Антология современной французской драматургии. Том II - Елена Головина

Так я подумал.

Мы вместе, но без сексуальной близости, чего другие совершенно не в состоянии понять, у нас нет никакой иной жизни, кроме вот этой странной, там, тогда, идя рядом — в гостиницу мы возвращаемся позже, теплым, прекрасным летом возвращаемся к себе в отель, — мы были вместе, представляли собой прекрасную мужскую пару, шли медленно, грустно и умиротворенно, возвращаясь от любви каждый в свою комнату, но при этом неотделимые друг от друга, невозможно даже было вообразить себе, что может быть иначе.

По правде говоря, мы разрушили друг друга, уничтожили — вот слово, которое я искал, уничтожили, воспрепятствовали.

Никогда я этого не замечал, я сижу, смотрю, как развлекаются другие люди, и вдруг осознаю это. Осознаю с печалью. Грустное открытие.

ЕЛЕНА. Я там была, смотрела на вас, на тебя, на него.

ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. А где был я? Меня разве там уже не было?

(…)

КАТРИН. Мне вступать?

Я здесь. Извините, я не слышала. Думала о другом.

Они у своей второй бабушки — дети, наши дети, — мы ведь не знали, не могли знать, что вы приедете, узнали об этом слишком поздно, и не могла я их не пустить в последнюю минуту, бабушке бы это не понравилось. Если бы знали заранее…

Они были бы очень рады с вами повидаться, тут даже и думать нечего, — кто в этом может сомневаться? Я лично совершенно уверена: они были бы просто счастливы наконец увидеться с вами.

И я тоже, не говоря уже об Антуане — Антуан? (Не слышит, не отвечает.) Мы тоже были бы счастливы, само собой, что они наконец с вами познакомятся.

Они смутно вас себе представляют. Почти не представляют. Вы для них нечто неосязаемое. Вам, должно быть, уже говорили. Не знаю, что думает по этому поводу ваш друг. Но странно было бы, если бы вам об этом уже не говорили. Нечто неосязаемое.

Мы с ними говорим о вас. Антуан им рассказывает, но этого ведь недостаточно, это ведь не то, что увидеть своими глазами, как я сейчас вижу, — я тоже представляла вас иначе, несколько иначе — а дети, по логике вещей так и должно быть, представляли вас себе еще хуже, чем я.

Самой большой, старшей девочке восемь лет. Говорят, я лично не замечаю, вблизи не видно, но говорят, буквально все, говорят — мне всегда не хватает логики в подобных вещах, думаю, что часто говорят просто так, от нечего делать, вы согласны? Антуан? (Не слышит, не отвечает.) Я не знаю, но говорят, мама ваша, например, сестра тоже, и я совершенно не собираюсь с ними спорить, говорят, что она похожа на Антуана, просто копия Антуана Одно лицо, но только в женском исполнении.

О детях всегда так говорят, буквально обо всех, обнадеживают что ли, и в особенности ты бываешь счастлив, особенно счастлив, когда так говорят о твоем первенце. Только потом начинаешь искать сходства и с другими.

МАТЬ. Тот же характер, тот же гадкий, скверный характер, кстати, у обоих, то же упрямство. Дочка со временем станет точь-в точь папенька сейчас, лучше и не скажешь. Стоит тебе ее увидеть, а ты ее непременно увидишь, ты сразу это поймешь.

КАТРИН. Припоминаю, что вы нам, то есть мне, прислали тогда письмо, совсем коротенькое письмо и цветы. Как очень милый и любезный знак внимания, и я была тронута, чрезвычайно тронута, это была большая радость для меня, но девочку вы так никогда и не видели. И сегодня вам тоже не удастся ее повидать — они поехали на каникулы к другой своей бабушке, мы давно им обещали, и бабушке давно обещали, мы обещали, она живет неподалеку, тут все живут рядом, мы с Антуаном из одного города, нам не так-то трудно было найти друг друга, но это не страшно, я им расскажу, теперь не только Антуан и Сюзанна будут им рассказывать о вас, но и я тоже, я тоже смогу им рассказать, какие вы.

Взамен с обратной почтой мы тогда послали вам, сразу же отправили ее фотографию — она там совсем крошка, очень миленькая, младенец-несмышленыш! Вся сморщенная, не знаю, можно ли так сказать о ребенке, но мы ведь понимаем друг друга, и это необидное слово, вся сморщенная — и судя по фотографии, по фотографии никак нельзя сказать — Антуан постоянно ее фотографировал, нас всех тоже; боюсь, что из всей своей семьи только вас он и не фотографировал, только ваших фотографий здесь и не хватает — на этой фотографии она не похожа, совсем не похожа на Антуана, здесь она совсем, ну ни капельки ни на кого не похожа, это она сама — когда ты еще так мал, ты не похож ни на кого — не знаю, получили вы эту карточку или нет, всегда задаю себе этот вопрос: получили или нет? И раньше тоже задавала себе этот вопрос, постоянно.

