Тургенев, сын Ахматовой (сборник) - Вячеслав Букур

Еще через день она принесла пирог с черемухой, который все у нас очень одобрили путем уничтожения.

– Хорошо бы всех обосрать, – начала она издалека. – Чтобы они поняли, что я тоже что-то значу!

Когда Галя ушла, мы свирепо сцепились:

– Наверно, это в природе человека – показать себя любой ценой?

– Еще чего! Возьмем ангелов: они ведь не были сразу созданы падшими. Некоторые сами отпали – сами себя изобрели в этом виде…

После Галя хищно выклюнула из нашего окружения одного йога, голодаря и сторонника цигуна. Это был год самой жестокой безработицы в Перми. Галя как-то поспособствовала его устройству сторожем в ту же библиотеку, где сама работала. Он выдерживал все ее требования: был худ, смазлив и говорил заумные вещи, от которых она аж вся пылала.

– Понятно, что все мы смертны, – говорил он. – Но в одном-то случае природа могла бы сделать исключение? Я мало ем – мало природу обираю, не загрязняю эмоциями отрицательными. А потом бы прекратил. Когда бы понял, что насыщен днями.

Когда он это Гале все говорил, сам так замирал в каком-то отлете ума в бесконечную даль, казалось, что он вот-вот прекратится. Вместе с ним замирала и Галя, а потом начинала судорожно тереть свои сильные руки:

– Я тебе сейчас массаж сделаю! И по точкам.

А он забыл, что в огромном здании библиотеки, поздним вечером, когда кругом так пусто, женщина зря не предложит такие манипуляции. Он вообще забыл, что у них, у Евиного племени, есть другое употребление, кроме служения и слушания. Он польщенно растянулся на диване…

– …А я по точкам верхней половины прошлась, – простодушно излагала нам Галина на другой день. – Каналы очистила, ну, он это принял хорошо. А сунулась ниже, он говорит: не надо! «У меня там проблемы». У нас в библиографии диван стоит кожаный, я простыню из дома принесла, дура, заранее, а он мне сурово, как сестре милосердия пациент… в общем, стало… Ну, ладно, устрою день рождения, вы всех своих знакомых приводите! Кого попало.

С ее дня рождения запомнилось: подруга Гали, читавшая замогильные стихи про кладбища и сумерки, капитан-пехотинец, хороший малый, привыкший быть душою общества.

– Посмотри кругом, – говорил он тихонько Гале. – Ты ничего не замечаешь?

– Нет, – рыкающим испуганным голосом отвечала Галя.

– А ты здесь лучше всех! Все окружающие менее красивые.

Потом он подсел к подруге Гали, что-то тихо тоже шептал. На следующий день, сверяя впечатления, обнаружили, что говорил он одно и то же, наизусть («Посмотри вокруг… ты лучше всех»).

Дети снова развлекали всех мамиными виршами о копченых гениталиях, к матери обращались по-дружески: «Ты, корова, не перебивай!» В общем, царило непринужденное веселье. А мы ушли оттуда рано.

На следующий день мы шли мимо ее окон (она жила на первом этаже). Тут распахивается рама с кряком, и вываливается под ноги нам Сократ. Ему уже было тогда лет четырнадцать. Он вскочил и побежал. А мать вынырнула и закричала вслед:

– Сифилитик!

Две недели сын не приходил, и она обратилась к нам за советом.

– Я ведь почему его сифилитиком обозвала – «скорую» хотела вызвать, – она разворачивала в обратную сторону цепь событий, – скорую венерическую бригаду. В баню не могла неделю заставить пойти!

Мы спросили: почему же именно венерической бригадой она пугала?

– А я Сократу говорила: наверно, ты боишься в баню идти, потому что у тебя язвы, какую-то мочалку затащил в свою кинобудку, наверно!

(Сократ был в училище, где выпускали киномехаников.)

Ну, все понятно: дети растут, как трава, можно и выкосить ее, сорняки, они цепкие, ничего с ними не сделается. Но на самом деле Сократ далее до конца жизни Гали не сказал с нею ни слова. Общение происходило через бабушку.

Однажды пришел к нам наш голодарь, совсем ослабевший, тихий.

– Двадцатые сутки пошли, – скромно говорил он. – Кстати, я видел Галину. Слава богу, у нее какой-то молодой человек, нежно поцеловал, подсадил на автобус…

А мы про Валеру уже знали, потому что все друг про друга знают, Пермь – город маленький.

– Значит, она нашла такого, на которого массаж действует, – ляпнули мы.

– Что ж вы, дорогие, так болтаете-то? – растерянно спросил он. – Это уж чересчур.

У нас было ошеломление от того, что мы сделали: да, ни хрена себе сказанули! Но, впрочем, подобное у нас повторялось несколько раз.

