Душа-потемки - Татьяна Степанова

– Это потому что я отлично понимаю, что это дело не совсем… то есть совсем не такое, как другие. Федор Матвеевич, что там? – Катя сразу же забыла про все на свете.

– Труп… как я и предполагал.

– И где?

– Там, где иголки продают, в отделе «Тысяча мелочей».

Больше вопросов Катя по дороге не задавала, видела – старику Гущину сейчас не до нее.

От слепящего солнца хотелось закрыть глаза. Водитель опустил «козырьки» в салоне.

Замоскворецкий универмаг снова оцепила милиция и закрыла для покупателей.

Часы на первом этаже молчали. И эта странная давящая тишина при том, что первый этаж был полон персонала и сотрудников МУРа, легла на сердце Кати тяжким камнем.

Здесь что-то не то… Во всем этом чертовом деле что-то изначально не то…

– Кто на этот раз? – спросил Гущин Елистратова, встретившего их на первом этаже.

– Уборщица. Гюльнар Садыкова. Она… наверху, на третьем… Эксперты и патологоанатом уже все там.

Полковник Елистратов взмок от пота. И не только жара стала тому причиной.

Катя держалась позади Гущина. Место уже, кажется, знакомое, привычное – все эти этажи, она исходила их и знает, где что продается, где что висит. Но одновременно словно видит все это впервые. И лица продавщиц… серые, как ткань их щегольской униформы.

– Кто тело обнаружил? – спросил Гущин.

– Там мои сейчас их всех допрашивают, пойдем взглянем сначала, ты опять же должен все это сам увидеть.

Увидеть…

Ужаснуться…

Не забыть…

Долго, долго помнить…

Уборщица лежала возле прилавка, раскинув тонкие смуглые руки. Черные волосы ее разметались по полу, глаза вылезли из орбит, кончик языка прикушен в муке удушья.

В лоб, щеки, в губы и в подбородок кто-то воткнул десятки острых булавок, образовавших на искаженном смертью лице причудливый жуткий узор.

– Осторожнее, – бросил Кате эксперт и за край поднял с пола маленькую картонную коробку.

Коробку из-под немецких булавок, разорванную пополам.

Гущин молча смотрел на тело, потом оглянулся по сторонам – отдел «Тысяча мелочей».

И Катя поняла, что он ищет.

– Федор Матвеевич, тут нет зеркал, нет примерочных.

– В мужском отделе есть, давай смотреть.

Он прошел в соседний отдел, отодвигая шторы кабинок, Катя следовала за ним по пятам.

Одна примерочная, вторая, третья, четвертая… К чему их столько, когда здесь пусто, когда тут никто ничего не покупает, все лишь умирают тут…

– Нет. Ничего нет. Никаких посланий, – Гущин смотрел в последнее зеркало последней по счету примерочной.

– Может, оттого, что у него в этот раз не оказалось губной помады? – тихо сказала Катя.

– Или не считает нужным повторяться.

– С ней… с уборщицей, все точно так же, как и тогда? Вы про булавки не говорили.

Гущин ослабил галстук.

– Иногда помнишь и знаешь, но не веришь до конца, что это было, – ответил он. – И что это повторится, придет, догонит тебя… догонит… С ней все точно так же, как и тогда. В тот раз там тоже была уйма иголок – эксперты, как мне рассказывали, потом на вскрытии их удалять замучились.

– Но все же кое-что по-другому, как я успела заметить, – сказала Катя.

Он посмотрел на нее вопросительно.

– Отдел «Тысяча мелочей» сейчас в другом месте, – Катя показала наверх. – Сами же говорили, что тогда он располагался на четвертом этаже.

Глава 33

НА ПРИРОДЕ

Солнце ужалило, как оса. Феликс Комаровский прикрыл ладонью враз обгоревшую кожу на шее. Отчего это его кожа такая нежная – чуть что, сразу на ней все высыпает – волдыри, прыщи, крапивница? Кто это сказал, кажется, незабвенная Искра… дряхлая Кассандра: «Это все дурная кровь».

Отчего это у него кровь дурная?

Хотелось спрятаться в тень – вон туда, где орешник так густо разросся. С прудов доносился гомон и смех, всплески и крики. Вот сейчас он дойдет до конца тропинки, и откроются пруды.

Кузьминский парк – сюда в жару устремляются горожане, чтобы провести день на природе. И хотя купаться в Кузьминских прудах категорически запрещено, в такой зной никто не обращает внимания ни на какие таблички с запретами.

Ну вот и пруды… Пляж похож на лежбище. Полуголые тела, прокопченные солнцем.

А ему, Феликсу, загорать нельзя. Отчего все же старуха сказала, что виновата «дурная кровь»? Много она всего болтает…

Феликс огляделся – вот тут, на пригорке, в тени больших парковых лип и дубов. Он сел на траву. Белые джинсы станут зелеными, тетке Еве потом отстирывать их в машинке.

Как она радовалась, когда они купили и втиснули на крохотную кухню новую стиральную машину…

И новый холодильник…

А с новой квартирой все, все пошло прахом…

Посреди пруда качалась резиновая надувная лодка. Феликсу внезапно так захотелось искупаться…

Скинуть с себя сейчас все, весь груз… смыть… и пот, и эту странную, совсем не утреннюю усталость, и… и все остальное тоже смыть, забыть хотя бы на несколько минут.

Он моментально разделся и в одних плавках двинулся к воде.

Пляж под ногами оказался не таким привлекательным, как издалека, – везде мусор, бутылки, обертки.

А вода – цвета горячего шоколада, взбаламученная у самого берега илистая жижа.

Но он все равно не побрезговал этой грязью, потому что там, дальше, на середине Кузьминского пруда, вода казалась чище, и только ради этого стоило плыть туда… туда…

Поплыл, неумело и часто загребая руками, стараясь держать рот закрытым.

Вода, солнце…

И ничего больше…

Вода, солнце… В это утро, в это летнее утро…

Искупавшись, он вылез на берег, собрал свою одежду и в мокрых плавках направился в глубь леса.

Надо снять с себя мокрое и надеть джинсы. А то можно, как говорит тетя Ева, застудить почки и вообще все, все, все…

Из кустов послышался смех, там обнималась парочка, и Феликс взял резко влево. Вот сюда, он раздвинул руками ветки, тут его никто не увидит.

Его окружали деревья – сплошная стена Кузьминского парка. И внезапно…

Он остановился, прижал руку ко лбу.

Солнце сквозь листву…

Изумрудный свет…

Цвет багряный, осенний…

Палые листья шуршат под ногами.

Он оглянулся по сторонам – деревья окружали его, как солдаты. А впереди открывалась маленькая прогалина, где трава и папоротник буйно разрослись.

Заброшенный, укромный уголок Кузьминского парка, сюда никто не ходил много лет.

Феликс прошел вперед. Вот сейчас… сейчас… то самое место… или ему все лишь почудилось, показалось, приснилось?

То самое место…

Деревья, прогалина и что-то, полное воды, но не пруд, пруд в стороне, вот уже и крики не слышны… Овраг, промоина с глинистыми обрывистыми краями.

Он прошел вперед, раздвигая руками папоротник и осоку, – только бы не споткнуться и не свалиться туда… вниз…

Но прогалина в Кузьминском парке была ровной, как стол, заросшей, захламленной, но ровной.

Никаких промоин и оврагов, никаких ям…

Лесная земля, пропеченная солнцем.

Феликс прислонился к нагретому стволу – все обман, иллюзия.

Он снова ошибся – здесь и сейчас.

И, возможно, ошибся тогда… Но он видел так ясно!

Глава 34

СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ

– Задушена, как и предыдущая жертва. Ярко выраженная странгуляционная борозда на шее под подбородком. И опять нападение произошло сзади.

Катя слушала, что говорят эксперты, работавшие с телом.

– Мне нужен анализ всего, что у нее под ногтями, – сказал полковник Елистратов. – И насчет микрочастиц… пусть нам пока не с чем сравнить, но хотя бы проверим тождество с первым случаем.

«Хорошо бы тождество это самое с теми, прежними, случаями проверить, – подумала Катя. – Но как это сделать, если дела… уголовного дела нигде нет! МУР отыскать не может».

– Он изувечил ей лицо… – сказал полковник Гущин. – Это посмертные повреждения?

– Без сомнения, – эксперт очень осторожно пинцетом извлек булавку из губы уборщицы Гюльнар.

Словно занозу, острый шип… У Кати потемнело в глазах, она отвернулась. Сколько там этих заноз, этих шипов на ее лице…

– Следов крови практически нет, – эксперт осмотрел острие. – На коже только след укола…

– Он прилагал силу? – спросил Гущин.

Он… И опять все дело в интонации!

– Не слишком большую, булавки острые… Глубина проникновения невелика.

– Когда наступила смерть? – спросил Елистратов.

– Не менее четырнадцати часов назад, судя по состоянию тела.

– То есть Гюльнар Садыкова была убита еще до закрытия универмага?

– Или сразу же после закрытия, – сказал Гущин. – Ну-ка давай сюда того типа, который здание на охрану сдает, – Хохлова или как там его.

Кате, конечно, следовало бы поприсутствовать и на этом допросе торгового менеджера Алексея Хохлова. Но она не могла, она чувствовала липкий, давящий страх. Эти стены, этот потолок… Только не здесь, не сейчас, не перед лицом этой несчастной, где места живого не осталось, одни лишь серебристые жала, вонзенные в плоть.