Невская легенда - Александр Израилевич Вересов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Такие потаенные горы льда намерзают на отмелях. Прибылые воды срывают их и носят по озеру. Веснами рыбаки больше всего боятся столкнуться с подобным странствующим льдом…
В другой раз, весною же, Тимофей увидел такое, что запомнил на всю жизнь. Было это вот за той лесистой косой, недалеко от берега. На солнечный угрев выбрались тюлени. Неуклюжие, круглоголовые, шлепали ластами по льду. Ветер дул с озера. Голодной волчьей стае удалось незаметно подойти и напасть на тюленей. Волки, как настоящие разбойники, душили, рвали зубами и когтями. Самые сильные самцы-тюлени пробовали отбиться клыками… Рыбаки — Окулов был с олонецкими добытчиками — прогнали стаю. После того боя волков и тюленей в Олонце на полный год запаслись ворванью.
— Ладога наша с причудами, — говорил Тимофей сержанту, — загадок не оберешься… Это еще старики приметили, что семь лет на ней в межень[5] вода высокая, а другие семь лет — низкая. Почему? Не знаю… Или вот еще: ты на Волхове бывал, знаешь — там вода мутная. Свирью плавал, также знаешь — после того, как она примет Оять и Пашу, течет до дна взмученная. В Сяси вода темно-красная. В Олонке — дочерна болотная… Десятки рек несут в Ладожское озеро глину, грязь, песок. А вытекает всего одна река — Нева. И вода в ней чистая, прозрачная. Я такой вкусной воды нигде не пивал… Почему так? Не знаю.
Щепотев внимательно слушал. Сколько чудес на белом свете!
— Как же вы, ладожцы, плаваете по озеру-морю? — спросил сержант. — Как дорогу находите?
— Вот уж это, брат, твердо знаю, — ответил Тимофей, — эту науку на Ладоге с материнским молоком пьют… Ночью по звездам плывем. Днем — по ветру, по водяным и береговым приметам. А далеко ль прошли, считаем по времени. А время считаем днем — по солнцу, ночью — по огарку.
— Как по огарку? — не понял Щепотев.
— Проще простого, — усмехнулся попович, — запалю сальную свечку, скажем, в Сермаксе. Я уж знаю: до половины сгорит — прошли Тайпалу.
— Ну, а случается, что заблудишься на озере? — любопытствует Михайла Иванович.
— Это бывает. Даже частенько бывает. В таком разе — плыви к берегу, ищи людей. Выйдет к тебе мужичок-серячок. Невидный такой, а растолкует понятливо: когда вздунет подсиверный, скажет, тогда держи на всток, а впереди, знай, камни — мечи прочь, а исповедывши воду, будешь на доброй глубине… Так и иди, ладожскому мужику верь, не сомневайся…
— Всё тут, как в сказке, — зачарованно промолвил сержант, — наверно, и русалки есть.
— Конечно, есть, — обнадежил ладожанин, — только карелы зовут их по-своему — импи…
Долго Щепотев и Окулов плыли по озеру и прислушивались. Должно быть, шведские шлюпки потеряли след и вернулись к кораблю. На озере звуки катятся по воде гулко, как горошины на железном листе. Но сейчас не слышно́ ни голосов, ни скрипа весел.
Челн обошел еще один остров. Озеро пустынно. К вечеру становилось холодно. Налегли на весла. Согрелись. Ветер задувал с юга. Этот ветер, как объяснил Тимофей, карелы зовут «мучным». Потому что с ним сюда, где люди живут озером, рыбной ловлей и не растят пшеницы, сюда приходили из Новгорода барки с мукой и хлебом…
Чтобы уберечься от знобкого «мучника», Окулов и Щепотев ввели челнок в продолговатую бухту. Проплыли через щель, как бы высеченную в горе.
Бухта была окружена высокими скалистыми берегами. Поперек ее виднелась отмель, похожая на тушу какого-то морского зверя. Тимофей обогнул отмель. Челнок замер на спокойной воде.
Смеркалось. Потемнели скалы. Щепотев вдруг услышал — в бухте кто-то протяжно стонет. Под шапкой зашевелились потные волосы.
Никогда ничего не боявшийся сержант почему-то шепотом спросил:
— Слышь? Стонет?
— Русалка стонет, — равнодушно ответил ладожанин.
— Не морочь! — рассердись, громко сказал Щепотев, но тотчас снова убавил голос.
В заливе слышалось отчетливое, мерное:
— О-o-ox! О-о-ох!
— Знаешь, в какую бухту мы с тобой приплыли? — спросил Тимофей. — В Русалочью! Импилахти… Назвали ее так в память о великой и несчастливой любви…
Ладожанин замолчал. Сержант упрашивал, как мальчишка:
— Расскажи, Тимоша. Право, расскажи.
— Невдалеке отсюда, — начал Окулов, — есть карельская деревенька Хунукка. Жили там парень и девушка. Они крепко любили друг друга. Да парень-то был беден. Старики выгнали его из деревни. А девушку заперли дома. И вот в страшную ночь, в бурю, девушка сломала дверь, выбежала на обрыв и кинулась в озеро. Но она не умерла, а стала маленькой импи. С того времени — миновала же не одна сотня лет — каждую ночь импи всплывает и плачет о своей несбывшейся любви…
Над бухтой тише, чем прежде, но все же явственно проносились долгие вздохи:
— О-о-ох! О-о-ох!
Все еще шепотом сержант спросил о легенде:
— Неужто правда? Было так?
Тимофею некогда отвечать.
— Ветер поворачивает, — заторопил он, — давай выбираться из Русалочьей бухты.
Совсем стемнело. Только вода поблескивала.
Когда огибали отмель, Тимофей поднял весла.
— Гляди, — повернулся он к Щепотеву, — вот разгадка Импилахти… Волны прорываются сюда сквозь горловину, шевелят песок и камешки. Так бы ничего не услышать, да в скалах эхо сильное… А сказка про маленькую импи верная. Была такая любовь…
Ладожанин и сержант поставили парус. Челн бортом черкнул воду, выпрямился и легко поплыл. Они прижимали свое суденышко к восточному берегу озера. Надо было на дальнем расстоянии и непременно в темноте пройти Корелу.
Им все время казалось, что ветер слишком слаб и дырявый парус недостаточно быстро несет челн.
Мысленно разведчики были уже с боевыми товарищами на Неве, у Ореховца. Окулов и Щепотев представляли себе, как ввалятся в палатку Шереметева и скажут, что Нумерса на Ладожском озере нет, что шведский флот в Кореле невелик и что за долиной Узервы неотступно следят верные глаза… Фельдмаршал выслушает, велит налить храбрецам по чарке пенника и громко крякнет. Борис Петрович всегда крякает, когда другие пьют…
Сержант и ладожанин кинули жребий, кому держать вахту, кому спать. Впервые можно было вздремнуть.
Сквозь осенние тучи светились и гасли звезды. Челн плыл к полудню.
14. КАЛЕНОЕ ЯДРО
Осадные орудия с обоих берегов Невы били по крепости.
