Мастер - Колм Тойбин

как трудно на практике… – она умолкла, задумавшись на мгновение, – ну, как претворять это в жизнь, проявлять это.

– Проявлять это? – переспросил Грей. – Что «это»?

– Великодушие, как я и сказала, – ответила Минни.

Еще она вручила Грею мартовский номер «Норт-Американ ревью», в котором был напечатан рассказ Генри под названием «История одного года». Она сообщила, что, хотя им с сестрами запретили читать предыдущий рассказ Генри, поскольку там, как им сказали, полно истинно французской порочности, этот новый рассказ был допущен к прочтению юными девицами. Все предыдущие дни Генри, новичок по части публикаций, ждал, что скажет Холмс о его рассказе. Он знал, что Холмс якобы сказал Уильяму, будто он уверен: мать из рассказа списана с его матери, а солдат – с него самого. И внезапно Уильям обзавелся новым интересным способом подтрунивать над Генри. Холмсы всем семейством, сказал он ему, пришли в ярость, а старый папаша Холмс даже собирался пожаловаться отцу Генри.

Позднее Уильям сознался, что выдумал все, кроме изначального замечания Холмса. Холмс ничего не сказал. Теперь Генри наблюдал, как Грей идет по саду с креслом в одной руке и «Норт-Американ ревью» – в другой, выискивая тенистое местечко, где можно было бы сесть и почитать рассказ. Генри нервничал, ожидая реакции Грея, однако ему было приятно, что о рассказе теперь можно упоминать. Он воображал, как Грей читает его придирчивым взглядом ветерана войны и находит, что в нем слишком мало военных действий и слишком много рассуждений о женщинах. Было трудно, почти невыносимо, сидя в другом кресле на некотором отдалении, наблюдать из этой точки сада за тем, как Джон погружается в чтение, как продолжает читать. Вскоре Генри не выдержал – с него было довольно – вскочил и предпринял долгую прогулку вплоть до самого ужина.

А когда все расселись за стол, Минни спросила:

– Итак, мистер Грей, что вы думаете о рассказе? Вы даже представить не можете, какой это восторг, когда у тебя кузен – писатель, это просто потрясающе!

Генри осознавал и терялся в догадках, понимает ли Минни, как подействовали ее слова на двух молодых людей, которые жертвовали своими жизнями за родину. Для них война была еще саднящей, незатянувшейся раной, и само их присутствие было напоминанием об их великих потерях и героизме. А Минни, без меры восторгаясь его рассказом, казалось, принижала важность того потрясающего – да, именно потрясающего факта, что с ними за одним столом сидят два солдата.

– Интересный, – только и сказал он и, похоже, больше не собирался продолжать эту тему.

– А нам всем он страшно понравился, мы очень гордимся Генри, – сказала Элли, сестра Минни.

– Если бы рассказ не был подписан его именем, я бы решил, что его сочинила женщина, но, возможно, таков был отчасти твой план.

Грей повернулся к Генри, однако тот смотрел на него и молчал.

– Он написал рассказ, а не план, – возразила Минни.

– Да, но когда размышляешь о войне, говоришь с теми, кто участвовал в ней, или даже просто читаешь о ней, то рассказы очевидцев, я уверен, куда более интересны, потому что правдивы и жизненны.

– Но этот рассказ не о войне, – сказала Минни. – Он о девичьем сердце.

– Да разве не довольно вам женских рассказов на эту тему? – спросил Грей, а Холмс закинул руки за голову и рассмеялся:

– Все не могут быть солдатами.

Разговоры между троими гостями и сестрами Темпл то и дело возвращались к войне. Поскольку на войне погибли брат девушек и их общий с Генри кузен – Гас Баркер, двум солдатам приходилось быть осмотрительными и не слишком радоваться тому, что они выжили, или похваляться храбростью. И тем не менее было трудно избежать обсуждения беспримерных подвигов или невероятного феномена раненых солдат на примере брата Генри Уилки, самого Холмса и Гаса Баркера, которые, только-только залечив раны, настояли на возвращении на передовую. Уилки и Холмс выжили, были ранены снова и снова поправились. А вот Гаса Баркера убил снайпер на реке Раппанок в Вирджинии двумя годами ранее – ему тогда едва исполнилось двадцать. Повисло тягостное молчание, когда было упомянуто его имя и место его гибели.

Генри встречался с ним в детстве – каждый раз на обратном пути семейства в Америку они заезжали к бабушке в Олбани, в ее доме они также встречались с Темплами. Потом они виделись в Ньюпорте. Стоило другим заговорить о Гасе, и Генри мысленно вернулся на пять лет назад, когда Гражданская война казалась невозможным кошмаром и семейство Джеймс возвратилось из Европы в Ньюпорт, чтобы Уильям мог изучать искусство.

Однажды осенью 1860 года Генри зашел в художественную студию и увидел своего кузена Гаса – тот стоял обнаженный на пьедестале, а старшие студенты делали с него эскизы. Рыжеволосый, белокожий Гас был строен и мускулист. Он стоял неподвижно, без тени смущения, пока пятеро или шестеро студентов, включая Уильяма, делали эскизы, словно они совершенно незнакомы с натурщиком. Как и Темплы, Гас Баркер рано потерял мать, и его сиротство придавало ему такую же таинственность и независимость. Не было матушки, что могла бы прийти и запретить сыну вот эдак бесстыдно красоваться, некому было велеть ему немедленно одеться. Его тело было прекрасно и мужественно, и Генри удивился собственному неотвратимому желанию созерцать это тело, хотя и притворялся, что его интерес имеет отстраненный и сугубо академический характер, как и у прочих студентов. Он пристально изучал набросок Уильяма, чтобы потом перевести взгляд на натурщика и разглядывать совершенную атлетическую наготу кузена, ощущать его силу и спокойную чувственную ауру.

И теперь, годы спустя, его поразило, что он думал тогда о чем-то таком, чем не мог бы поделиться ни с Греем, ни с Холмсом, ни даже с Минни, что те несколько минут его мысли блуждали вокруг воображаемой сцены, смысл которой оставался для него тайной. Он просто не представлял, чтобы Грей мог вообразить себе нечто подобное, или Холмс, или сестры Темпл. Он не знал даже, вторгается ли разум его брата Уильяма в те области, которые всегда должны оставаться скрытыми от окружающих. Генри пытался представить, что будет, если он откроется кому-нибудь, со всей возможной искренностью поведав, какие воспоминания рождает в нем имя Гаса Баркера. Просто удивительно, как, общаясь друг с другом ежедневно, каждый из них берег свой внутренний, глубоко личный мир, в который он мог вернуться при упоминании одного только имени или же вообще без всякой причины. Думая об этом, он на секунду поймал взгляд Холмса, и обнаружил, что не смог полностью скрыть свои мысли – сквозь светскую маску Холмс разглядел его разум,