Приговор, который нельзя обжаловать - Надежда Зорина

– Роман Кириллович! – Он постучал в косяк костяшками пальцев. – Я могу войти? – Засмеялся нарочито развязно – ему это напомнило, как в детстве он заходил иногда к отцу в ванную занести полотенце. – Уже можно?

– Что ж, заходите! – патетически воскликнул дантист – к чему тут церемонии? Чем дальше, тем все меньше нравился ему этот зуботехник, как бы с ним хлопот каких не возникло.

Он вошел в комнату, сел за стол напротив своей жертвы. Пора завести разговор. О чем он хотел говорить? О первой любви Катеньки, в которой играл главную роль? Ведь так вполне могло быть. А если представить, что так оно и было? Да оно так и было, он все прекрасно помнит!

– Простите, что я явился к вам незваным, да еще в такой день.

– Оставьте! – Дантист болезненно поморщился.

– Не мог не прийти, понимаете?

– Понимаю, еще бы!

– Дверь оказалась незапертой…

– Можно подумать, запертая дверь вас остановила бы.

– Вы правы! – Он рассмеялся развязно. – Но все равно, простите. Познакомимся? – Он встал, перегнулся через стол и совсем панибратски хлопнул по плечу свою жертву.

– Хотите назвать свое имя? – Дантист удивленно на него посмотрел. – Зачем?

– Ну… Разве вам не интересно… Вы, кажется, совсем не удивились моему приходу, словно ждали.

– Я ждал. – Дантист задумчиво покачал головой. – Но не вас. А может, и сейчас до конца не потерял надежду, – как бы про себя произнес он. – Мне бы хотелось, чтобы вы потом ушли. Сейчас ладно, но потом… Как знать, может быть… И вообще… вы помешаете!

– Что вы такое бормочете? – Он улыбнулся, добродушно, но чуть-чуть снисходительно, как улыбаются чужим детям, боясь показать их родителям, как раздражают своей глупостью и капризами отпрыски.

– Вы напрасно пришли. Совершенно напрасно! Я же сам, добровольно. И не надо меня контролировать!

– Добровольно? Что добровольно? Я не очень понимаю.

– Прекрасно вы все понимаете! – Дантист в досаде махнул рукой, отвернулся, оперся ладонями о спинку стула, будто собирался вскочить. Но не вскочил, вздохнул, положил голову на руки.

Самый подходящий момент! Отвернулся, сидит в задумчивой горести. Сейчас он ничего не заметит. Никаких манипуляций. Вот его рюмка… И себе налить водки, чтобы подозрительно не показалось. Дался заказчику этот мышьяк – вон как помутнела жидкость, может обратить внимание, хоть и пьян, хоть и рассеян.

– Давайте помянем Катеньку. Вместе помянем.

Не поворачивается, будто не слышит. Сидит, горюет и не поворачивается.

– Я пришел только затем… Видите ли, Катенька… В восьмом классе… Я очень тогда был влюблен.

– Вот как! А она? – спросил, словно вскрикнул от боли, но так и не повернулся.

– Она?

Она и тогда уже была самой прекрасной на свете женщиной. В этом школьном форменном платье она была настоящей красавицей. С этой смешной детской стрижкой была прекраснейшей из женщин. Прекраснейшие из женщин никого не любят.

– Вы причиняете мне боль.

– Простите. Вы тоже причинили мне боль тем, что пришли. Я вас не ждал, я… не вас ждал.

– Давайте выпьем.

– Выпьем.

Не поворачивается, черт бы его побрал! Сидит и сидит, даже не шевельнется.

– Так она вас любила?

Ну какая ему теперь разница, любила его Катенька или нет? Ее уже нет, да и его вот-вот не будет.

– Она вас любила?

– Не… знаю. Я написал ей записку – и не отправил. Потом еще написал письмо, получилась целая поэма…

– И что?

– Ничего! Давайте выпьем. Я хочу помянуть с вами – вы прожили с ней всю жизнь, а я…

– Она потому вас ко мне и послала? Именно вас?

– Перестаньте! Давайте выпьем. Я вас обманул. Я вашу жену не знал в восьмом классе, я вообще ее не знал. Я… Да повернитесь вы, в конце концов! Так невозможно разговаривать!

Отлепился от спинки стула, медленно, словно раздумывая, повернулся. Да что с ним такое? Что у него с лицом?

– Вам плохо?

– Не знаю… Кажется, еще нет.

Жалкий, отвратительный тип! Ну, что еще за фокусы?!

Рука потянулась к рюмке, но на полдороге остановилась. Прищурился, наклонился к рюмке вплотную, понюхал. Неужели?… Неужели все провалится? Идиот этот заказчик, ну зачем было травить его мышьяком? Конечно, все понял! Не станет пить и… И черт его вообще знает, чем все кончится.

Поднял рюмку, чуть-чуть отпил…

– Да что вы ее смакуете? Это же водка, не нектар какой-нибудь! Давайте чокнемся и за упокой… Хоть за упокой и не чокаются. Ну!

