Приключения знаменитых первопроходцев. Северный полюс - Луи Буссенар

Двадцать второе сентября. Браво, Алексей! Индеец завалил двух оленей! Теперь мы можем задержаться на пару дней в этих хижинах, чтобы немного восстановить силы. Я спрятал драгоценный пеммикан, ведь завтра он будет единственным нашим спасением. Обед великолепен, а ужин даже, я бы сказал, изыскан. Отдых под крышей и здоровая пища позволят вскоре нашим доходягам продолжить путь, а оставшиеся пятьдесят килограммов мяса препятствуют жестокому решению разбиться на две группы. Мы пойдем дальше послезавтра с утра.

Двадцать четвертое сентября. Пройдя мимо трех разрушенных хижин, мы вышли к реке, еще свободной ото льда. Естественно, возникла здоровая идея построить плот, чтобы подняться по водному потоку. Пусть мы и не выиграем в скорости, зато мы будем меньше уставать. Я выбрал несколько стволов; всю вторую половину дня мы трудились как проклятые, и в пять сорок плот был готов. Из-за недостатка веревок стволы соединили кое-как. И вот парус поднят, и нас выносит на середину реки. Мы рискуем потерять остатки снаряжения. К несчастью, началось мощное течение, вызванное отливом, а ветер ослаб. Неудача! Хватит экспериментов! Мы взвалили груз на плечи и отправились дальше по земной тверди. Больные и доктор шли впереди к хижинам, которые надеялся обнаружить Алексей. Но и здесь неудача! Мы останавливаемся на ночлег у хиленького костерка из хвороста, который удалось наломать вручную на речном откосе.

Двадцать пятое сентября. Жуткая холодная ночь, заснуть не удалось. К одиннадцати часам мы прошли шесть миль. Три килограмма мяса и два оленьих языка — вот вся наша сегодняшняя еда. А что ждет нас дальше?

Двадцать шестое сентября. У Эриксена гноится подошва ноги. Он сможет идти дальше, но недолго. Наш обед — чай и сто тридцать граммов пеммикана, которого хватит еще на три подобные трапезы, после чего придется прибегнуть к крайнему средству — собаке! До наступления темноты мы успеваем переправиться через протоку на импровизированном пароме и проковылять четыре мили. Холод и слякоть; опять не спать всю ночь!

Двадцать седьмое сентября. Бесконечная, бессонная ночь; холод собачий. Ниндеманн и Алексей ушли на рассвете. В восемь часов — отдаленный радостный крик. Охотники подстрелили здоровенного оленя. Опять спасены! Когда они уходили, наш последний пеммикан варился в котле. Он пошел на обед, во время которого четырнадцать изголодавшихся душ поглотили двадцать килограммов пищи, и это после трехдневного рациона по четыреста пятьдесят граммов! Мы отправляемся дальше счастливые от сытости, за исключением Эриксена, которого все больше мучает язва на ноге.

Двадцать восьмое сентября. Мы выходим при пронзительном ветре и на первом же привале засыпаем. Отныне мы идем двадцать минут, а отдыхаем десять. Мы обнаружили на снегу следы двух людей, прошедших в противоположном нашему направлении, а затем — хижину, где еще теплые угли и объедки не оставили сомнений, что кто-то провел здесь предыдущую ночь. Если Чиппу или Мелвиллу удалось добраться до обитаемых мест, то, возможно, эти двое разыскивают нас?

Двадцать девятое сентября. Мы перед протокой; Ниндеманн уже выбрал, из чего сделать плот. Алексей ушел на охоту. Эриксену стало хуже, его ноги гноятся, и доктор опасается столбняка. Вести его дальше на гангренозных ногах — это смерть. Оставаться здесь рядом с ним — риск потерять остальных. Какой ужасный выбор! Алексей приносит рыбу и сбивает чайку, которая заинтересовалась нашим флагом над хижиной.

Тридцатое сентября. Мы несем Эриксена на себе. Доктор только что ампутировал ему четыре пальца на правой ноге и один на левой. На обед — по триста граммов рагу. Маловато! А охотники вернулись несолоно хлебавши…

Первое октября. На завтрак — двести двадцать пять граммов мяса и жиденький чаек. Это сто одиннадцатый день нашего пребывания во льдах. Доктор опять оперирует Эриксена, оставив ему только один палец. Дальше мы будем тянуть беднягу на санках, изготовленных Ниндеманном.

Второе октября. Всю ночь Эриксен бредил. Завтрак состоял из двухсот двадцати пяти граммов оленины и чая… На ужин — те же блюда. Пищи едва хватает… Одной бессонной ночи достаточно, чтобы лишиться последних сил. Наши промерзшие сапоги представляют из себя весьма жалкое зрелище. На холоде они сжимают ноги, как тиски. Мы спотыкаемся, скользим и падаем. В четыре часа, после дневного перехода, больше похожего на пытку, мы разбиваем лагерь. “Разбиваем лагерь” — это я говорю скорее по привычке: надо всего-навсего развести костер, поесть, а затем отдаться во власть жуткой и студеной ночи…

Третье октября. К полуночи мы совершенно промерзли, и я решил вскипятить чай; затем мы кое-как убили время до пяти часов, когда решили съесть последний кусок оленины. Эриксен быстро слабеет. Как только его глаза закрываются, он начинает что-то бормотать на датском, английском и немецком языках…

Едва мы вышли, следуя по замерзшему руслу реки, как я провалился под лед по плечи, а вслед за мной сначала Гортц, а затем и Коллинз. Когда мы наконец выбрались из воды, то мигом превратились в ходячие сосульки, подвергаясь неминуемой опасности обморожения… К четырем часам Алексей обнаружил лачугу. И вовремя!

Но теперь пора ужинать… Да, мой бедный песик! Увы! Настал твой час! Одним выстрелом я убиваю несчастную собаку. Иверсен разделывает бедное животное, и те части, что тяжело нести, быстро превращаются в рагу. Все едят с аппетитом, кроме меня и доктора — мы сыты одной только силой духа. Остаток мяса равен двенадцати килограммам. Трое “утопленников” — Коллинз, Гортц и я сушились и парились у огня. Гортц и Коллинз глотнули спирту, но мне он не лез в горло. Опять бесконечная холодная и промозглая ночь на сквозняке, от которого нет никакого спасения; бред Эриксена, словно заунывный оркестр, подчеркивал незавидность нашей судьбы. Несмотря на обжигающий огонь, никак не удается согреться. Похоже, нам просто не суждено высохнуть. Ну и холодрыга! Невозможно даже измерить силу мороза — последний термометр разбился во время одного из моих многочисленных падений. Мы съежились вокруг костра, в который беспрерывно подкидываем хворост. Если бы Алексей не закутал меня в тюленью шкуру и не прижался ко мне, согревая, я замерз бы насмерть.

Четвертое октября. Сто четырнадцатый день похода. Мы пьем кипяток прямо с огня. Эриксен, без сознания, скорчился на санках. Форсированным маршем мы добрались за два часа до хижины, достаточно просторной, чтобы вместить весь отряд, и разжигаем огромный огонь. Эриксену совсем плохо. Он так и не пришел в себя, а последняя ночь нанесла ему сокрушительный удар. Он угасает на глазах, и едва ли ему придется еще долго мучиться. Поэтому я попросил товарищей присоединиться к моей отходной молитве, прежде чем отдыхать самим. Алексей возвращается с охоты в полдень пустой и продрогший: он тоже умудрился провалиться под лед.