Дело незалежных дервишей - Хольм ван Зайчик

— Я… да, конечно. Значит, так. Мы очень хорошо посидели, побеседовали. Вам вряд ли интересны научные подробности…

— Отчего же, — сказал Богдан вежливо. — Я не чужд науке. Но несколько позже.

— Может быть, мы пойдем? — сказал бек. — По дороге цзюйжэнь и расскажет.

— Дельное предложение, — кивнул Абдулла.

Они неторопливо двинулись по лестнице, затем – по коридору второго этажа. Было безлюдно и тихо. Несмотря на распахнутые окна, тонко и едва уловимо пахло больницей; этот запах не выветрить и не вытравить ничем.

— Чтобы короче, скажу так. Выпили мы. За знакомство, за международную дружбу, за науку… Он все про Кумгана да про Дракусселя сперва говорил, это у него тема научная – ну, а после, как подогрелись мы, да и девочка его… то есть, простите покорно, ваша супруга, разгорячилась не на шутку, тут уж за жизнь разговор пошел, за политику. Этот профессор странный такой, все про ордусификацию меня выспрашивал, мол, он готов поставить в Европарламенте вопрос о недопустимости подавления асланiвськой культуры имперским центром. — Ибн Зозуля жиденько рассмеялся. — А я говорю, не знаю я никакой ордусификации! Что вам в Европе вашей мерещится – нам тут неинтересно!

— Короче, — опять одернул его Абдулла.

— Ну да, ну да. Короче будет так. Им надо было в меджлис ехать. А мы же на даче на моей встречались, я не сказал? На даче, сорок ли от города, места там дивные, но дорога-то – по предгорьям все больше, до кряжа от меня каких-то пятнадцать ли, все вверх, вверх… Я говорю – давайте я шофера вам дам, уважаемый мсье, не годится же вам самому теперь вести! А он гордо так: муа-мэм, муа-мэм! Я, дескать, сам… И девочка его тоже… простите покорно, супруга ваша… ах, ах, профессор, неужели вы не справитесь с повозкой на этих живописных поворотах! Ах, Глюксман, вы, конечно же, справитесь, я ведь видела, какой вы замечательный водитель! Ну, так и уехали…

«Похоже на правду, — подумал Богдан. — Очень напоминает завершение вечеринки у Ябан-аги. Парламентарий заезжий распускает хвост, девочка млеет… Такого не выдумать. Да и зачем? — он вздохнул. — Девочка… Вот я и сам подумал: девочка. Да конечно, какая она мне жена? Из любопытства поиграла, для экзотики. Материал собирала…»

Ему вспомнилось то утро, когда он учил ее песенке про нерушимый союз улусов; и как же уютно и нежно мурлыкала она ее себе под нос, домывая посуду! Грудь стиснуло тоской так, будто на ребра наехал самосвал. Минфа едва не застонал.

— В жизни себе не прощу… — убито закончил ибн Зозуля, всхлипывая.

— Мы приступили к поискам с опозданием, но не слишком большим, — сообщил Абдулла. — Однако уже близилась ночь. Поэтому разбившуюся повозку нашли только сегодня. Местность не лучшая для поисков – горы, лес, вы же понимаете, единочаятель Оуянцев-Сю. Профессор Кова-Леви, очевидно, не справился с управлением на повороте, повозка сошла с дороги, скатилась в овраг и врезалась в дерево. В двух шагах от обрыва. Чудо, что не взорвалась сразу. Вашу драгоценную супругу мы нашли шагах в семидесяти от повозки, она была без сознания. Профессор же пока не обнаружен.

— Как вы объясняете все это? — спросил Богдан, стараясь говорить так же, как Абдулла – четко и спокойно.

— Что тут объяснять. Сгоряча после удара ваша драгоценная супруга пыталась еще как-то ползти, но силы быстро оставили ее. Вероятно, она просто лишилась чувств. Профессор же, по всей видимости, пострадал меньше, или оказался крепче, и пошел за помощью, поэтому его и не оказалось поблизости. К сожалению, он, как легко понять, совершенно не знаком с местностью, и куда он мог пойти – непредсказуемо. Как далеко он мог уйти – тоже неясно. Неизвестна и степень его членоповреждений. Но, так или иначе, мы рассчитываем найти его в течение двух, максимум трех суток, — Абдулла ободряюще тронул Богдана за локоть и совсем иным, неофициальным голосом добавил негромко: — Делается все возможное, еч Богдан, поверьте.

«Как хотелось бы поверить!» — подумал Богдан, но вслух лишь сказал:

— Благодарю вас, еч Абдулла. Теперь мне все понятно.

В холле перед палатой сидел, листая газету, врач. Когда из коридора в холл вошла предводительствуемая Абдуллой группа преждерожденных, он отложил газету и встал, аккуратно оправив полы форменного халата.

— Здоровеньки салям, — негромко сказал он.

