Черные колокола - Александр Авдеенко

Пополнял свои ряды и другой атаман — Сабо, названный американскими газетчиками «командующим баррикадными солдатами» на площади Сены.

И вот все эти мальчики, деревянные ноги, короли, и гонведы собрались у Пала Малетера, договариваются, как удушить народную республику.

У БОЛЬШОГО ИМРЕ

Днем 27 октября начальник полиции Будапешта Шандор Копачи вызвал к телефону Дьюлу Хорвата.

Между соратниками Имре Надя произошел важный разговор, и он сразу же стал известен другу Дьюлы.

Профессор пригласил к себе в кабинет Ласло Киша и рассказал, что говорил ему главный полицейский Будапешта. Деятели клуба Петефи сколачивают представительную делегацию, которая отправится в парламент и предъявит премьеру ряд важных требований. Нужно выделить в эту делегацию хорошего парня, обязательно рабочего, желательно молодого.

— Плевое дело. Это мы в два счета устроим.

Ласло Киш вернулся в «Колизей» и на свой лад переложил то, что ему доверил профессор. Держа руку на пистолетной кобуре, он озорными глазами оглядел свою ватагу.

— Требуется образцово-показательная личность. Обязательно пролетарская. По возможности молодая. Будет представлять рабочий класс. Направится в составе большой делегации в парламент, в кабинет министр-президента. Предъявит Большому Имре от имени восставшего народа суровые требования.

«Гвардеец» с фиолетовой татуировкой на груди — голая русалка с пышным бюстом, пронзенным кинжалом, — шагнул вперед.

— Не подойдет такая личность?

Ласло Киш отодвинул его в сторону.

— Подходишь для других целей: пугать твердолобых. Сгинь.

«Гвардейцы» с первого слова поняли своего атамана. Он хотел веселья, и они охотно пошли ему навстречу. Под всеобщий хохот они вытолкали в круг Галгоци — курносого, большеротого, с огромной шапкой давно не чесанных волос на ушастой голове. Сорвали с него куртку, рубаху. Галгоци от пояса до шеи разукрашен татуировкой. На левой руке крупные буквы: «Сын США». На животе, правее пупа, два соединенных флага — английский и американский. На предплечье — собачьи головы: дога, немецкой овчарки, мопса, болонки. На груди наколота синеволосая, синеликая, с синей дымящейся сигаретой в зубах подмигивающая барышня.[10]

— Пшел! — Ласло Киш замахнулся на Галгоци, и тот, смеясь, исчез.

Начальник штаба подождал, пока «гвардейцы» вволю посмеялись. Потом он обнял стоящего рядом с ним Миклоша Паппа.

— Вот персона! В самый раз.

Никто не засмеялся. Все с интересом смотрели на шофера и на атамана, ждали, какое будет решение.

Ласло Киш осмотрел шофера со всех сторон:

— Согласен! Подходит.

Через несколько минут был готов представительский мандат. Ласло Киш позвонил в полицию, сообщил, что рабочий представитель выезжает.

Атаман изъявил желание лично сопровождать Миклоша Паппа до главного управления полиции, где собиралась делегация. Ради такого торжественного случая он сам сел за руль, а шофера посадил рядом, на хозяйское место.

Всю дорогу он напутствовал делегата:

— Будь непреклонным, Миклош! Пусть интеллигенция болтает всякую чушь, а ты свое тверди: «За что боремся, за что кровь проливаем?» Спросят у тебя, чего ты хочешь от правительства, ты вот таким манером загни большой палец и скажи: «Признайте, что в Венгрии произошла чистая революция, а не грязная контрреволюция». Потом загибай указательный и говори: «Освободить из тюрем всех, кто осужден прежним режимом. Освободить, реабилитировать и предоставить все права национальным гвардейцам». Дальше загибай средний палец, грозно нахмурься и кричи: «Удалить русские войска из Будапешта!» Тебя, возможно, кое-кто перебьет. Огрызнись: не затыкайте, мол, рот представителю рабочего класса! Загни безымянный и выстрели: «Разорвать Варшавский пакт!» Остается мизинчик. Вот этаким манером оттопырь малютку и скажи: «Требуем признать революционные советы в качестве единственно представительной власти на местах. Все организации, созданные старым режимом, распустить!» Кумекаешь?

— Понял.

— Справишься?

Андраш пожал плечами.

— Уверен, справишься с честью. Ты парень умный, сообразительный. Да, Миклош, чуть не забыл тебя предупредить. В делегации будут еще два рабочих парня, представители Андьялфельда. Договорись с ними, вдохнови…

Въехали на площадь Ференца Деака.

Киш подкатил к главному подъезду управления полиции, остановил машину и на прощание похлопал Андраша по плечу.

— Будь здоров, малыш. Смотри же, оправдай надежды! Далеко пойдешь, если в корень заглянешь.

В кабинете начальника секретариата с нетерпением ждали представителя рабочих.

— Вот, теперь делегация в полном сборе! — объявил какой-то лысый, большегубый делегат. — Давайте познакомимся, байтарш.

Члены правления клуба Петефи, ближайшие единомышленники Имре Надя, создавшие свой штаб под покровительством полиции, поочередно трясли Андрашу руки, называли свои фамилии. Тамаш Ацел, Миклош Гимеш, Пал Лёчей, Йожеф Силади. Бледнолицые, красноглазые, измученные бессонными ночами, растрепанные, плохо умытые, небритые, помятые, куда-то спешащие, чего-то ожидающие, чем-то раздраженные. Ни одного спокойного лица. Все говорят отрывисто, плохо слушают друг друга. Курят сигарету за сигаретой.

Тамаш Ацел суетился больше, чем другие, кричал громче всех и ожесточеннее, чем кто-либо другой, размахивая руками и доказывая, чту надо сказать премьеру.

Андраш с особым интересом смотрел на этого молодого писателя, щедро, не по таланту обласканного народной Венгрией и ее русскими друзьями. В Москве он получил Сталинскую премию за роман.

Не все к тому времени знал о нем Андраш. Тамаш Ацел тогда только вступал на дорогу предательства. Он еще и словом, и пулей, и огнем будет тиранить Венгрию.

На трех полицейских машинах, сопровождаемая вооруженными мотоциклистами, делегация направилась в парламент.

Миклош Папп и еще два рабочих парня — застенчивый, белобрысый, мало похожий на венгра двадцатилетний Дьердь и очень смуглый, с иссиня-серыми губами, черноволосый, с цыганскими глазами Вильмош — оказались в первой машине, на заднем сиденье. Познакомившись с делегатами, Андраш спросил, где они работают.

Дьердь покраснел, смолчал. Вильмош нахмурился, сказал:

— А кто сейчас работает?

— Значит, воюешь?

— Гуляю. И жду, чем все это кончится.

— А какого конца ты хочешь? — допытывался Андраш.

Парень помолчал, потом, решившись, откровенно сказал:

— А я уже и сам не знаю. Затуркали меня: один говорит «красное», другой твердит «черное», третий — «куриное яйцо всмятку».

— А разве ты сам не видишь, где и что?

Краснеющий Дьердь набрался храбрости и вступил в разговор:

— Он не доверяет своим глазам.

— А ты?

— И я. Мы всегда вместе. Друзья со школьной парты.

Андраш внимательно вглядывался в лица «затурканных» парней. Сколько теперь их, вот таких честных венгров, переставших понимать, что происходит! Страна называется Венгерской Народной Республикой, а на улицах «национал-гвардейцы» убивают коммунистов, жгут коммунистические книги, уничтожают даже стихи Петефи, изданные на русском языке.

Еще недавно, 24 октября, в 12 часов 10 минут, Имре Надь, выступая по радио, призывал в интересах прекращения дальнейших кровопролитий прекратить борьбу и сложить оружие. «Мы хотим проводить политику не мести, а примирения! — говорил Имре Надь. — Поэтому правительство решило не предавать военно-полевому суду всех тех, кто добровольно и незамедлительно сложит оружие, прекратит борьбу».

Мятежники не сложили оружия. Вооружились. Расширили свои плацдармы. Но Имре Надь, маневрируя, маскируясь, все-таки еще не признает мятежников выразителями народной воли, пока называет вещи своими именами. 25 октября, в 15 часов 18 минут, он выступил по радио:

«…Советские войска, вмешательства которых в бои потребовали жизненные интересы нашего социалистического строя, будут незамедлительно отозваны, как только будет восстановлен мир и порядок. По отношению к тем, кто взялся за оружие не с намерением свергнуть наш народно-демократический строй и незамедлительно прекратит борьбу, сдаст оружие, правительство в духе прощения и примирения проявит максимальное великодушие, на них не распространится постановление о чрезвычайном положении. В то же время в интересах трудового народа, желающего мира и порядка, в защиту нашего мирного, демократического государственного строя мы по всей строгости закона привлечем к ответственности тех, кто будет продолжать борьбу с оружием в руках, подстрекать и мародерствовать».

Так говорил Имре Надь 25 октября, и его слушала вся Венгрия. Мало кто сложил оружие, но тем не менее на другой день, 26 октября, Имре Надь аннулировал правительственный запрет появляться жителям Будапешта на улицах.