– Напрасно вы это.

Улыбнулся с оскорбительной надменностью. Догадался! Догадался, но зачем оскорблять? Застрелить и бежать, и плевать на заказчика.

– Совершенно напрасно. Я же сказал, что сам, добровольно. Напрасно. И я уже выпил. Для того и вас просил выйти. Не верите? Что ж, если хотите, если вам так спокойней… – Дантист поднес ко рту рюмку и залпом выпил. – Быстрее подействует. – И опять улыбнулся, оскорбляя. Но выпил, выпил и, кажется, сопротивляться не собирается – уже хорошо. Только неужели он обо всем догадался? – Записка вот здесь. – Он постучал ладонью по скатерти. – Я все сделал как полагается, не беспокойтесь.

– Записка?

– Ну да. – Он отогнул край скатерти и показал сложенный лист. – Предсмертная записка, как и было задумано. Вот, смотрите, если интересно. – Дантист развернул лист, зачитал вслух: – «Я принял мышьяк добровольно. Прошу никого не винить».

Вот так фокус! Кто бы мог подумать? Кто мог ожидать от этого серейшего, зауряднейшего человечка…

– Я не знал о записке. Ну что ж, если так… Если так, то… Не представляю, что мы с вами станем делать?

– Дожидаться моей смерти, что же еще? Вы ведь за этим пришли? Только еще раз прошу, когда начнется, уйдите. Если вы мне не доверяете, если боитесь, что позову на помощь, можете посидеть в той, соседней комнате. Понимаете, все-таки смерть – дело очень интимное. Подсматривать даже и неприлично. И умирать при свидетеле неприлично. Вы ведь уйдете, ладно?

– Посмотрим.

– Нет, не посмотрим. Обещайте.

– Ну, хорошо.

Обрадовался, поверил. Наивный человек, разве можно верить слову киллера?

– Выпьем еще водки. На брудершафт. И будем друг другу рассказывать.

Они действительно выпили на брудершафт – никогда еще ему не приходилось пить на брудершафт с жертвой.

– Тебе начинать, – почти весело обратился к нему дантист сразу после того, как они поцеловались (отравленный поцелуй!), – твоя любовь первая. Ну, рассказывай, как вы с ней познакомились.

– Да я же тебе сказал, что никогда твою жену не любил и не знал.

– Перестань! Неужели ты думаешь, что я стану тебя ревновать? Рассказывай!

Что ж, отчего бы и не рассказать? Ему и самому хочется рассказать. То, чего никогда не было, рассказать так, словно было.

– Мы ехали с ней в троллейбусе, она читала какую-то книжку.

– Книжку?

– Нет, я сейчас вспомнил, это был какой-то конспект. Нет, не конспект, листы, вырванные из тетради. Мне было четырнадцать лет, и ей около того. Она так увлеченно читала, а я исподтишка следил за ней, за ее реакцией, и мне показалось, что читает она увлекательнейшую повесть. Вот почему я сейчас сказал про книжку – мне так запомнилось. Повесть эта производила на нее очень сильное впечатление, временами она даже плакала. Нет, ей хотелось плакать, но она сдерживала слезы.

– Да, она часто сдерживала слезы, когда хотелось плакать, – с растроганной улыбкой тихо проговорил дантист. – Катенька! Ты ведь придешь поддержать, придешь ко мне сегодня? – совсем уж тихо и невнятно прибавил он.

– А потом еще долго сидела, переживая прочитанное. Возвращалась к началу, задумывалась, возвращалась к концу… Повесть, видно, действительно ее поразила. Троллейбус был темный, холодный, насквозь промерзший. Мы ехали долго, почти через весь город. Когда настало время выходить, она свернула свои исписанные листы в трубку.

– Холодный троллейбус? А я представил, что вы познакомились летом. Как жаль, что зимой!

– Почему?

– Не знаю. Мы познакомились летом.

– Ну и что? – Он недовольно посмотрел на дантиста. – Мы двинулись к выходу: я – впереди, она – следом за мной…

– Было ужасно жарко, горячий ветер гнал пыль и мусор. Если бы ты знал, сколько в этом скверике было мусора!

– Я чувствовал ее спиной, и было такое ощущение… – повысил он голос, чтобы не дать дантисту рассказывать, – совершенно непередаваемое ощущение!..

– Я сидел на скамейке напротив и все не решался к ней подойти…

– А у выхода вдруг затормозил, даже не знаю почему. Не могу объяснить.

– А потом придумал, – перебил его дантист, тоже повышая голос, – это глупое объяснение в любви. Но она не сочла его глупым! – громко выкрикнул он. – Она поверила! И…

– Вы даже не понимаете, о чем я вам рассказываю! – Он так возмутился хамству своей жертвы, что даже забыл о том, что они перешли на «ты». – Не даете мне слова сказать, ну и не надо. Вы ведь сам просили. И между тем…