Повести - Быков Василь Владимирович

своего несогласия. Впрочем, злиться про себя Дюбин мог сколько угодно, это его личное дело, но пока

здесь командует лейтенант Ивановский, ему и дано решать. А он уже и решил - окончательно и

бесповоротно: переходить будут здесь и сейчас, потому что сколько можно откладывать! И так он

прождал почти шесть суток - было совсем близко, каких-нибудь тридцать километров, стало шестьдесят -

только что мерил по карте; на местности, разумеется, наберется побольше. Правда, в конце ноября ночь

долгая, но все же слишком много возлагалось на эту их одну ночь, чтобы неразумно тратить столь

дорогое теперь для них время.

Лейтенант решительно взял прислоненную к стене крайнюю связку лыж - свою связку - и отошел с

тропы в снег, на три шага перед строящейся в шеренгу группой. Бойцы поспешно разбирали лыжи,

натягивали на головы капюшоны; ветер из-за угла сердито трепал тонкую бязь маскировочных халатов и

стегал по груди длинными концами завязок. Как Ивановский ни боролся со всем лишним, груза

набралось более чем достаточно, и все его десять бойцов выглядели теперь уродливо-неуклюжими в

толстых своих телогрейках, обвешанных под маскхалатами вещевыми мешками, гранатными сумками,

оружием, подсумками и патронташами. Вдобавок ко всему еще и лыжные связки, которые были пока

громоздкой обузой, не больше. Но все было нужно, даже необходимо, а лыжи, больше всего казавшиеся

ненужными теперь, очень понадобятся потом, в немецком тылу; на лыжи у него была вся надежда. Это

именно он предложил там, в штабе, поставить группу на лыжи, и эту его идею сразу и охотно одобрили

все - от флегматичного начальника отдела разведки до придирчивого, задерганного делами и

подчиненными начальника штаба.

Другое дело, как ею воспользоваться, этой идеей.

Именно эта мысль больше других занимала теперь лейтенанта, пока он молчаливо, со скрытым

нетерпением ждал построения группы. В снежных сумерках разбирали лыжные связки, глухо постукивая

ими, сталкивались на узкой тропинке неуклюжими, нагруженными телами его бойцы. Как они покажут

себя на лыжах? Не было времени как следует проверить всех их на лыжне, выдвигались к передовой

засветло, согнувшись, пробирались в кустарнике. С утра он просидел на НП командира здешнего

стрелкового батальона - наблюдал за противником. Весь день с низкого пасмурного неба сыпал редкий

снежок, к вечеру снежок погустел, и лейтенант обрадовался. Он уже высмотрел весь маршрут перехода,

запомнил на нем каждую кочку, и тут пошел снег, что может быть лучше! Но как только стало темнеть,

ветер повернул в сторону, снегопад стал затихать и вот уже почти совсем перестал, лишь редкие

снежинки неслись в стылом воздухе, слепо натыкаясь на бревенчатые стены сарая. Старшина

предложил переждать часа два, авось опять разойдется. В снегу бы они управились куда как лучше...

- А если не разойдется? - резко переспросил его Ивановский. - Тогда что ж, полночи коту под хвост?

Так, что ли?

Полночи терять не годилось, весь путь их был рассчитан именно на полную ночь. Впрочем, старшине

нельзя было отказать в сообразительности - если переход сорвется, не понадобится и самая полная,

самая длинная ночь.

52

Правофланговым на стежке стал сержант Лукашов, из кадровых, плотный молчаливый увалень,

настоящий трудяга-пехотинец, помощник командира взвода по должности, специально

откомандированный из батальона охраны штаба на это задание. Во всем его виде, неторопливых,

точных движениях было что-то уверенное, сильное и надежное. Подле устраивался на тропке тоже

взятый из стрелков боец Хакимов. Хотя еще и не было никакой команды, смуглое лицо его со

сведенными темными бровями уже напряглось во внимании к командиру; винтовка в одной руке, а лыжи

в другой стояли в положении «у ноги». Рядом стоял, поправляя на плечах тяжеловатую ношу взрывчатки,

боец Судник, молодой еще парень-подрывник, смышленый и достаточно крепкий с виду. Он один из

немногих сам попросил взять его в группу, после того как в нее был зачислен его сослуживец, тоже

сапер, Шелудяк, с которым они вместе занимались оборудованием КП штарма. Ивановский не знал,

какой из этого Шелудяка подрывник, но лыжник из него определенно неважный. Это чувствовалось в

самом начале. Суетливый и мешковатый, этот сорокалетний дядька, еще не став в строй, уже развалил

свою связку, лыжи и палки разъехались концами в разные стороны. Боец спохватился собирать их и

уронил в снег винтовку.