Сейчас она совсем другая, видно, что девушка, девочка, но уже очень хорошенькая, нет, не то что хорошенькая, а можно сказать, обаятельная, вы бы ее не узнали, она выросла, и волосы у нее отросли. Очень жаль.

АНТУАН. Прекрати, ты ему уже надоела. Ты им надоела.

ЛУИ. Вовсе нет, зачем ты так говоришь? Перестань. Я очень рад. Жалко только, что я их не увижу. Мне было так приятно. Может, в другой раз.

ЗАКАДЫЧНЫЙ. Вовсе нам не надоело. Мне так ни капельки.

КАТРИН. Всем-то я надоедаю, и вам, и детям, его детям, думаешь, что это интересно, что ты кому-то интересен, а оказывается, что только тебе самому и интересно.

ЛУИ. Это не так. Не понимаю, почему, зачем он так сказал. Какая-то недобрая шутка, нет, не то что недобрая — нелепая, неприятная. Мне совсем не надоело, нам совсем не надоело все это — мои крестники, племянники, племянницы, нет, что я говорю, она мне не крестница, не крестница, по-другому называется — племянница, так ведь? Точно, моя племянница, именно племянница, совсем не надоела, зачем он так сказал? Мне интересно.

Моя племянница меня интересует.

А фотография у меня, конечно, я ее сохранил, с чего бы я с ней расстался, она у меня дома, я поставил ее рядом с карточкой Сюзанны, у меня есть фотография Сюзанны, они похожи друг на друга, как мне кажется.

СЮЗАННА. У тебя есть моя фотография? У него есть моя фотография? Мне страшно приятно.

(…)

ЛУИ. Но есть еще и мальчик — мы начали об этом говорить, мы к этому придем, я знал, что мы до этого дойдем, — есть маленький мальчик, и его зовут как меня. Его зовут Луи?

КАТРИН. Да, прошу меня извинить.

ЛУИ. Напротив, мне нравится. Я тронут. Это трогательно.

КАТРИН. Есть еще маленький мальчик. Это так. Шестилетний мальчик, ему сейчас шесть лет. Шесть? Антуан? (Не слышит, не отвечает.) Не знаю, что еще сказать. У них два года разницы, он на два года моложе. Что еще к этому добавить?

АНТУАН. Я ничего не сказал. Нечего так на меня смотреть. Ты видишь, как она на меня смотрит? Что я такого сказал? Чего не должен, не должен был бы сказать? Сказал, что может быть, нет, не более того, что может быть, ничего ведь другого, что может быть, то есть возможно, так мне показалось, сказал, что, возможно, ты ему надоела, им надоела, можешь надоесть всеми этими рассказами о детях, они не успели приехать, только приехали, он только что приехал, ничего другого я не сказал, разве я еще что-нибудь сказал, да ничего, сама подумай, может, и придумаешь что, но я лично ничего другого, он едва появился, еще чемоданы не успел распаковать, а ты уже ему, сразу же начинаешь, загружаешь, зубы заговариваешь, навалилась.

И опять-таки: что я такого сказал? Разве это как-то могло, могло бы как-то то, что я сказал, разве могло бы тебе помешать продолжить твой рассказ? Я не сказал ничего такого, что могло бы тебя смутить, она ведь смутилась, именно разнервничалась, Катрин нервничает. А я ничего не сказал. Продолжай. Он тебя слушает. Тебе интересно?

Он тебя слушает, как он только что сказал, я беру назад свои слова, беру назад все, что мог бы сказать, я ничего не сказал, но мог бы сказать, так я это беру назад, раз его интересуют наши дети, твои дети, мои дети, наши дети его интересуют, ему нравится, тебе тоже? Он просто в восторге, в восторге от нашего потомства, я чувствую этот восторг, угадываю в нем, ему нравится эта тема для беседы, стоило ему вернуться сюда после долгих лет отсутствия, как его тотчас же захватила эта важная тема, он просто жаждет и говорить, и внимать, только и мечтает развить сей сюжет, единственно для него интересный, весь внимание, чтобы слушать, весь готовность, чтобы рассуждать.

Сам не знаю, что на меня нашло, ничто ведь на лице его, все видели, ничто не говорило, что ему скучно, должно быть, я просто, не подумавши, сказал.

КАТРИН. Антуан прав.

ЛУИ. Ужасно неприятно, как-то нехорошо.

Мне неловко, извини, пожалуйста, извините меня, я на тебя не сержусь, но ты поставил меня в неловкое положение, и теперь мне крайне неудобно. И ему тоже, тебе ведь тоже неловко. Разве не так?

ЗАКАДЫЧНЫЙ. Да нет, ничего.

АНТУАН. Все из-за меня.