В дни торжества сатаны - Вячеслав Куликовский

Я посмотрела Жоржу прямо в глаза и сказала:

— Негодяй!

После этого я встала, прошла в свою комнату и заперлась в ней на ключ.

5 августа.

Всю ночь я не спала. Голова моя горела, как в огне и неотступные, назойливые мысли ни на секунду не дали мне сомкнуть глаз. Что делать? Как найти выход из создавшегося ужасного положения? Я не сомневалась, что Жорж приложит все усилия, чтобы привести в исполнение свой гнусный план. Надеяться на то, что мне удастся отговорить его — было бы безумием. Жорж никогда не менял своих решений, каковы бы они ни были. Только неблагоприятное стечение обстоятельств или чудо могло заставить этого человека отказаться от намеченных действий. На второе я не могла рассчитывать, первое же Жорж всегда умел как-то удивительно удачно парализовать.

Единственное, что я могу сделать — это рассказать обо всем мистеру Гарвею. Но поступить так — значит предать и погубить Жоржа. С другой стороны, молчать и предоставить все собственному течению — значит погубить не только мистера Гарвея и его ближайших друзей, но десятки, а может быть, и сотни других человеческих жизней. Значит допустить братоубийственную резню и превратить этот благословенный и мирный уголок земли в кипящий котел самых отвратительных человеческих страстей.

Что делать? Что делать?

Меня влечет чувство неудержимой симпатии к мистеру Гарвею. Мое увлечение этим человеком крепнет с каждым днем. Я часто ловлю себя на том, что подолгу думаю о нем, ищу с ним встречи. Мне скучно без его общества, без его милых рассказов, своеобразных рассуждений, трогательной внимательности и постоянного желания быть мне чем-нибудь приятным. С ним — мне тепло, легко и свободно. Когда я сижу вблизи него, смотрю в его лицо и прислушиваюсь к звукам его голоса, — мне кажется, что все, пережитое мною за эти три года, только кошмарный сон.

Весь тот грязный налет, который оскверняет мою душу и тело, как бы смывается от общения с этим человеком. Я снова кажусь самой себе той чистой и гордой Марой, которая была светлым солнцем для моей несчастной семьи.

Я чувствую, что мистер Гарвей становится мне с каждым днем все ближе. Что это за чувство? Неужели любовь? Не знаю — я ведь никого и никогда еще не любила. По крайней мере — настоящей любовью.

Нет, я не могу предать этого человека. Не могу… Я завтра же расскажу ему все, все.

А Жорж? Могу ли я обречь его на верную гибель? Я ненавижу его. Но все же — он мне близкий человек и бывают минуты, когда он мне дорог, несмотря на все то ужасное зло, которое он причинил мне. Если бы я могла освободиться от его сатанинской власти! Если бы единственным чувством к нему оставалась одна ненависть. Только ненависть. Тогда я не колебалась бы. Тогда мой путь был бы ясен и прям. Но теперь…

Боже, Боже! — научи, что же мне делать?

Я сбрасывала покрывавшую меня и жегшую мое тело, как огонь, простыню, становилась на колени и, прижавшись пылающим лбом к холодному металлическому изголовию кровати, жарко молилась. Но молитва не успокаивала меня и не рассеивала мучивших меня сомнений.

Я зарывалась головой в подушку, стискивала ее зубами и давала волю слезам.

Так прошла вся ночь. Когда я встала и, чувствуя себя совершенно больной и разбитой, принялась за туалет, меня осенило решение. Правда, это было решение, достойное женщины. Явный паллиатив. Но все же я остановилась на нем.

Я разрешила вопрос таким образом: выждать несколько дней и затем уже действовать сообразно обстоятельствам. Может быть, Провидение придет мне на помощь.

12 августа.

Я очень огорчена: уже три дня, как мистер Гарвей как-то странно отдалился от меня. Он заходит очень редко и не надолго и все куда то торопится. Не могу понять, что является причиной такой перемены. Боюсь, что до мистера Гарвея дошли слухи о поведений Жоржа. Не сомневаюсь, что его вечные расспросы могли вызвать подозрение у кого-либо из жителей городка. Я сказала ему о своих предположениях, но он в ответ только презрительно рассмеялся. На душе у меня очень тяжело. Только теперь, когда я так редко вижу мистера Гарвея, я вполне поняла, кто и что он для меня. Эти последние дни еще усилили мое чувство. Кажется, никогда и ничего в жизни я так не желала, как сейчас желаю возврата наших прежних отношений с этим человеком, ставшим для меня неожиданно столь дорогим. Неужели же я совсем, совсем не нравлюсь ему?

14 августа.

Сегодня, после утреннего завтрака, у меня произошел с Жоржем следующий разговор.

— Можешь успокоиться, — с иронической улыбкой сказал он, — с сегодняшнего дня я прекращаю свои прогулки в городок.

Я почувствовала, как с меня скатывается какая-то огромная, давившая меня все последнее время тяжесть.

— Можно узнать, почему?

— Конечно. У меня от тебя нет секретов, чего, к сожалению, не могу сказать про тебя.

Мне показалось, что в насмешливом тоне Жоржа дрогнули печальные нотки. Уже в следующую секунду это впечатление рассеялось.

— Видишь ли, — продолжал он уже деловым тоном, — я пришел к сознанию необходимости изменить свой первоначальный план.

— Это уже второй раз, — насмешливо заметила я.

Он вспыхнул.

— Да, второй раз. Но что же из этого? Если понадобится, я еще сто, тысячу раз буду менять планы. И затем, первый мой план рухнул не по моей вине. Я понятия не имел, что этот идиотский остров не значится ни на одной из самых подробных карт. Если бы мне даже удалось попасть в число радио-телеграфистов и послать во время моего дежурства радио, то как бы я смог указать точное местоположение острова? Твоя ирония тут совершенно неуместна, моя милая.

— Я и не думаю иронизировать. Я просто констатирую факты.

Ну, хорошо, допустим, что первый план распался не по твоей вине. А последний? Ведь несколько дней назад ты находил его столь блестящим и удобоисполнимым?

Жорж закусил губу.

— Я приказываю тебе немедленно оставить этот тон. Слышишь?

И уже более спокойно продолжал:

— Есть препятствия, с которыми не в силах справиться человек даже такой энергии, как я. Этот каналья Стивенс умудрился подобрать таких людей, пропаганда между которыми совершенно невозможна. Это какие-то фанатики капиталистического строя и всех, связанных с ним, буржуазных мерзостей. Этих тупоголовых ослов не только невозможно заставить изменить взгляды на вещи, но с ними прямо опасно разговаривать. При малейшем намеке на интересующую меня тему они или прекращают разговор или начинают смотреть такими волками, что рука сама собой тянется к карману за револьвером. Этакие кретины! Они, видите ли, вне себя от счастья, что вовремя убрались с проклятого континента. Им, видите ли, ничего не нужно, они довольны свыше меры своим положением, существующим на острове порядком, а особенно досточтимым, высокоуважамым сэром Джоном Гарвеем. Если бы не он-де, так они все бы погибли и все потеряли бы. А теперь они ведут сытую, привольную, спокойную жизнь, а когда на континенте, наконец, восстановится нормальный порядок, каждый из них получит по сто тысяч долларов и волен делать, что ему заблагорассудится. Вернуться на континент, жить на острове или ехать в любую страну мира.