— Ассалям здоровеньки, — ответил за всех Абдулла. — Это наш доктор, лучший врач уезда… Как состояние потерпевшей?

— Четверть часа назад она пришла в себя, — ответил врач. — К сожалению, она ничего не может сказать об обстоятельствах аварии. Ретроградная амнезия, извиняюсь.

— Я могу ее видеть? — спросил в наступившей скорбной тишине Богдан. Абдулла вопросительно глянул на врача.

— Пять минут, — поколебавшись, сказал тот.

Богдан, а за ним и бек двинулись к двери палаты.

— Только ближайшие родственники, — предупредительно сказал врач. Прежде чем Богдан успел ответить, бек твердо заявил:

— Ближе нас у нее никого нет.

Врач после ощутимой заминки распахнул перед ними дверь палаты.

«Девочка», — снова подумал Богдан. Та, что лежала теперь на бесприютно стоящей посреди палаты кровати, и впрямь напоминала подростка после трагически завершившейся веселой игры. Забинтованная голова, перекошенное сизой опухолью кровоподтеков лицо; одеяло, натянутое почти до шеи – а под ним долгий, узенький и немощный холмик беспомощного тела… И провода, воздуховод под нос, капельница… Богдан сглотнул. Поправил очки. «Нет, я не заплачу», — подумал он и сделал шаг вперед.

Жанна открыла глаза.

Несколько мгновений она смотрел на Богдана, явно не узнавая. Из открытого окна пахло теплым вечером, близким проспектом и цветами больничного сада; шумели фонтаны в больничном саду; где-то вдали нестройно, но весело и от души детские голоса чеканили под барабанный бой: «Эй, не спи, эй, проснись! Ступай на раскоп скорей!»

— Богдан… — тихонько сказала Жанна.

Минфа не помнил, как оказался на коленях у ее кровати.

— Я здесь, любимая. Я здесь. Слышишь?

Ее глаза вдруг расширились, словно от внезапного приступа боли. Губы дрогнули в кривой усмешке.

— Значит, тот человек не зря говорил, что профессору грозит опасность. Это твои драг ечи постарались, Богдан?

Богдану показалось, она бредит.

— Что?

Бек, словно статуя командора, неподвижный и тяжелый стоял у него за спиной – и все замечал. От него не укрылось, как вздрогнул замерший за полуприкрытой дверью ибн Зозуля.

— В тоталитарных империях столько разных служб безопасности, что ты и впрямь можешь не знать… Ты и такие, как ты, здесь – для вывески. Для отвода глаз. Все ложь, — Жанна облизнула распухшие губы. Чувствовалось, что каждое слово дается ей с трудом. — Но тот человек знал… У меня как сейчас в ушах его голос. Он был уверен, что вы не допустите Кова-Леви общаться с меджлисом Асланiва. Человек из свободного мира и народ, жаждущий свободы… вы не могли позволить им найти друг друга. Я не верила, смеялась… — Она перевела дыхание. Хотела еще что-то сказать – но не сказала.

Пока она произносила все это, Богдан успел совладать с собой. И спросил мягко и спокойно:

— Какой человек, Жанна? Какой это был человек?

Несколько мгновений несчастная молчала. Потом бессильно и совсем тихонько пролепетала:

— Я не помню… Богдан, я ничего не помню.

— Что было в лесу – тоже не помнишь?

— В лесу? — удивленно переспросила Жанна. — Почему в лесу? Не помню… — она перевела дыхание. — Какие-то обрывки, и не знаю, было это, или нет… В лесу… нет. Но те слова – я поручусь. И вот видишь, глупый идеалист – все оправдалось.

Она закрыла глаза. Через мгновение Богдан увидел, как из-под ее закрытых век начали медленно сочиться слезы.

Он поднялся. Огляделся. Бек стоял на шаг позади него, желваки грозного воина, казалось, сейчас пропорют его коричневую кожу над кромкой жесткой седой бороды. Ибн Зозуля напряженно замер на пороге палаты. За его спиной виднелись Абдулла и врач.

— Она перепутала! — отчаянным шепотом выкрикнул ибн Зозуля. — Я не хотел говорить вам об этом – но сам профессор все время боялся того, что имперские органы будут препятствовать…

— Тише, — сказал бек. В его суровом голосе прозвучала неподдельная нежность. — Кажется, девочка задремала. Да.

«Девочка… — опять отметил Богдан. — Пресвятая Богородица, как по-разному можно произносить одно и то же слово!»

Прошло несколько минут. Все сохраняли неподвижность. От растерянности, наверное.

Жанна застонала.

— Извиняюсь, время вводить обезболивающее, — державшийся позади всех врач наконец подал голос. — Сестра. Сестра!

— Погодите, — Богдан, не оборачиваясь к ним, поднял руку. Лицо Жанны мучительно перекосилось, и, не открывая глаз, она пробормотала, теперь уже наверняка в бреду или в горячечном забытьи: