Боснийская спираль (Они всегда возвращаются) - Алекс Тарн

Габриэль молчит. Карабин уже знаком ему до последней царапинки на стволе, до каждой щербинки в длинном ряду неглубоких зарубок на прикладе. Ровно двадцать три зарубки. Что они означают? Количество застреленных в затылок? Забитых насмерть? Изнасилованных? Разодранных в клочья? Он берет нож и, сосредоточенно сопя, соскабливает с приклада ханджарские метки.

— Пора собираться, Энджи, через полчаса выходим, — говорит он, проверяя приклад на отсвет: видно ли еще что-нибудь? Нет, не видно. Габриэль удовлетворенно вздыхает и, сильно нажимая на лезвие, вырезает на прикладе две новые метки — на этот раз — свои собственные.

Телефонный звонок был одновременно похож на зубную боль и на злобный рыболовный крючок. Нырнув в теплые глубины сашиного сна, он подцепил его за ухо, как размякшего в дремоте налима — за жабры, и теперь настойчиво тащил вверх, в никому не нужную, непотребную явь. Саша замычал, пытаясь высвободиться, но звонок и не думал сдаваться, наоборот, он заверещал еще противнее, еще глубже и больнее впиваясь в беззащитное ухо. Вздохнув, Саша принялся вслепую шарить по тумбочке в поисках трубки. Веки он не разлеплял на тот случай, если леска порвется. Но леска, то есть телефонная связь, упрямо демонстрировала обычно не свойственную ей надежность.

— Алло…

— Алло, Саша? — сказала трубка энджиным голосом. — Извини, что разбудила. Это срочно.

— Который час? — промычал Саша. Приоткрыв глаза, он уткнулся взглядом в табло электронного будильника и сам же себе возмущенно ответил. — Четыре!.. Ты с ума сошла. Не могла подождать пару часиков? Что такое?

— Извини, родной… — засмеялась Энджи. — У нас комплект. Джеймс Бонд собственной персоной. Бери Кольку и выезжайте.

Саша почувствовал, что кровать под ним закачалась. Он попытался что-то сказать, но смог выдавить одно только слово:

— П-п-почему?

— Что — почему? — не поняла Энджи.

— Почему… почему среди ночи?

— Чтобы время не терять, — Энджи понизила голос. — Я его насилу уговорила. Боюсь, передумает. Приезжайте скорее.

Она повесила трубку в своем стиле, не прощаясь. Ни здрасте, ни до свидания… Саша сел на кровати и попытался взять себя в руки. Энджи есть Энджи… всегда такая была, сколько он ее помнил. Они познакомились в Бирмингеме, на вечеринке выходцев из бывшей Югославии. Подошла, так же, не здороваясь, спросила: «Ты откуда?» — Он ответил: «Из Сараево.» — «Серб?» Он кивнул.

В крови его чего только было не намешано, но вопрос, а значит, и ответ подразумевали не этническую чистоту, а сторону, занимаемую им относительно баррикады.

— Семья там осталась? — продолжила она в безразличном ритме уличного опроса.

— Родители были, но погибли — от снайперов, — ответил Саша спокойно и улыбнулся, чтобы удержать ее около себя подольше. Девушка была очень красивая — такие к нему обычно интереса не проявляли. Ниже среднего роста, костлявый и длиннорукий, с большим мясистым носом и жирными, редкими, зачесанными набок волосами, Саша мало кого привлекал. Оттого-то, наверное, и чувствовал себя не слишком уверенно в этой не ласковой к неудачникам гонке, именуемой жизнью.

— Пошли, потанцуем, — сказала красавица и повелительно взяла его за руку. Саша разом обалдел от счастья и пошел за ней, как во сне. Тем же вечером она привела его к себе, в крохотную съемную квартирку, и они переспали. Энджи проделала это как-то деловито, без всякого воодушевления, словно следуя обременительной, но обязательной к выполнению программе. Впрочем, его воодушевления вполне хватало на двоих. Собственно говоря, если Энджи собиралась сделать из него раба, то постель вовсе не так уж была для этого необходима. Саша совершенно потерял голову от нежданно-негаданно свалившейся на него любви уже во время их первого танца. С тех пор Энджи вертела им, как хотела.

А хоть бы и так — какая разница? Подчиненное положение никогда Сашу не смущало — не всем же командовать, правда? Да и вообще вся эта шелуха — большие амбиции, погоня за славой и прочая чушь — зачем они? Для счастья? Ради денег? Чтобы заполучить красивую девушку? Так разве он не имел этого всего и безо всяких больших амбиций? Такую красавицу, как Энджи, даже в кино не часто увидишь. Весь город оборачивался на нее, когда они шли рука об руку по главной улице. С деньгами, конечно, было не столь хорошо, но денег никогда не бывает много. Главное, чтобы хватало, а ему хватало. Чего же еще желать?

