиболее крепких моряков, потягивая вместе с ними спиртное.

Некогда красивая, любезная с рыбаками, мадам Трессолёр теперь заимела усы, мужские широкие плечи и острый язык, умеющий дать отпор кому угодно. В ней, с виду маркитантки,[50] все же есть что-то религиозное, как у всякой бретонки. В ее голове, украшенной большим монашеским головным убором, хранятся имена всех моряков в округе, она знает хороших и плохих, знает точно, сколько каждый зарабатывает и чего стоит.

Однажды январским днем Го, получившая от нее заказ на платье, пришла работать в одну из комнат трактира, соседнюю с залом для посетителей.

Вход в заведение мадам Трессолёр закрывает дверь на массивных гранитных столбах, отступающая, по старинной моде, под второй этаж здания. Когда ее открывают, почти всегда налетает порыв ветра, и посетители входят внутрь стремительно, точно брошенные волной. Зал низкий, но просторный, стены выбелены известью и украшены картинами в золоченых рамах с изображениями кораблей, абордажных сцен и кораблекрушений. В углу, на консоли, в окружении искусственных цветов стоит фаянсовая Богоматерь.

Старые стены трактира не раз дрожали от громовых песен моряков, видели сцены грубого и дикого веселья корсаров и дожили до исландцев наших дней, мало чем отличающихся от своих предков. Судьба многих моряков ставилась здесь на карту, иные из них находили тут работу — во время попоек, сидя за дубовыми столами.

Не переставая трудиться, Го прислушивалась к разговору, который вели за перегородкой мадам Трессолёр и два старых, уже не выходящих в море рыбака, пришедших, чтобы пропустить кружку-другую вина.

Старики толковали о новом красивом судне, стоящем в пемпольском порту, о том, что эта «Леопольдина» вряд ли будет готова к ближайшей путине.

– Да нет же, — возражала хозяйка, — разумеется, она будет готова! Говорю вам, вчера уж и команду набрали: всех со старой «Марии», которую продадут на слом, и пятеро новеньких. Те приходили наниматься сюда, сидели передо мной за этим вот столом и моим пером подписывали контракт. Так-то вот! Ну и красавцы все, клянусь вам! Ломек, Тюгдюаль Карофф, Ивон Дюфф, Кераэз-сын из Трегье и Большой Янн Гаос из Порс-Эвена, который один стоит троих!

«Леопольдина»!.. Это случайно услышанное название корабля, который увезет Янна, тотчас врезалось Го в память.

Вечером, вернувшись домой и сев заканчивать работу при свете маленькой лампы, она то и дело вспоминала это имя, одно звучание которого повергало ее в тоску. В названиях кораблей, как и в именах людей, есть что-то мистическое. Это новое слово, редкое, необычное — Леопольдина — преследовало ее с какой-то странной неотвязностью, сделалось чем-то вроде мрачного наваждения. Нет, девушка ожидала еще раз увидеть Янна уходящим в море на «Марии», на которой она однажды побывала и которую долгие годы хранила Богоматерь. И вот теперь эта перемена, «Леопольдина» тревожила ей душу.

Но скоро она сказала себе, что все это ее не касается, что все, имеющее отношение к нему, не должно больше никогда ее волновать. В самом деле, ей-то что с того, здесь он или где-то еще, уходит в море или возвращается, и на каком корабле?.. Почувствует ли она себя более несчастной, когда он будет в Исландии, а к одиноким, живущим в тревоге женщинам вернется теплое лето, или же когда наступившая осень вернет домой рыбаков?.. Все это ей одинаково безразлично, и то и другое не сулит ни радости, ни надежды. Нет ниточки, которая бы теперь связывала их, не существует ни малейшего повода для сближения, ведь он даже забыл бедного Сильвестра. Стало быть, надо навсегда расстаться с этой единственной мечтой, с этим единственным желанием, нужно забыть Янна, забыть обо всем, что имеет к нему отношение, забыть даже само слово Исландия, в котором все еще ощущалась какая-то мучительная прелесть оттого, что оно связано с ним, изгнать его из своих мыслей, сказать себе, что все кончено, кончено навсегда…

С нежностью посмотрела она на бедную спящую старушку, которой она еще нужна, но которая скоро умрет. И тогда зачем жить, зачем работать, для чего?

Подул западный ветер; на фоне мощного, издалека доносящегося стона кровельного жёлоба вновь раздалось тихое мерное позвякивание, похожее на звук детских погремушек. Из глаз ее полились слезы, они текли по губам, оставляя горьковатый привкус, тихо падали на шитье, словно капли летнего дождя в безветренную погоду: они начинают падать внезапно, торопливые и тяжелые, из переполненных туч. Ничего не видя перед собой, чувствуя разбитость и головокружение, она сложила просторный корсет мадам Трессолёр и стала готовиться ко сну.