Тезей - Валентин Проталин

Вооруженный отряд Тезея словно вырвался из города. Всадники, подгоняя коней, поскакали по Священной дороге в сторону Колона. Иногда останавливались спросить встречных: не видел ли кто угоняемого стада. Колон обогнули стороной. И сразу за городом увидели густое облако движущейся пыли. Мычание коров вместе с пылью гнал к ним встречный ветер. Стадо тоже кто-то гнал в их сторону.

- Молодец! Кто-то опередил нас, - похвалил Герм пока невидимого им смельчака.

Отряд остановился и стал ждать. Стадо приближалось. Животных сопровождали несколько всадников. Один из них выехал вперед, остановился и соскочил с коня. Его примеру последовал Тезей.

Что-то знакомое показалось Тезею в коренастом крепыше, ловко спрыгнувшем с лошади.

- Кто угнал стадо? - спросил он.

- Я, - резко, даже заносчиво признался крепыш.

Резкость эта тоже что-то напоминала Тезею.

- И возвращаешь обратно...

- Возвращаю.

- Да как же ты!.. - повысил голос владыка Акрополя, хотя почему-то не удавалось ему рассердиться по-настоящему.

- А как же ты?.. - резко прервал Тезея крепыш, - был в пещере Хирона и не нашел меня.

- Перифой! - узнал товарища своего детства Тезей.

И они бросились друг другу в объятия.

- И к амазонкам хочешь плыть без меня, - обиженно, но уже благодушно говорил Перифой.

- Приключится, да исправится, - вслух вспомнил Тезей, выпуская друга из своих объятий.

- Ты о чем? - не понял Перифой.

- Это я так... Ах ты, мой дорогой... Ты даже не знаешь, как ты вовремя объявился.

В Афины Перифой ехать решительно не захотел. Сказал, мол, в другой раз, когда Тезей сам пришлет ему приглашение. И от угощений, которые бы нашлись в Колоне, отказался. Он сам прибыл в Аттику и сам готов по-хозяйски ублажить вином и яствами Тезея и его спутников. Все свое Перифой возит с собой. В том числе и угощения. В его обозе и поленья для костров отыскались. И даже ладан, чтобы пламя в нужный момент вздымалось пышно, ароматно и празднично.

- Пусть возлияния моих, а не твоих, вин зашипят на костре, - заявил Перифой Тезею, словно свой родовой знак оттиснул на свитке незримого договора.

Людям свойственны прекрасные порывы, откуда они на них налетают, пусть и при определенных обстоятельствах, - неведомо и непонятно. На первый взгляд, понятно, а потом - опять нет. Из какого-то другого мира, где их целый запас? Может быть, из того мира, куда исчезают души человеческие, неизвестно, как и почему покинувшие само царство Аида, казалось бы, свое последнее прибежище. И чьи это души? Даже бессмертным неведомо. Души - и все тут. Как непонятно бессмертным, по крайней мере, древнегреческим, куда из их собственного, вроде, ими же созданного мирового хозяйства, миропорядка, пусть и изредка, но ведь пропадают эти самые эфирные или еще там какие субстанции. А кто подсчитывал количество приключившихся исключений? Из суеверного жуткого страха - никто. А если подсчитать эти исключения, не явится ли закон?

Или - другое. Не улетают, а, наоборот, откуда-то берутся всяческие дарования. Конечно, боги раздают кое-что избранным ими персонам. Кифару там презентуют смертному, свистульку какую. Подтолкнут способности, порой, правда, себе и им на голову, отличать красивое от некрасивого. Изобретение какое полезное сочинить. Сейчас полезное, потом, может, и не очень, что, конечно, выяснится. Но дарования... Откуда они выскакивают и отчего перепадают кому ни попадя. Словно кто сослепу ткнет пальцем в еще нерожденного. Ни со знатностью не считаясь, ни с незнатностью. Ни с чем. И не понять, то ли сам обладатель дарования случаен, то ли случай таким образом одаривает вновь прибывших на землю.

А такой талант, как доброта? Может быть, самый редкий. Кому дается? И что безоглядный добряк такое? Понятен человек безгранично добрый, если сталкиваешься с ним носом к носу. И совершенно необъясним как явление. Представляете, появляется человек, и, чего с ним ни делай, он все равно добрый. И на богов совершенно беспечно не оглядывается совсем. Чего оглядываться, если ни перед злым, ни перед добрым, ни перед богами вины он никакой не имеет. Нет, наказать его можно. И сейчас, и потом. Все в руках богов. А толку? Даже неинтересно наказывать...

...О прекрасных порывах... Подхватить они могут всякого человека, особенно в кругу ему подобных. Подцепят, скручивают, поднимают над самою жизнью. Подхватили и понесли. Похоже, будто ветры тут подействовали, но нет, не ветры, ни вечные божественные, ни старшие, ни младшие, ни сам Борей, ни Нот. Разные ветры дуют повсюду и всегда. А прекрасному порыву человеческому, как и дарованию, необходим случай. Такой случай, как встреча Тезея с Перифоем.