Жизнь в своей необычности все-таки чрезмерно щедра, с запасом. Весь Валера – это особая история, а мы возьмем здесь только край этой истории, к нам обращенный. Краешек даже.

У Гали и Валеры наступила та светлая тяга друг к другу, которая между людьми зовется любовью. Она не зависит ни от хорошей жизни, ни от тяжелых условий, ни от ума, ни от характера, и слава богу, что не зависит. Мы, предвкушая, ждали, что светлая эта сила сделает Галину приемлемой для людей. Но на самом деле любовь дала ей еще большее ясновидение, и она видела еще яснее все темное. Галя стремилась еще больше отметиться: здесь, мол, была я (взболтав с мертвым илом прозрачные струи духа).

Она написала про книгу нашего уральского Гомера «Одиссея-4», что великий древнегреческий рапсод на последний глаз бы ослеп от потрясения, прочитав книгу. А наш пермский Улисс вытаращил, читая статью, глаза, очень здоровые, несмотря на большое количество выпитой плохой водки. И он замыслил подать на Галину в суд. А нам прямо заявил:

– Пока эта стерва к вам ходит в дом, я здесь больше не покажусь!

Мы бормотали: завистники всегда были и будут, начиная с той же Древней Греции, вспомни Зоила, который составил список всех несуразностей Гомера. И таким образом обессмертил свое имя.

Мы вынуждены были хоть что-то предпринять. Галине сказали так:

– Зачем ты пишешь все это? – Мы робели, отвратительно чувствуя себя в роли поучателей. – Тридцать два раза упомянуты в статье органы выделения и гениталии! «Коитус в тонком плане», «творческий мастурбант». Зачем ты это делаешь, Галина?

– А хочу!

Лаская гитару, вышел Валера из дальней комнаты, запел, ласково сияя глазами: «Я на солнышке лежу».

– Дурак! – счастливо захохотала Галя. – Это он меня солнышком называет.

И взрывы ее хохота, несмотря на тяжелый разговор, освежающе нас встряхнули, изгоняя всю тяжесть разговора.

Дальше излагаем простые факты. Галя сказала в 1995 году, что у нее рак по женской части. Ей гарантируют полное выздоровление после операции. Но она отказалась. Цитата: «Я этим местом еще поживу!»

Мы можем сказать: долго думали. Наконец мы пришли к Гале:

– У тебя дети, их нужно вырастить. Если мы встанем на колени, ты пойдешь на операцию?

– Нет, не уговаривайте, не вставайте на колени! Я без этого места не женщина.

29 декабря 1996 года мы видели Валеру, который выходил от Гали, вытирая мокрые глаза. Он тоже не смог ее уговорить ни на химию, ни на облучение.

Галя сначала употребляла чистотел, потом водку с подсолнечным маслом, еще – тигровый коготь и акулий хрящ. Она всех уверяла: отлично это помогает! Она развернула еще более бурную деятельность: победила в конкурсе на лучший рассказ о Каме, написала юбилейные частушки о губернии, устроила свой творческий вечер, где передразнивала апостола Павла, наклеив бороду из бумаги и натянув фальшивую лысину. Наши дети, услышав это, ужаснулись. Факты таковы: быстро, как на счетчике, выскакивали номера стадий новообразований: первая, вторая, третья, четвертая-а, четвертая-б…

И тут она узнала про очередное абсолютное лекарство: витурид.

– Мне из Петрозаводска с поездом пришлют в Москву. Пусть ваши друзья возьмут витурид на одном вокзале, перевезут на другой. Там всего шесть килограммов.

Мы собрали деньги и вручили Валере. Он привез витурид – чудодейственный.

Еще 31 декабря 1997 года она прислала с Валерой нам стихи:

Хоть нет меня, но я сегодня здесь.Плесните мне в ментал бокал шартреза.Ваш тесен круг,Но я в него пролезу…

Валера сказал, что у Галины сильные боли и нужно наркотики через час колоть.

Мы ее навещали.

– Юбку я вам возвращаю. Еще бы года три назад я ее наполнила, а сейчас велика. Да, завещание я написала.

Мы поразились: у Гали, как у большинства знакомых, нечего завещать. Мы даже испугались: мол, детей ее не можем взять – на своих все силы истрачены. Один из нас пролил слезы, а другой скрипнул зубами от потрясения. А Галя продолжала:

– На похороны свои я вас не приглашаю. Пусть будут лишь мама и Валера. Дети мне не нужны. Сократа вызвали из армии, он по-прежнему со мной молчит. Будка меня обзывает каждый час «вонючкой» – из-за него я завтра в хоспис уеду. Запахи им сейчас не нравятся, умирания… А на девять дней вы приходите! Там будет много народу. Я всех известила: приходить!

Мы говорили об этом, не переставая. Настолько было все тяжело. С того берега она еще будет команды нам передавать…

Через день пришла мама Гали, вздернув в негодовании свое лицо жестяной красоты: