Сборник эссе - австрийская экономическая теория и идеал свободы - Фридрих Хайек

Grundsatze появилась в 1871 году, всего лишь через 95 лет после публикации Богатства народов, всего через 44 года после выхода в свет Принципов Рикардо, и через каких-то 23 года после того, как Джон Стюарт Милль предложил свою трактовку классической экономической теории. Эти интервалы нужно бы постоянно помнить, чтобы не слишком гордиться состоянием современной экономической теории (100 лет спустя), которой следовало бы достичь большего, чем она достигла. В конце этого столетия, правда, произошла другая революция, которая сместила интерес к тем аспектам экономического анализа, которым уделяли немного внимания в начале века, в период наибольшего воздействия работ Менгера. И все-таки в долгосрочной перспективе "микроэкономическая" стадия, которая многим обязана Менгеру, оказалась достаточно длительной. Она заняла более четверти тех без малого двух столетий, которые истекли со времени Адама Смита.

Чтобы правильно понять Менгера, важно верно оценить достигнутое до него. Ошибка думать о предшествующем периоде 1820-1870 гг. как о времени простого господства Рикардианской ортодоксии. По крайней мере первое после-рикардианское поколение выдвинуло множество новых идей. После того, как концепция предельной полезности создала основу для объединения, позднейшие поколения смогли создавать подробную и последовательную теорию, используя те инструменты анализа, которые были накоплены как в рамках классической традиции, завершившейся грандиозным синтезом Джона Стюарта Милля, так и, в особенности, вне ее. Если и был период господства квази-рикардианской ортодоксии, то скорее уж после убедительнейшей переформулировки ее Джоном Стюартом Миллем. Но даже его Принципы содержат важные новшества, идущие далеко за пределы достигнутого Рикардо. И уже до публикации этой работы существовали важнейшие результаты, которые Милль не включил в свой синтез. Были ведь не только Курно, Тюнен и Лонгфилд с их ключевыми работами по теории цен и предельной проиводительности, но и ряд других важных работ по анализу спроса и предложения, не говоря уже о тех предшественниках анализа с позиций предельной полезности, которые в свое время не были замечены, и были признаны только позднее, как Ллойд, Дюпюи и Госсен. Таким образом, в наличии была большая часть того материала, который почти неизбежно кто-нибудь рано или поздно использовал бы для пересоздания всей экономической теории -- как это сделал в конце концов Альфред Маршалл, и, может быть, даже отсутствие маржиналистской революции не сильно сказалось бы на конечном результате его работы.

Очень возможно, что именно явный возврат Милля в области теории ценности на позиции Рикардо во многом предопределил то, что реакция против классической экономической теории приняла ту самую форму, в которой мы ее знаем -- что почти одновременно Уильям Стенли Джевонс в Англии, Карл Менгер в Вене и Леон Вальрас в Лозанне положили в основу своих систем субъективное оценивание благ индивидуумом. На самом деле теории ценности Менгера и Вальраса далеко не в такой степени порождены реакцией против Милля, как в случае Джевонса. Но то, что так отчетливо проявилось у Милля, то отсутствие общей теории ценности, которая бы определяла единый принцип формирования всех цен, не в меньшей степени было свойственно системам и учебникам по экономической теории, которые были в ходу на континенте. Хотя во многих из них анализ факторов, участвующих в формировании тех или иных цен, отличался гораздо большей проницательностью, у всех у них отсутствовала общая теория, которая бы объединяла все возможное разнообразие ситуаций. Уже входил в пользование аппарат кривых спроса и предложения; может быть, стоит отметить, что в немецком учебнике Карла Хейнриха Рау, который был тщательно проштудирован Менгером в период написания своей Grundsatze, в конце приложены диаграммы, использующие эти кривые. Но, в целом, бесспорно, что господствовавшие теории предлагали совершенно разные объяснения механизма формирования цен на прирастающие (augmentable) и неприрастающие блага; и в случае первых цены продуктов объяснялись через издержки производства, т.е. через цены используемых факторов, но адекватного объяснения этих цен просто не существовало. Едва ли кого-либо могла удовлетворить такого рода теория. Вообще-то говоря, нелегко понять, как случилось, что Джон Стюарт Милль, ученый, обладавший проницательностью и безупречной интеллектуальной честностью, выделил самое слабое и уязвимое звено своей системы, чтобы заявить: "в законах ценности не осталось темных мест, подлежащих прояснению в настоящем или будущем; теория субъекта завершена". [John Stuart Mill, Principles of Political Economy, op. cit., book 3, chapter 1, sec.] Ряду внимательных мыслителей того времени было совершенно ясно, что основание всего здания экономической теории совершенно неудовлетворительно.

