Мужчина ее мечты - Виктория Угрюмова

Сын букэ* Уэсуги стал моей наградой за эту верность. Первый раз мы столкнулись в коридоре, уже темном и плохо освещенном, потому что постперестроечные проблемы добрались даже до нашего ведомства и выразились в первую очередь в хроническом отсутствии лампочек. Он шагал мне навстречу, и я помню, как, еще не увидав лица, поразилась тому, что в таком нехитром действии, как ходьба, участвовало все его тело.

* Букэ — самурайский род.

Он шел всем телом, и даже под одеждой было видно, как перетекают и переливаются под гладкой кожей его мышцы и мускулы. Я не знала, кто это, но понимала, что встреченный случайно человек явил мне высочайшее искусство.

А Нобунага (чудесное свойство всех японцев — замечать детали и жить, останавливая мгновения) оценил мою способность смотреть и видеть. Он говорил, что уже тогда принял решение учить меня иначе, нежели остальных курсантов. Можно считать, что я, сама того не ведая, успешно выдержала испытание, которое обязаны проходить желающие стать учениками.

И еще он говорил, что увидел меня, выплывающую из полусумрака, как бледную лохматую хризантему, оброненную кем-то на темную гладь пруда. И что ему захотелось подобрать одинокий цветок и навеки сохранить его свежую красоту.

А теперь скажите, может ли женщина, всю жизнь ощущавшая некое неудобство оттого, что она не в состоянии коня на скаку остановить или войти в горящую избу (как того требовало советское воспитание, основанное на углубленном изучении отечественной классики), остаться равнодушной к подобным словам? Если бы Уэсуги не покорил меня в первые же минуты знакомства, то, несомненно, добился бы моего расположения потом. Мы были обречены друг на друга.

Это не значит, что все произошло сразу и вдруг. Судьба не любит повторяться — она придирчивый художник, и наша с Нобунага история развивалась совсем иначе.

Он очень быстро завоевал любовь и уважение своих учеников, продемонстрировав им настоящие чудеса выдержки, хладнокровия и владения своим телом. Помню, кто-то из курсантов высказал недоверие к вычитанному недавно факту, что стрелы можно ловить руками. Утверждал, что это все голливудские штучки и прекрасная операторская работа, но на самом деле человек не может обладать такой реакцией. Уэсуги оставил это выступление без ответа, и я уж собралась во всеуслышание поведать, что мне известно о технике ядомэ-дзюцу (отбивание стрел), но вовремя прикусила язык. Кто я такая, чтобы нарушать приказ учителя? И что с того, что приказ не был облечен в слова?

Быть может, вам покажется странным, что я проявила несвойственную мне покорность. Но ничего удивительного в том нет. В спортивном зале, где мы овладевали искусством рукопашного боя, и в тире, где нас учили метко стрелять, я не делила человечество на женщин и мужчин. Если в реальной жизни ни одному мужчине не позволила бы я приказывать, то когда речь заходила об отношениях учитель — ученик, мое мировоззрение кардинальным образом менялось.

Я хотела добиться многого. И если мне представился такой редкий, похожий на новогоднее волшебство, случай обучаться у настоящего виртуоза, то я просто обязана играть по его правилам. Тем более что справедливость требует признать: это были даже не его правила, а непреложные законы таинственного и загадочного мира, в котором он только и мог чувствовать себя полноценным человеком. И он сам следовал им неукоснительно.

Я заслужила уважение иэмото тем, что, желая учиться у него, разделила и его убеждения.

Что же до крохотного конфликта по поводу ядомэ, то через несколько дней Уэсуги принес на занятия несколько арбалетиков. В отличие от европейских аналогов они оказались маленькими, компактными, и их можно было легко удержать в одной руке.

Иэмото расставил пятерых курсантов полукругом и, наскоро обучив их пользоваться арбалетами, приказал стрелять в него так быстро, как они только смогут. Вообразите себе квадратные глаза наших доморощенных скептиков, когда они увидели, с какой ошеломительной легкостью японец перехватывает на лету короткие арбалетные стрелы и отбивает металлическим наручем те, которые перехватить не успел. В скобках отмечу, что не успевал он только изредка.

— Человек должен оставаться невредимым под ливнем стрел, — невозмутимо сообщил он, когда упражнение закончилось. — А попутно нам удалось выяснить, что стреляете вы из рук вон плохо. Вам нужно учиться стрелять не только из огнестрельного оружия, и не только из современного, а из любого, из какого придется.