И хлынули воспоминания. Под открытым небом с полыхающими кострами они возбуждали Тезея и Перифоя не хуже вина. Вина-то еще и не начинали пить.

- А помнишь, как мы опрокинули Язона? - предвкушая взрыв смеха, спрашивал Перифой.

- Еще как помню, - веселился Тезей.

- А помнишь...

Друзья детства громко и охотно смеялись, не успевая порой толком объяснить спутникам своим, что их так разбирает, хотя и рассказывали в картинках некогда случившееся в пещере Хирона и в ее окрестностях. И - про Язона, этого знаменитого теперь водителя аргонавтов, который грохнулся на землю и беспомощно растянулся на ней, когда один из мальчиков, Перифой, подполз к юноше сзади, а другому, Тезею, оставалось только толкнуть его. Они и охотничью добычу, трех куропаток, у бедняги стащили.

- А помнишь медвежонка с занозой?.. А помнишь?

И снова взрыв хохота в два голоса. Остальные молодые люди не обижались, не будучи вовлеченными непосредственно в разговор. В сущности, речь шла о мужской дружбе. И это прекрасное и так заражало всех расположившихся вокруг костров под открытыми небесами.

- А помнишь, как ты вовлекал меня в заговор против богов? - спросил Перифоя Тезей.

- Помню, - нисколько не смутился Перифой.

Детский заговор против богов. Что это было, ни Тезей, ни Перифой пояснять не стали. Однако даже детям играть с богами опасно, и Герм на этот раз не удержался, спросил Тезея:

- И ты согласился?

- Нет, я увильнул, - рассмеялся владыка Акрополя, - остановились на Язоне.

- Правильно остановились, - одобрил Герм серьезно.

- Ох, уж эти боги, - проворчал Перифой, утратив веселость. - У-у, погрозил он небесам.

- Перифой, можно отвернуться от богов, если они от тебя отворачиваются, можно ничего не просить у бессмертных или любить кого-то одного из них... вмешался в беседу Мусей. - Но есть же какая-то высшая сила, есть какая-то неизъяснимая гармония, необъяснимая сущность, которая пронизывает все. Это можно почувствовать.

- И воспеть, - добавил Пилий.

- Не знаю, как там с гармониями, - произнес Перифой, улыбнувшись миролюбиво, но и чуть снисходительно. - А вот сила... У нас не такие города, как у вас. В наших городах деревья - не украшения, а братья, или родичи. Мы знаем силу леса, мы часть ее...

- Что это меняет, - возразил Мусей.

- А то, что мне братья еще и кентавры, - продолжал Перифой. - Они, конечно, как дети, не читают, не пишут, у них нет ваших знаний, но они к этой силе еще ближе. Я открыл, общаясь с ними, многое. А может быть, главное. Сила эта собирается, ищет выхода. И она вырвется и задаст нашим богам...

- Друзья мои, - встрепенулся Солоент, - как прекрасны детские шалости. Вернемся к ним...

И все облегченно рассмеялись.

Гулянье есть гулянье. Вино веселит. Прибавляет бесшабашности, и все-таки некоторое время невольная отчужденность по отношению к Перифою, то ли как к незваному гостю, то ли, как получилось, к незваному хозяину, у всех молодых людей, кроме Тезея, оставалось. Перифой был тут как не к месту между ними и афинским владыкой, как бы отстранял их от него.

Но это общее ощущение потонуло в гуле праздника. И правда, гулять так гулять.

Прощались Тезей с Перифоем у подъезда к Колону, со стороны Священной дороги. Вдвоем они миновали, скрывшись от глаз остальных своих спутников, три ряда лавров, винограда и маслин, посаженных в честь Аполлона, Диониса и Афины. По настоянию Перифоя они направились к Медному порогу, туда, где спускались в подземелье из каменной пещеры теряющиеся во тьме ступени прямо в перисподнюю. Так, по крайней мере, утверждали в Аттике. Если сильно захочешь, то так и будет, верили здесь.

Именно сюда, к Медному порогу, впервые покинув Акрополь после возвращения с Крита, приезжал горюющий о смерти своего земного отца и об утрате Ариадны Тезей с братом своим Поликарпом. Они были тогда тоже только вдвоем. И это совпадение тревожило афинского царя. Он почувствовал вдруг, что завершается еще один этап его жизни. И дальше, именно от Медного порога, начинается иной, столь же для него непредсказуемый, но чем-то или кем-то уже предрешенный.

Миновав насаждения, Тезей с Перифоем попали словно в иное пространство. Внизу лежала пустая котловина, а перед ними встал небольшой скалистый кряж со входом в темную, уходящую в земную глубь пещеру.