При этом, видимо, было бы несправедливым заключение, что широкое разочарование в общем состоянии экономической теории, ставшее явным вскоре после триумфального успеха работы Милля, целиком или даже в большей степени было вызвано этой ошибкой. Были и другие обстоятельства, пошатнувшие доверие к экономической теории, господствовавшей в общественном мнении предыдущего поколения, такие как отказ Милля от теории фонда заработной платы (wage-fund), игравшей столь большую роль в его построениях, и которую ему нечем было заменить. Сыграло свою роль растущее влияние исторической школы, которая ставила под сомнение все попытки выработки общей теории экономических явлений. А тот факт, что выводы из господствовавшей в тот момент экономической теории препятствовали, как казалось, новым социальным претензиям, породил враждебность, которая и оказалась наиболее разоблачительной.

Но хотя порой и утверждалось обратное, я не могу найти свидетельств того, что Джевонс, Менгер или Вальрас в своих усилиях перестроить экономическую теорию в какой-нибудь степени вдохновлялись стремлением заново утвердить практические выводы классической теории. Все имеющиеся факты свидетельствуют об их симпатиях к тогдашнему движению за социальные реформы. Мне представляется, что их научная работа проистекала исключительно из осознания того, что существовавшая теория неадекватно объясняет функционирование рыночного порядка. Я считаю, что во всех трех случаях источником вдохновения являлась интеллектуальная традиция, которая, по крайней мере со времен Фердинандо Галлиони в XVIII веке, развивалась бок о бок с теориями труда и издержек, разработанными Джоном Локком и Адамом Смитом. У меня нет возможности воспроизвести хорошо изученную историю того, как традиция полезности оказалась включенной в теорию ценности. Но если в случаях Джевонса и Вальраса вполне ясно, на кого из предшествующих авторов они опирались, с Менгером не все так просто. В целом верно, что немецкая литература, на которую он вначале опирался, уделяла большее внимание отношениям между ценностью и полезностью, чем английские авторы. Но ни одна из известных ему работ и близко не подходила к найденному им впоследствии решению проблемы; а работа Хейнриха Госсена, единственная в немецкой литературе, в которой были намечены те же результаты, была ему явно неизвестна в те времена, когда он писал свою Grundsatze. Не очень правдоподобно предположение, что в решении этих проблем он мог черпать помощь в своем окружении. Похоже, что он работал в полной изоляции, и в старости он говаривал молодым, что в свое время у него не было таких возможностей для обсуждения проблем, как у них [Ludwig von Mises, The Historical Setting of the Austrian School of Economics, op. cit., p. 10]. В то время Вена не была тем местом, откуда можно было бы ожидать возникновения новых идей в области экономической теории.

Впрочем, мы слишком мало знаем о молодых годах и образовании Менгера, и можно лишь пожалеть, что члены австрийской школы сделали так мало для прояснения этих подробностей. [Мой собственный, воспроизводимый в этой главе, очерк жизни Менгера, написанный мною в 1934 году в Лондоне как Предисловие к его работам, никак не в силах восполнить этот пробел. В тех обстоятельствах я мог только скомпилировать данные ряда опубликованных источников, дополнив это информацией, полученной от сына Менгера и его учеников.] То немногое, что известно теперь о происхождении и истории его идей, было открыто вне Австрии, и едва ли может заменить работу по местным источникам. [В см. George J. Stigler, "The development of utility theory", Journal of Political Economy, vol. 58, 1950, перепечатано в его же Essays in the History of Economics (Chicago: University of Chicago Press, 1965); Richard S. Howey, The Rise of Marginal Utility School 1870--1880 (Lawrence, Kans.: University of Kansas Press, 1960); Reginald Hansen, "Der Methodenstreit in den Socialwissenschaften zwischen Gustav Scmoller und Karl Menger: seine wissenschaftshistirische und wissenschafttheoretische Bedeutung", in Alwin Diemer,ed., Beitrage zur Entwicklung der Wissenschafttheorie im 19. Jahrhundert (Meisenheim am Glan: A. Hain, 1968); а также работы Эмиля Каудера, перечисленные в следующем примечании.] Даже если в природе нету материалов для подробной биографии Менгера, можно было бы получить гораздо более отчетливую, чем сейчас, картину того интеллектуального окружения, в котором он начинал работать. Здесь мне приходится ограничиться изложением тех немногих уместных сведений, большую часть которых я почерпнул в работах профессора Эмиля Каудера [Emil Kauder, "The retarded acceptance of marginal utility theory", Quarterly Journal of Economics, vol. 67, 1953, pp. 564--575; "Intellectual and Political Roots of the older Austrian school", Zeitschrift fur Nationalokonomie, vol. 17, 1958, pp. 411--425; "Menger and his library", op. cit.; "Aus Mengers nachgelassenen Papieren", op. cit.; and A History of Marginal Utility Theory (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1965)].