Weird-реализм: Лавкрафт и философия - Грэм Харман

переписке, которая заставляет Уилмарта против своей воли поверить в то, что крабообразные грибоподобные создания из дальнего космоса скрываются в холмах Вермонта, где добывают некие особые минералы, не встречающиеся на других планетах. В конце концов Уилмарт отправляется в Братлборо, не подозревая, что Эйкли уже порабощен инопланетянами: его мозг извлечен из тела и помещен в металлический цилиндр для транспортировки на Юггот (известный нам сегодня как Плутон). Уилмарт едва избегает той же судьбы, бросившись прочь из дома и совершив побег на автомобиле.

38. Ущелья, которых избегали даже волки

«Этих тварей редко когда удавалось увидеть воочию, и свидетельства их существования передавались теми, кто некогда отважился зайти на самые дальние склоны гор или спуститься в глубокие горные ущелья, которых избегали даже волки» (WD 417; ШТ 301).

Лавкрафт как личность ни в коей мере не был противником науки или просвещения. Тем не менее его рассказы свидетельствуют, что, будучи доведенными до предела, наука и просвещение приводят к выводам, пугающе сходным с откровениями, уже предлагавшимися мистиками и теософами. В этот пестрый авангард передовых визионеров входят даже необразованные диковинные моряки, хотя высокомерные лавкрафтовские рассказчики отмахиваются от них, считая низшими существами. В ранг просвещенной элиты вводится даже одна ведьма: «...Пожилая городская обывательница из семнадцатого столетия была наделена... способностью проникать в такие глубины математики, какие, быть может, были недосягаемы для в высшей степени передовых изысканий Планка, Гейзенберга, Эйнштейна и Де Ситтера» (WH 656; ВД 232-233 — пер. изм.). Но в некоторых случаях высшим знанием обладают даже животные, например волки из пассажа выше. Поскольку волки обычно считаются бесстрашными, избегание ими определенных «глубоких горных ущелий» должно вызывать серьезное беспокойство относительно этих мест.

Просвещенные, рациональные люди смотрят свысока на все скрытые, или оккультные, качества и предоставляют конкретные подтверждения своим выводам. Тем самым просвещенным людям удается отбросить большинство наивных суеверий прошлого. Но они слишком увлекаются своим интеллектуализмом, а это значит, что их завораживают поверхностные качества вещей. Только когда эти качества претерпевают кошмарные изменения, например при встрече с неописуемыми идолами, или «цветом только по аналогии», или «призрачным инфрабасовым тембром», мы постепенно приходим к осознанию факта, что космос рвется по швам. Животные, напротив, более глубоко, хоть и спорадически, контактируют с сутью вещей. Это широко распространенный троп как в жизни, так и в литературе: лай или рычание домашних животных часто выдает сомнительных, скрытных личностей задолго до того, как люди что-то заподозрят. В «Цвете иных миров» лошади плохо реагируют на события, происходящие на ферме Гарднеров, более остро ощущая, что поблизости что-то не так. В «Ужасе Данвича» домашние животные так ненавидят Уилбера, что ему приходится носить при себе огнестрельное оружие: «Неприязнь собак к нему стала притчей во языцех, и он вынужден был вооружиться пистолетом, чтобы безопасно расхаживать по округе» (DH 377; УД 104). Во «Мгле над Инсмутом» мы узнаём от билетера, что жителей Инсмута животные тоже недолюбливают: «...Раньше, когда еще не было автомобилей, у них лошади часто бесились» (SI 591; МИ 296). И, пожалуй, лучший пример, где собаки действительно оказываются проницательнее людей, находим в «Хребтах безумия». Говоря о реакции собак на недавно извлеченных полурастений-полуживотных Старцев, профессор Лейк передает по радио: «Извлекли их на поверхность, собак отвели подальше. Они на этих тварей так и кидаются» (ММ 499; ХБ 480). Профессору Лейку следовало бы прислушаться к собакам. Старцы вскоре просыпаются от тысячелетнего сна и убивают всех — и людей, и собак. Я не могу вспомнить ни одного случая у Лавкрафта, когда животные ошибались. Их инстинктивные реакции прорываются через обманчивую внешнюю поверхность вещей и входят в смутный контакт с самими вещами.

39. Скорее волею случая, нежели по умыслу

«Большинство фермеров просто знали, что такие-то горные районы издавна считаются опасными, невыгодными для освоения или непригодными для проживания, и чем дальше от них держаться, тем лучше. Со временем вошедшие в привычку обычаи и соображения экономической выгоды столь глубоко укоренились, что поселенцам более не было смысла выходить за границы своих мест обитания, а запретные горы так и остались необитаемыми — скорее волею случая, нежели по умыслу» (WD 419-420; ШТ 304)

Подобно композитору, сочиняющему фугу, Лавкрафт продолжает сплетать ограниченное количество базовых стилистических элементов в небывалые комбинации. Первое предложение здесь — это уже знакомый нам элемент, дополненный новой техникой во втором предложении.

Люди (как и волки, собаки и лошади) иногда тоже наделяются невербальным чутьем на угрожающее положение вещей. В этом пассаже имеет место именно такой случай. Не просто одно-два места ощущаются как опасные, но более смутные и обобщенные «такие-то горные районы». Никакой конкретной причины избегать этих мест не приводится, за исключением невысказанного ощущения, что они «считаются опасными, невыгодными для освоения или непригодными для проживания» и вообще — «чем дальше от них держаться, тем лучше». Из одного из прошлых примеров мы уже знаем, что такое предложение можно испортить, перегрузив его конкретикой. Например: «Большинство фермеров знали, что в таких-то горных районах имели место исчезновения и даже убийства. В частности, в двух таких районах было зафиксировано семнадцать смертей только за период 1750-1800 годов. Также зафиксировано сорок шесть случаев, когда люди возвращались из этих районов живыми, но в состоянии, близком к безумию, и измученными какой-то странной лихорадкой». Проблема с этой пародийной версией в том, что столь детально описанная судьба жертв звучит далеко не так пугающе, как смутное ощущение более глубинной и неисповедимой судьбы. Другая проблема в том, что подобного рода заметные бедствия, прекрасно известные силам рационального просвещения, были бы признаны слишком радикальными, чтобы с ними мириться, и вызвали бы общественное расследование, а возможно, и действия органов правопорядка или служб здравоохранения. Но то, что пагубное влияние этих горных районов остается туманным, позволяет нам пребывать в еще большем страхе перед возможными последствиями от их посещения, а заодно объясняет, почему до сих пор ничего не предпринималось для разрешения этой ситуации. От смутных ощущений всегда можно отмахнуться как от пустого суеверия. И действительно, именно такова судьба народной мудрости в рассказах Лавкрафта: городские власти высмеивают и отмахиваются от нее, но смутные деревенские страхи фермеров, лошадей и волков оказываются куда реалистичнее [официальных версий].

Но подлинным ключом к этому пассажу является второе предложение. Это новаторский ход в прозе Лавкрафта, и, если мне не изменяет память, это единственный подобный пассаж в его работах. То, что поначалу приняло форму смутных, но полностью обоснованных страхов, отражается на выборе мест расселения в горах Вермонта. И