- Не мог как следует связать, да? - шагнул к нему Дюбин. - А ну дай сюда.

- Вы на лыжах как ходите? - почувствовав недоброе, спросил Ивановский.

- Я? Да так... Ходил когда-то.

«Когда-то!» - с раздражением подумал лейтенант. Черт возьми, кажется, подобрался народец - не

оберешься сюрпризов. Впрочем, оно и понятно, надо было самому всех опросить, поговорить с каждым в

отдельности, каждого посмотреть на лыжне. Но самому было некогда, два дня протолкался в штабе, у

начальника разведки, потом у командующего артиллерией, в политотделе и особом отделе. Группу

готовили другие, без него.

Быстро темнело, наступила зимняя холодная ночь, снегопад постепенно затихал, и лейтенант

заторопился. Дюбин, казалось, слишком долго провозился с лыжами этого Шелудяка, пока связал их. В

строю с терпеливым ожиданием на темных под капюшонами лицах стояли его бойцы. За Шелудяком

переминался с ноги на ногу важный красивый Краснокуцкий в островерхой, как у Дюбина, буденовке, за

ним застыл молчаливый Заяц. Последним на стежке стоял, наверно, самый молодой тут, земляк

лейтенанта и также артиллерист Пивоваров. Да, лейтенант недостаточно знал их, тех, с кем, видимо,

придется вскоре поделить славу или смерть, но выбора у него не было. Разумеется, было бы лучше

отправиться на такое дело с хорошо знакомыми, испытанными в боях людьми. Но где они - эти его

хорошо знакомые и испытанные? Теперь трудно уже и вспомнить все деревеньки, погосты, все лески и

пригорки, где в братских и одиночных могилах погребенные, а то и просто ненайденные, пооставались

они, его батарейцы. За пять месяцев войны уцелело не много, неделю назад с ними вместе пробились из

немецкого тыла лишь четверо. Двое при этом оказались обмороженными, один был ранен при переходе

у Алексеевки, до самого конца с ним оставался вычислитель младший сержант Воронков. Этот Воронков

очень бы сгодился нынче, но Ивановский не смог разыскать его. Вычислителя отправили в стрелковый

батальон на передовую, откуда, к сожалению, не всегда возвращаются...

- Так... Равняйсь! Смирно! Товарищ лейтенант. .

- Вольно, - сказал лейтенант и спросил: - Всем известно, куда идем?

- Известно, - пробасил Лукашов. Остальные согласно молчали.

- Идем к немцу в гости. Зачем и для чего - об этом потом. А теперь... Кто болен? Никто? Значит, все

здоровы? Кто на лыжах ходить не умеет?

Коротенький строй настороженно замер, темные, истомленные ожиданием лица строго и покорно

смотрели из-под бязевых капюшонов на своего командира, который теперь безраздельно брал под свое

начало их солдатские судьбы. Все, притихнув, молчали, наверно, еще не во всем, что им предстояло

вскорости, разбираясь сами, но ничего, кроме как целиком положиться на него, командира, да на этого

вот долговязого старшину, который второй день опекал группу, им не оставалось.

Ивановский через прорезь в маскировочных брюках запустил руку в карман и вытащил увесистый

кубик часов, когда-то снятых им с подбитого немецкого танка. Часы живо и радостно затикали на его

ладони, засияв фосфоресцирующим циферблатом. Было без десяти минут семь.

- Итак, в нашем распоряжении двенадцать часов. За это время, конечно, минус час-другой на переход

боевых порядков противника, нам предстоит отмахать шестьдесят километров. Ясно? Кто не способен