Скажи им, что я сдался - Иан Таннуш

Одно дело, когда его окружают светлые люди, во много раз превосходящие его. Он как второй ребёнок ничего не может возразить тем, кто по рождению является первенцем. Но когда тебя жучат те, кто ничего из себя не представляет — самые низы в иерархии современного общества, — разве может это не раздражать? Разве нужно с этим мириться? У них нет никакого права говорить что-то Ёну. В отличие от них, он не по воле общественности попал в стены Серого дома. Пока что не по её воле. И вместо того, чтобы разлёживаться здесь, ему бы впору искать настоящего виновного, чтобы очистить своё имя и вернуться к нормальной жизни.

— Что за дурачок! — Диль сердито цокает языком. — Я? Почему я должен выйти? — Врач шепчет что-то, что Ён разобрать не в силах. — В мамок играть будем? Сейчас тряхну его разочек — и делов!

— Нет-нет! — тараторит врач, останавливая его от необдуманных действий. Что скрывать, Ён чувствует над собой пару безжалостных рук, и сердце выделывает нешуточный кульбит. Вся жизнь проносится перед глазами. Ён понятия не имеет, что этим двоим от него нужно, потому и унять тревогу у него не получается. — Ты забыл? Дед сказал, что нельзя ранить! Он пока что нам нужен! — Постойте-ка, дед? Значит, над этими двумя стоит кто-то ещё. Кто-то, кто решает, что им делать, и раздаёт приказы. Кто-то поумнее этих двоих. Спасибо, неизвестный дед! Благодаря тебе, у Ёна, оказывается, есть возможность подумать, как выжить? — Ты же знаешь, какие хрупкие эти городские! А ты с людьми совершенно обращаться не умеешь! Они у тебя постоянно дохнут.

— Ха-ха, — с напускным равнодушием бормочет Диль. — Всё равно он — покорник!

Ён больше не может сдерживать своих честных порывов поправить этого гадёныша и прикусывает губу как единственный вариант, спасающий его от прямого общения со всея убийцей последнего десятилетия. Разве мог он когда-либо подумать, что бывает раздражение, способное затмить даже доводящий до изнеможения страх?

— Он ушёл, — сообщает врач. — Вы в городе действительно считаете его проклятьем, приносящим скорую смерть?

Надо же, как чётко подобрал слово для описания того, что чувствует Ён в присутствии Диля — проклятие. И кто поспорит, что именно им это чудовище и является? Ён сперва приоткрывает один глаз. Удостоверившись, что Диль свалил подальше, он говорит:

— Хотите сказать, что все, на кого он натыкался, живы и здоровы?

Врач снимает маску и открывает миру понимающую улыбку.

Над верхней губой тянется шрам. «Заячья губа», — догадывается Ён. В городе операции по её удалению может позволить себе любой, даже самый бедный житель — она бесплатная. Людей с заячьей губой рождается больше, чем людей с родинкой на лице. Такие вот исследования провели статистики. Более того, шрам тоже выводят да так, что никто не догадается, что когда-то губа была неправильной. По одному этому шраму можно сказать, что Ён действительно в Сером доме — вот оно второе непрямое доказательство его догадкам. И ещё, что врач попал в здешний приют младенцем, которому не успели провести операции. Зашивали губу, не особо заботясь о том, каким будет внешний вид после.

Что же тогда получается? Нет у стоящего перед Ёном человека никакой медицинской лицензии, и ни в каких университетах он не учился? Шарлатан чистой воды!

— Мы в Сером доме? — уточняет Ён.

Вроде и сам догадался, а вроде не помешало бы подтверждение со стороны.

— Конечно, нет, — отмахивается от вопроса врач. — В его душных стенах остаются только лишившиеся ума слабаки. Те, что верят, что ещё могут вернуться назад. Что кто-то их там примет с распростёртыми объятиями. А ты… — врач неустанно улыбается, и Ён начинает подозревать, не пришиты ли уголки его рта к ушам — так сильно они тянутся. — Ты в самом деле считаешь, что в тех стенах, провонявшихся тухлятиной и дерьмом, можно жить?

Вопрос лишает Ёна дара речи. Да и отвечать на него в общем-то не хочется, так что невелика потеря.

После недолгого молчания Ён возвращается к расспросам:

— Где мы тогда? — и снова оглядывает комнату.

Из маленького окна у потолка в кабинет стекает бесцветное небо. Дневной свет заполняет всё помещение, не оставляя тёмным ни одного угла.

— То есть мы в городе?

— Нет, — скупиться на объяснения врач.

Не в Сером доме и не в городе…

Ён пялится в окно, надеясь увидеть подсказку, но то упорно кажет ему только небо.

— Похоже, без своей машины ты не способен соображать, — качает головой врач. — А ведь Диль расхваливал тебя. С восторгом описывал, как ты слепцом убегал от него.

Машиной он называет, по всей видимости, Борд. А Диль действительно… Диль?

— Его правда так зовут? — удивляется Ён, ведь это значит, что тот, кто дал ему прозвище, знал изначальное имя.

— У нас нет имён, — успокаивает его врач. — Мы же не зарегистрированы. В нашем случае, видимо, чтобы обзавестись настоящим именем, нужно получить признание. Плохое или хорошее, вопрос иной.

— Но как-то вы себя между собой зовёте.

— Он обычно представляется Третьим, а меня зовут по роду моей деятельности. Этого достаточно. Не так часто мы и общаемся с кем-то.

Ён едва кивает в знак понимания.

Чувство неприятия обуревает его с головой. Это чудовище не имело ни имени, ни роду, пока сами люди не дали ему власть, обозвав его и наделив титулом. «Майстер» разве не значит, что он лучший в своём деле? Разве не звучит уважительно? В ушах звенит от звуков хлюпающей крови под ногами и хруста ломающихся костей. Ёна подташнивает, и он приходит в себя от неприятных мыслей. Если бы не омерзительные воспоминания, он бы не заметил, что Врач стоит у его головы и тянет руки к Борд.

Ён успевает отпрянуть.

— Не брыкайся, — предупреждает Врач.

— Что вы собирались делать? — не даётся он.

Врач приподнимает бровь:

— Вы? Забавно. Впервые слышу уважительное обращение к себе. — Он улыбается, но руки убирать не спешит. — Нужно снять Борд, — объясняет наконец он.

— Зачем? Она всё равно здесь не работает. — Ён уже по привычке прикрывает Борд ладонью. Вечно ей достаётся! Врач не намерен ему уступать, потому он продолжает: — Кто такой этот ваш Дед? Могу я с ним переговорить? Если он не хочет убивать меня, может, и Борд пощадит…

— Пощадит… — бормочет Врач. — Как о живой ведь говоришь? У меня аж холодок по телу пошёл от ужаса, глянь-ка! — Он поднимает рукав рубашки, и Ёну открывается покрытая гуськом и глубокими царапинами кожа. — Страшные вы всё-таки существа.

— Нельзя снимать с меня Борд! — на ходу сочиняет Ён. Их главарь,