Ольга, княгиня зимних волков - Елизавета Дворецкая

– Прощай… – еле слышно прошептала Деляна: перехватило горло.

Плохо видя от слез, она вытянула руку над бортом лодьи и быстро разжала пальцы. Прялочка упала в воду и стала быстро удаляться: лодья шла вверх по течению, игрушку несло вниз. Так неумолимо расходятся дороги прошлого и будущего, и поделать с этим ничего нельзя. Миг – и прялочка пропала из вида, сгинула в белой пене под веслами. Понесет ее теперь в Ромейское море, а Ингварова княгиня Делислава с новой, настоящей прялкой поедет на море Варяжское – прясть свою новую судьбу.

– У тебя все хорошо? – Муж от мачты, держась за снасть, помахал ей рукой.

Деляна помахала в ответ. Она думала, что будет жалеть, расставшись с памятной игрушкой, но сейчас чувствовала себя легко, будто сбросила старую душную шкуру и стала новым человеком.

– У меня все хорошо! – крикнула она и улыбнулась Альдин-Ингвару.

Даже в мыслях ей больше не хотелось называть его Оди.

Часть третья

– Поговорила бы ты с батюшкой, – однажды на Кривой неделе сказала Ведоме мать. – Сколько ж такое терпеть можно? Уж и на пристанях, на торгу болтают, будто князь умом повредился.

Ведома вздохнула. Нельзя сказать, чтобы Сверкер действительно повредился. Он вел себя как всегда, не путался в словах, не совершал странных поступков. Лишь постарел разом лет на десять, осунулся, погас и стал бояться темноты. Хорошо, что сейчас шли самые длинные дни в году: тьма сгущалась совсем ненадолго, а потом вновь таяла, обращаясь в предрассветные сумерки. Но князь приказывал держать жировые светильники зажженными с вечера до утра, и чтобы непременно кто-то бодрствовал возле его лежанки. Сам он спал очень беспокойно, часто приподнимался и озирался дикими глазами.

Ему являлась мать. Старая королева Рагнора ничего не говорила: просто стояла и смотрела на него из самого темного угла. Смотрела закрытыми глазами. Удивительное дело: веки ее были опущены, но Сверкер чувствовал устремленный прямо на него пристальный взгляд мертвой.

– Но почему, почему? – иногда восклицал он, набравшись смелости обратиться к ней. – Почему он так поступил с тобой? Чем мы ему не угодили? Мы ведь даже не знали этого Биргира, мы ничем не могли его обидеть! Или сыновья Бьёрна послали его сюда, чтобы погубить нас? Или мы плохо проводили его на тот свет? Или он требовал мести?

Но Рагнора не отвечала ни слова. Не делала ни малейшего знака. А слухи об этом расходились все шире.

– Я попробую, – пообещала Ведома.

День ото дня ее тревога возрастала. Отец, который столь многого добился и так крепко держал в руках дружину и Смолянскую землю, был явно нездоров. Мертвые не ходят просто так: уж не желает ли старая Рагнора увести сына с собой? И что тогда будет? Братья – мальчишки, старшему из них едва десять лет. В дружине надежные люди, но кто-то должен сказать им, что делать! Большинство дел теперь решала, по совету Грима, княгиня Гостислава. Благодаря необходимости поддерживать семью, Свинческ и Смолянскую землю она совсем ожила, и Ведоме не верилось, что полгода назад это была погасшая, ко всему равнодушная, тускло одетая женщина, почти не встававшая от прялки.

К ней, Ведоме, мертвая бабка ни разу не являлась.

Вечером, когда наползли сумерки, Ведома отправилась к отцу. Сейчас он жил там один: после смерти Рагноры Иногостица перебралась в другую избу, не желая, чтобы на ее четверых детей «пялила глаза» мертвая старуха. Изба самой Рагноры стояла прибранная и пустая, к ней даже приближаться никто не хотел.

– Ступай! – Ведома махнула рукой Вайше, которая уже устроилась «сторожить князя» и сидела на укладке нахохленная, будто курица в дождь. – Я сама побуду.

Челядинка с явным облегчением сползла с укладки, поклонилась и вышла; Ведома села на ее место и посмотрела в темный угол. Она и боялась, и в глубине души хотела увидеть Рагнору. Может быть, ей бабка все же ответит? Подаст знак? Ведь не в сыне, а во внучке та видела свою преемницу! С ней последней говорила перед смертью!

– Хорошо, что ты пришла, – вдруг нарушил ее мысли голос отца с лежанки. Он звучал спокойно, только слабо. – Я и сам хотел за тобой послать, только все забывал. Может быть, тебе мать скажет, чего она хочет? Почему не уходит? Может быть, она желает больше почета… или жертв?

– Мы можем устроить в ее честь новый поминальный пир и позвать знатных гостей, – заметила Ведома. – Всех малых кривичских князей. Даже тех, с кем у тебя нет докончаний. Это будет неплохой способ наладить дружбу.