Профессией его, слава Богу, судьба не обделила. Саша зарабатывал на хлеб фотожурналистикой и зарабатывал неплохо, мотаясь ежемесячно на Балканы и возвращаясь оттуда с ворохом снимков, которые шли «на ура» в престижных английских газетах. И не только английских: в свои тридцать семь лет он успел составить себе небольшую, но устойчивую международную известность в качестве военного фотокорреспондента. Хотя, честно говоря, беспокойная военная тематика ему уже изрядно поднадоела, и он всерьез подумывал о смене амплуа. Не заняться ли, к примеру, иммигрантской темой, актуальной для Европы не меньше балканских войн? Собственно, эти соображения и привели его тогда на бирмингемскую вечеринку.

Так что как ни крути, а всему лучшему в своей жизни он был обязан фотоаппарату. А кого за это надо благодарить? — Отца, больше некого, да будет ему земля пухом! Отец, влиятельный сараевский журналист, научил Сашу азам профессии, оплатил дорогие итальянские курсы и даже пристроил сына во вполне приличный иллюстрированный еженедельник. Еженедельник назывался «Зеркало» и, хотя издавался в провинциальном Сараево, а не в столичном Белграде, для начала карьеры подходил замечательно. Главный редактор, старинный отцовский приятель и горький пьяница, давал Саше работать в свое удовольствие, за промахи журил по-семейному и платил сносно.

Тогда подходила к концу вторая половина восьмидесятых — годы сначала робких, а затем и все более уверенных надежд на новую весну, на свежую радость, на невиданные доселе свободу и обновление. Век-волкодав, теперь безобидный, как щенок, на брюхе вползал в последнее десятилетие своей жизни. Люди уже давно не слышали его страшного рыка, не видели налитых кровью глаз и оскаленной пасти; казалось, он мирно издохнет где-нибудь на заднем дворе, оставив по себе лишь недобрую память, как облезлую шкуру перед камином. Кто же мог тогда предположить, что мерзкий людоед просто копит силы для своего последнего злодейства? Кто мог знать, что в загребских кафе и в сараевских школах сидят за одним столиком, за одной партой, танцуют под одну и ту же музыку будущие убийцы и их жертвы, насильники и изнасилованные, палачи и казненные? Что этот веселый парень, вот прямо сейчас проехавший мимо на велосипеде, через четыре года размозжит голову твоей матери деревянным молотком? Что вот эта девушка-цветочница на углу будет зверски изнасилована и убита тем самым улыбчивым господином, который только что купил у нее букет? Кто мог себе такое представить? Никто.

Поначалу Саша увлеченно бегал по городу, выполняя обычную поденщину: снимал митинги, автокатастрофы, интервью спортивных звезд, несчастные случаи на стройках, всевозможные торжественные открытия и бытовую уголовщину. Но хроника быстро приелась. Как и всякий репортер, он мечтал о настоящем репортаже, который стал бы гвоздем газетного сезона. Он собирался прогреметь на весь город, да что там город — на всю страну! Но истинные «скупы», как сказочные жар-птицы, порхали где-то в недоступной параллельной реальности, никак не пересекаясь с маршрутами, по которым ежедневно сновал Саша в толпе таких же, как и он, потных газетных мышей.

Удача улыбнулась ему совершенно неожиданно. Как-то раз, зайдя в случайно попавшийся по дороге бар пересидеть досадное «окно» между дежурным перерезанием ленточки и не менее скучной пресс-конференцией, Саша наткнулся на своего школьного приятеля Златко. Вернее, наткнулся на него Златко, потому что сам Саша в жизни не узнал бы прежнего одноклассника в этом обдолбанном, опустившемся наркомане неопределенного возраста. Вид у парня был как после длительной ломки, хотя глубоко запавшие глазки весело поблескивали, а на костлявом лице даже присутствовал некоторый румянец, свидетельствовавший о том, что утренняя порция счастья уже нашла свою дорогу в дырявые Златкины вены.

Первые приветствия были шумными и искренними со стороны Златко и несколько вымученными со стороны Саши, неприятно пораженного произошедшей с приятелем переменой. Впрочем, тот истолковал сашину сдержанность по-своему.

— Что, плохи дела, дружище? — спросил он Сашу тоном миллионера, признавшего давнего знакомца в уличном чистильщике сапог. — Давно без работы?

Саша недоуменно пожал плечами и выдавил из себя что-то невнятное. Ленточку сегодня перерезали на совсем еще свежей новостройке, и по этому случаю он был одет во всякое рабочее старье. В этом облачении, с пятном краски на рубашке и цементными брызгами на башмаках, Саша и впрямь походил на бомжа. Кофр с аппаратурой лежал в багажнике автомашины, ничто не указывало на истинное положение вещей, и Саша не стал мешать Златко развивать приятное для того покровительственное направление беседы. В конце концов одной иллюзией больше, одной меньше — какая разница для человека, давно уже по большому счету порвавшего с реальностью?