Больше никто и никогда не высказывал сомнений по поводу его невероятного мастерства. Конечно, мы понимали, что нам подобных успехов уже не добиться — слишком поздно мы начали тренироваться (лет по двадцать пять каждый профукал). Да и не хватило бы нам, с нашим европейским образом мышления, выдержки и терпения, чтобы достичь подобной гармонии. И все же под чутким руководством Нобунага мы становились незаурядными бойцами.

КГБ при ближайшем рассмотрении оказался очень неоднородной структурой. Большую часть его сотрудников составляли программисты, психологи, аналитики, шифровальщики, переводчики, бухгалтеры и масса обычных клерков. Собственно, на них и лежала львиная доля работы. Силовиков было не так уж и много в процентном отношении. Их отбирали сразу и подготавливали по принципиально другой программе. Разумеется, я не говорю о пограничных войсках, которые хоть и считались официально войсками КГБ, особой роли в жизни ведомства не играли. Это было как жизнь на другой планете.

Наша группа готовилась для последующей отправки за рубеж. Постепенно выявлялись предпочтения каждого из курсантов. Вопреки широко распространенному мнению, из нас не готовили фанатиков и не расходовали человеческий материал попусту, слишком много времени и средств было вложено в его подготовку.

Хотя мы и не питали иллюзий. Мы действительно были «человеческим материалом» — и это вовсе не жестокость и чудовищно исковерканное мировосприятие. Это холодное и рассудочное деловое отношение. Эмоции и чувства исключались и не принимались в расчет. Тут недавно стали показывать сериал «Никита». Девяносто процентов того, что там напридумывали, — чепуха на постном масле, хоть и интересная чепуха. Но принцип работы этого загадочного отдела мне слишком хорошо знаком. Какой-то суррогат человеческих отношений, когда всем ясно, что человек не может по мановению волшебной палочки сделаться бесчувственным истуканом (тогда уж проще делать лоботомию), но и учитывать его интересы и потребности никто не собирается. Работа превыше всего.

При этом во время подготовки нас не нагружали идеологическими бреднями. Если и были вольнодумцы в Советском Союзе, а после в СНГ, то они сосредоточивались в соответствующей «конторе». Там никто всерьез не предполагал, что мы станем отдавать все и еще чуть-чуть исключительно ради торжества коммунизма и объединения пролетариев всех стран. Да и в мир во всем мире слабо верилось — слишком регулярно мы читали газеты и смотрели телевизор (преимущественно каналы СНН и Франс Интернасиональ). Надо же отчетливо представлять, что происходит на планете.

Часть моих сокурсников была отобрана для спецподготовки и последующей работы в экспериментальном отряде. В него же включили и ребят из других групп, показавших особые достижения в боевых искусствах. Новый проект носил название «Фудо-мёо», и одно это вызывало тревогу и опасения.

Фудо-мёо — божество непоколебимости, вечного покоя и постоянной готовности к сопротивлению. Это, конечно, верно. Но это также божество тех, кто в любую минуту готов умереть. И между борьбой за выживание и почетной смертью выберет, увы, последнее. Это какой-то нерусский подход к делу. Я имею в виду не японское происхождение божества, а абсолютную неготовность европейца взять и умереть с бухты-барахты в точно назначенный день, час и миг.

Русские особенно славятся своей неукротимой любовью к жизни. Тот, кто заставлял наших ребят играть в эту игру, заведомо собирался распорядиться их жизнями и судьбами по собственному усмотрению, а они об этом не знали.

Уэсуги постепенно переключился на тренировку отряда «Фудо-мёо» и остальным курсантам уделял не так уж много времени. Его все чаще и чаще заменяли другие инструкторы.

Но меня это уже не слишком волновало.

Уэсуги Нобунага принадлежал мне и душой, и телом.

Макс нервно барабанил тонкими длинными пальцами по гладкой столешнице.

— Куда идем мы с Пятачком, большой-большой секрет. И не расскажем мы о нем, о нет, и нет, и нет…

— Душераздирающее исполнение, — сообщил Игорь, прихлебывая коньяк. — Слушатели рыдают, тронутые до глубины души. И куда идем мы с Пятачком?

— На фиг, — вяло отреагировал подполковник Одинцов. — Свинья ты, Пятачок. Всю божественную жидкость вылакал самостоятельно.

— Не пыхти. Тебе тоже досталось.