– Это тебе подсказала она? – Князь сел на лежанке и уставился на дочь. – Позвать князей! Со всех окрестных земель! Как я сам не понял? – Он даже вцепился в растрепанную бороду. – Я думал… Наверное, мать приходит, чтобы напомнить мне… то, что мы с ней решили насчет тебя…

– Решили насчет меня?

Для Ведомы это было новостью. Отец и бабка о ней что-то решили? Рагнора об этом и словом не обмолвилась.

– И чтобы это сделать, я должен позвать князей! Поди скажи, пусть ко мне зайдет Грим! И Берси! Сейчас же!

Князь оживился, даже в чертах лица проглянула прежняя сметливость. Удивленная Ведома вышла и послала отрока в грид за Берси и Гримом. И вскоре услышала, как Сверкер приказывает завтра же на заре отправить гонцов за окрестными малыми князьями: угренским, оршанским, березническим – и даже зоричским, хотя тот смолянам никогда не подчинялся.

– Мы устроим новый поминальный пир! – Сверкер радостно потирал руки. – Мы воздадим матери честь, которая ее успокоит. И она увидит, что я нашел способ исполнить ее волю!

Ведоме он так ничего и не объяснил. Но с того дня князь вновь принялся за дела, и даже Рагнора ему больше не являлась.

Не очень-то князьям было удобно пускаться в путь перед самыми Купалиями, оставляя свой народ без старшего жреца в один из главнейших праздников годового круга. Поэтому многие послали младших братьев или старших сыновей. Тем более, что прошел слух, будто теперь будет назначено состязание, на котором князь выберет будущего зятя.

Но Зоремир из Зорин-городка приехал сам. Недаром же за ним ездил лично Грим, не простой гонец, а воевода и доверенный человек смолянского князя. Зоремир был далеко не юн: у иных в этом возрасте старшие сыновья готовятся получать меч. Двенадцать лет назад, когда его отец, князь Дивислав, погиб в сражении с Ингваром киевским, Зоряше было четырнадцать. С тех пор он звался князем зоричей, но на деле всем правили Сорогость и Гудя – люди Ингвара. Их дружина жила в Зорин-городке, держа в руках устье Ловати – ворота с Днепра на Ильмень-озеро и дальше к Варяжскому морю. Именно за эти ворота, а вовсе не за укладки с приданым невесты, Ингвар сын Ульва когда-то пошел в поход…

Прибыл зоричский гость одним из первых. Услышав об этом, Ведома велела открывать укладки, уже привыкнув, что без нее не обойдется. Но Грим, зашедший поклониться княгине, заодно и передал приказ Сверкера: встречать гостя идти княгине, а дочери даже из избы носа не высовывать.

– Выздоровел батюшка-свет, слава чурам! – Гостислава насмешливо всплеснула руками. – За старое принялся: сокровище свое в ларе хоронить, на свет белый не пускать!

Ведома засмеялась, но не без удивления. За эту весну она почти отвыкла прятаться от гостей. И правда: с чего бы отцу приняться за старое?

– Уж и правда – не задумал ли сватать? – предположил Норима. – Вот и прячет невесту до сроку.

Княгиня сама отправилась подносить гостю приветственный рог. Когда тот вошел, Гостислава окинула его пристальным взглядом, оценивая возможного зятя. Среднего роста, жилистый, с острым носом и рыжеватой бородкой, тот был не красавец, но приятен на вид. Его глаза цвета едва созревшего ореха выражали вызов, но и глубоко спрятанную под ним доброту, и этим он напоминал своего отца, князя Дивислава. Ради такого случая Зорян оделся в красный кафтан с нашитым на всю грудь синим шелком; Гостислава сразу приметила серебряный торсхаммер, такой же, как носил ее муж и многие другие северные русы. Зоремир Дивиславич к ним по рождению не принадлежал, но, воспитанный варягами, невольно перенял многое из обычаев киевской дружины.

Когда было покончено с приветствиями и стол накрыли блюдами и кувшинами, Сверкер кивнул княгине, давая понять, что она может идти.

– Ничего так, на вид парень бойкий, – сообщила она дочери и любопытным челядинкам, вернувшись к себе. – Росточком чуть тебя повыше, живой такой.

– Поглядеть бы! – волновалась Нежанка. – А вдруг и правда – жених наш?

Она имела в виду «жених княжны», но поскольку сама входила в число приданого Ведомы, судьба княжны была и ее судьбой. Мать Нежанки, Доброведа, была среди пленных, доставшихся Сверкеру в ходе последней схватки с Ведомилом. Доброведа отличалась редкой красотой и потому попала в служанки Рагноры. При полонянке была пятилетняя дочь Нежанка. На год старше Ведомы, она стала подругой княжны, и они выросли вместе. Доброведа несколько лет назад умерла, а Нежанка так и состояла при Ведоме. За нее уже не раз сватались, предлагая князю выкуп, – и окрестные жители, и собственные его хирдманы, и даже проезжие торговые гости. Нежанка выросла не менее красивой, чем мать: с округлым румяным лицом, пышного сложения, бойкая, с длинной золотистой косой, она всегда привлекала восхищенные взгляды. Будь Ведома хоть немного завистлива, давно бы уже сбыла ее с рук долой.