Невская легенда - Александр Израилевич Вересов

Но не причиняли ей приметного вреда. Ядра дробили крепкий плитняк. Стены стояли несокрушимо.

Правда, удалось проломить кровли башен. Ядрами снесло козырьки бойниц. Результат слишком ничтожный.

Шведы безбоязненно ходили по стенам. На русском языке выкрикивали ругательства, насмешки.

Ожесточившийся Петр велел не жалеть пороха и ядер, бить кучно, меж двух башен. Полдня над стеной висело облако измельченного камня. Когда оно рассеялось, увидели — наконец-то сделан пролом. Но был он так мал и на такой высоте, что никак не мог облегчить штурм.

Шведы разгуливали по стенам как ни в чем не бывало.

Бомбардирский капитан поносил пушкарей последними словами. Не могут-де как следует прицел взять. Он съездил на правый берег, чтобы обругать батарейцев штерншанца.

— Вот же ходят, — Петр тыкал пальцем в сторону острова, — смеются над нами. Чем ответим?

Пушкари от тех слов, от несомненных неудач ходили мрачные, злые. Им, бомбардирам, начинать приступ. А зачина-то и нет. Похоже, ядра отскакивают от Нотебурга.

Трофим Ширяй отводил душу, вышучивал закадычного своего приятеля Жихарева:

— Хороша слава — «железный нос». А что толку? Долбишь, долбишь, все не впрок.

— Так ведь стены-то какие? — оправдывался Логин. — Нашей, российской, кладки. Одно слово — Орешек.

— У хренова воина все так, — язвил Ширяй, — что ни хвать — то ерш, то еж.

Вдоволь насмотрится Трофим, как приятель пыхтит, фырчит. Скажет веско:

— Насчет городка этого ты правду сказал. Крепость важная. Про нее на Руси издавна пословица ходит: «Орешек и перца горчае».

Муторно на душе у пушкаря. Понимал — упреки заслужены. Да разве в том дело, что Троха над ним потешается? Вот загвоздка: как достать врага, схоронившегося за крепкими стенами?

От дум Жихарев стал еще лохматей и на вид страховитым. Не говорил — огрызался. Глаза от бессонницы покраснели и распухли.

Никому ничего не объясняя, Логин за ракитником поблизости от штерншанца начал рыть неглубокую ямину. Принялся подтаскивать жженый уголь: у кашеваров этого угля — горы. Стал прикидывать, как мехи соорудить.

Трофим тут же вертелся. Спрашивал:

— Чего задумал?

Литец отмахивался, словно от надоедной осы.

— Курчавый волос — кудрявые мысли, — донимал Троха.

Теперь он зубоскалил реже. Помогал приятелю. То березовых поленьев нарубит, то из старых ржавых багинетов крючья соорудит. Но всего дороже был для литца кусок парусины, которую Ширяй стащил у кого-то на левом берегу.

Парусину Логин скатал в трубу, зашил ее с одного конца. Получились мехи на славу.

Многие дивились — чудит литец. Мастерскую с горном соорудил под носом у шведов. Но пушкари поопытней давно уже сообразили, в чем дело, и одобряли товарища.

Мехами Жихарев раздул горн. Потом вкатил в него ядро. Когда металл раскалился и по нему загуляли белые звезды, ядро выхватил самодельными крючьями, подтащил к пушке.

У орудия Жихарев остался один. Даже пушкарям, даже Ширяю велел отойти прочь. Так как Трофим его не послушался, а убеждать не было времени, литец дал ему такого тумака, что он выкатился за шанец.

Ширяй ныл и на все корки ругал этот чертов «железный нос». Пушкари урезонивали:

— Дурья голова, он же тебе жизнь спасает. Уходи подальше.

Троха лег за бугорок и расширенными глазами следил за каждым движением Логина.

Тот заглянул в дуло, для чего-то пощупал его рукой, вытер руку о порты. Нагнулся к раскаленному ядру и поддел его железной снастью.

Закряхтев от натуги, литец выпрямился и вкатил ядро в пушку.

От мгновенного удара дрогнула земля. Все затянуло дымом. Пламенно-красное ядро, разгораясь все ярче, летело к крепости. Перемахнуло через стену и исчезло среди покатых крыш.

Пороховое облако отнесло в сторону. Жихарев ползал вокруг сдвинувшейся с места пушки, ощупывал ее теплое медное тело.

— Цела, родимая, — шептал он, — выдержала, матушка.

Некогда было стирать гарь, густо покрывшую лицо и руки. Этаким чертом литец бросился к горну и принялся калить второе ядро.

Стрельба теперь шла спокойно, размеренней. Жихарев допустил помощников. У пушки орудовали трое, четверо.

По остерегающему оклику Логина «бо-ойся!» все находящиеся поблизости падали на землю. Огненный шар, прокладывая в воздухе искристую дугу, летел в Нотебург.

После второго ядра шведы перестали прогуливаться. Но результатов обстрела заметно не было.

Лишь после четвертой посылки возле башни, обращенной к Неве, дым и пламя взлетели к небу.

На правом берегу закричали:

— Ура-а-а!

На левом тысячами глоток подхватили.

Пошли в ход каленые ядра. Дело это было не в диковинку. Калить железо умели давно. Сейчас огневое это мастерство пришлось в самую пору.

Нотебург пылал.

Через некоторое время на стене крепости появился шведский барабанщик. Видно было, как мелькают палочки в его руках. Но дроби не слыхать. Лишь когда стихла стрельба, слабо долетел многократно повторенный сигнал к посылке парламентера.

Шведы хотят говорить. Знак добрый. Солдаты, радуясь тому, что хоть какое-то время можно не опасаться летящего со свистом железа, высыпали из окопов.

Лодка под белым флагом поперек течения поплыла от крепости к левому берегу, к петровской батарее.

Шведский офицер церемонно снял треуголку, склонясь, помахал ею и вытащил из-за отворота мундира белый листок. Решив, что самый высокий среди обступивших его артиллеристов и есть главный начальник над русскими, он передал ему листок.

Это было послание от шлиппенбахши, жены нотебургского коменданта.

Петр велел толмачу громко читать и переводить. Офицер почтительно заметил, что письмо адресовано благородному господину фельдмаршалу.

Петр не менее почтительно объяснил офицеру:

— Мы тут все благородные.

И уже сердито крикнул толмачу:

— Читай!

С первых слов на батарее раздался хохот, который не смолкал до конца чтения. Шлиппенбахша в жалостных выражениях писала о «великом беспокойстве от огня и дыму», о «бедственном состоянии, в котором обретаются высокородные жены господ офицеров». Супруга коменданта просила, чтобы их выпустили из крепости.

— Припекло шлиппенбахшу!

— А чего они сюда, как блохи, прискакали? Сидели бы в своей Стекольне!

— Жиреют на чужой земле!

Гневные голоса пушкарей неслись со всех сторон. У Петра шевелились усы. Маленький красный рот скосился и поехал к уху.

Шведский офицер понял свою ошибку. Он снова попросил, чтобы письмо было передано Шереметеву.

— Не имею времени разыскивать его, — сказал Петр, — но знаю доподлинно, что господин мой фельт-маршалк не пожелает опечалить супругов разлукой.

— Господин капитан! — швед поднял руку, готовясь произнести речь.

Но Петр не стал слушать.

— Ежели высокородные офицерши желают покинуть крепость, — бросал Петр жесткие слова, — никто не будет чинить им противства. Но пусть они заберут с собою и своих любезных мужей.

На батарее снова громыхнул хохот, словно взорвалась мортира. Швед закусил губу. Бомбардирский капитан подмигнул. Здоровенный пушкарь черными от пороха лапищами поднес парламентеру наполненную до краев