Мужчина ее мечты - Виктория Угрюмова

Профессиональные, прекрасно обученные, тренированные бойцы охраняли золотые караваны. Кто-то вовсю торговал оружием, кто-то — драгоценностями, антиквариатом, произведениями искусства (говорят, нечто подобное наблюдалось в двадцатые годы). Кто-то вывозил платину, иридий, ртуть, уран и плутоний. И каждому из власть имущих требовалась небольшая армия.

К тому времени Уэсуги уже подготовил отряд «Фудо-мёо» для самостоятельных операций. Бойцы там собрались на подбор, но особенно японец выделял Макса Одинцова — вечно улыбающегося, неунывающего крепыша.

У нас с Максом сложились вполне дружеские отношения, подкреплявшиеся тем, что он восхищался Нобунага и уже одним этим был мил и любезен моему сердцу. Пожалуй, Макс — единственный человек, который находился в курсе моих сердечных дел. В ответ он регулярно посвящал меня в подробности каждого своего нового романа, что гарантировало постоянное поступление свеженьких новостей с любовного фронта. Именно он представлялся мне тем настоящим другом, с которым суждено долгое будущее и на которого можно будет положиться даже много лет спустя. И именно о нем я более всего беспокоилась, когда стало известно, что отряд «Фудо-мёо» отправляется в загранкомандировку со спецзаданием. Так именно нам и сказали, будто спецотряд мог отправляться куда-либо с целью поправить пошатнувшееся здоровье, подзагореть малость или полюбоваться тамошними достопримечательностями. Это был безумненький период моей жизни.

Жорж отсутствовал около полугода. За этот срок внутри меня успело образоваться некое пространство пустоты. Любовь уже не могла заполнить его целиком, потому что одно дело ждать мужа с войны, а другое — бесконечно встречать и сразу же провожать на какой-то бессмысленный подвиг во имя черт знает чего. Если бы в свое время Жорж не предложил мне работать в органах, если бы я питала хоть какие-нибудь иллюзии, полагая его кем-то вроде Штирлица… Возможно, было бы значительно легче прощать ему мое постоянное одиночество, тоску и горькие мысли о том, что вот сейчас, именно в эту минуту, с ним может что-то случиться, а я даже не заподозрю о беде.

Некогда именно я не хотела оформлять наши отношения официально, полагая, что это может серьезно отразиться на карьере любимого мужчины. Именно я не считала и до сих пор не считаю штамп в паспорте гарантией того, что супружеский союз окажется крепким и долгим. Но теперь мне постоянно приходило на ум, что в случае чего даже не мне вручат небольшой листок с извещением о гибели при исполнении служебных обязанностей. Или о смерти от инфаркта миокарда (такие повестки вручали значительно чаще). По-моему, почти все сотрудники, независимо от возраста и состояния здоровья, умирали от «внезапного сердечного приступа».

Пространство пустоты — страшная штука. Постепенно оно высасывает душу, и однажды обнаруживаешь, что тебе даже лень думать о плохом. Это своеобразная защитная реакция организма на постоянную боль, и вполне отдаешь себе отчет, что происходит на самом деле, но это не имеет уже никакого значения.

Пока Жорж жил в городе, я уходила из учебного центра на ночь домой. Наверняка кто-то догадывался о наших отношениях, однако это не стало бы причиной столь лояльного ко мне отношения. Просто пришло распоряжение сверху — курсантку такую-то отпускать. И выполняли не задумываясь. Последние же полгода я не видела смысла ездить на другой конец света в пустую квартиру, чтобы еще острее ощущать свое одиночество.

Официально я занимала крохотную комнатку (как, впрочем, и все остальные), больше похожую на чистенькую и благоустроенную келью. На самом деле спустя пару месяцев я переселилась в апартаменты Уэсуги Нобунага.

Похоже, невозмутимый японец и сам не подозревал в себе такую бурю чувств. Я обрушилась на его многострадальную голову, как водопад — так же стремительно и так же ошеломляюще. Иногда мне становилось его жаль. Я люблю вспоминать, как все начиналось…

Он часто занимался со мной индивидуально, но все же долгое время это были именно занятия, а не что-либо другое. Мы могли часами сидеть напротив друг друга и молчать. И поскольку я умела ждать, то в результате получала в качестве награды за терпение либо отрывок из «Сокрытого в листве», либо песню из «Падения дома Тайра», либо кусок главы из «Сказания о Ёсицунэ», либо шелестящее стихотворение великого Басё. Уэсуги оказался настоящим кладезем всякой премудрости, и потому в принципе было невозможно угадать, чем он может порадовать меня в следующий раз.

Но что бы ни рассказывал, он всегда удивлял, хотя бы потому, что потомок гордых даймё видел жизнь совершенно иначе, чем я с моими европейскими привычками и предрассудками. С другой стороны, ему было очень интересно услышать мою точку зрения о каком-либо периоде истории Японии. И однажды мы шесть часов подряд дискутировали на тему вторжения татаро-монголов под предводительством Хубилая на остров Кюсю. Уэсуги наверняка льстило, что я знала имена великих самураев прошлого — Ягю Дзюбея, Кусуноки Массасигэ, Цукахара Бокудэна и иже с ними, — как своих родственников. Допускаю даже, что я стала для него своеобразной, хотя и странной, частичкой любимого отечества. Однажды, когда мы вот так же запальчиво рассуждали о поэзии хокку, он внезапно и совершенно некстати произнес: «Мое будущее — здесь и сейчас»*. И стал целовать меня как сумасшедший. Впрочем, не буду кривить душой — я тоже вела себя абсолютно безумно.

* Надпись в монастыре Дайтокудзи — «Мое будущее — здесь и сейчас».

В тот день мы стали мужем и женой и поклялись не расставаться до конца жизни.

Это очень опрометчивые клятвы, и кому-кому, а нам-то уж положено бы знать, что завистливые боги не любят, когда люди пытаются сами определить свою судьбу.

«Будущее здесь и сейчас? — спросил кто-то там, наверху. — До конца жизни? — ухмыльнулся недоверчиво. — Что ж, будь по-вашему!»

Увы. Мы его не слышали. Как, впрочем, и остальные смертные.

Зачем меня понесло на Садовое кольцо на ночь глядя? Теперь уже и не вспомню. Наверняка могу сказать, что понадобилась какая-то мелочь, пустяк, чепуховина, без которой я вполне могла обойтись еще добрую сотню лет. Но все мы крепки задним умом.

Уэсуги очень не хотел меня отпускать, словно что-то предчувствовал, и все время предлагал подождать до завтрашнего полудня. У него намечалось несколько свободных часов, и он мог отвезти меня туда и обратно. Но на эти свободные часы, выпадавшие в последнее время так редко, у меня имелись абсолютно другие, до некоторой степени грандиозные планы.

Словом, далеко за полночь я покончила со всеми домашними делами и собиралась поймать машину, чтобы вернуться в Центр. Пустые улицы не пугали меня: во-первых, света вполне достаточно, а во-вторых, в моем опыте отсутствовал тот компонент, который бы подтолкнул меня к тревожным размышлениям. Я была чересчур самоуверенна и к тому же не сталкивалась с людьми, которые хотели бы причинить мне серьезный вред. Что касается мужчин, то, разумеется, я знала и о маньяках, и о грабителях, насильниках и убийцах — но только теоретически. А на самом деле всех мужчин полагала джентльменами. Уж так мне в жизни повезло.

Поэтому когда из темной подворотни вышли двое парней и направились ко мне не слишком твердым шагом, я не придала этому особенного значения и не испугалась. И только удивилась, когда один из них больно выкрутил мне руку, а второй схватил сзади за шею и крепко зажал ладонью рот.

Драться на улице не хотелось. Звать на помощь и беспомощно брыкаться — тоже. Я предполагала, что легко решу этот вопрос самостоятельно. И это стало серьезной ошибкой, потому что там, в темноте, сшивалось еще несколько не совсем вменяемых особей противоположного пола.

Это совсем неинтересная история, и мне вовсе не хочется излагать ее в подробностях. Скажу только, что оказалась уже достаточно хорошо натаскана Уэсуги, чтобы они могли меня изнасиловать, но вовсе не настолько опытным бойцом, чтобы выйти из этой ситуации без потерь. Когда уже под утро я все-таки явилась пред светлые (хотя и черные) очи своего возлюбленного, даже он, невозмутимый как Будда Амитада, потерял дар речи. Более всего его потрясла, как он сам после признавался, моя торжествующая улыбка.

А я на самом деле радовалась, что прошла боевое крещение, что извозила мордой по асфальту пять или шесть сволочей и надолго отбила у них охоту приставать к беззащитным и хрупким девушкам. Пара-тройка сломанных ребер и энное количество стремительно чернеющих кровоподтеков не представлялись мне такой уж высокой ценой за полученное удовольствие. Видимо, я всегда была немного ненормальной. Я бы очень быстро забыла о неприятном инциденте, если бы не последующие дни. Невозможно не помнить легкие, почти невесомые, как опадающие лепестки сакуры, нежные прикосновения рук любимого, его бережные ласки, его заботу. Уэсуги ухаживал за мной как за ребенком. Сам делал мне перевязки, массаж, поил какими-то пряными и горькими отварами и проводил со мной каждую свободную минуту, опасаясь, что у меня случится нервный срыв. К его облегчению, я все перенесла довольно легко и кошмары мне не снились.