Невская легенда - Александр Израилевич Вересов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правда, удалось проломить кровли башен. Ядрами снесло козырьки бойниц. Результат слишком ничтожный.
Шведы безбоязненно ходили по стенам. На русском языке выкрикивали ругательства, насмешки.
Ожесточившийся Петр велел не жалеть пороха и ядер, бить кучно, меж двух башен. Полдня над стеной висело облако измельченного камня. Когда оно рассеялось, увидели — наконец-то сделан пролом. Но был он так мал и на такой высоте, что никак не мог облегчить штурм.
Шведы разгуливали по стенам как ни в чем не бывало.
Бомбардирский капитан поносил пушкарей последними словами. Не могут-де как следует прицел взять. Он съездил на правый берег, чтобы обругать батарейцев штерншанца.
— Вот же ходят, — Петр тыкал пальцем в сторону острова, — смеются над нами. Чем ответим?
Пушкари от тех слов, от несомненных неудач ходили мрачные, злые. Им, бомбардирам, начинать приступ. А зачина-то и нет. Похоже, ядра отскакивают от Нотебурга.
Трофим Ширяй отводил душу, вышучивал закадычного своего приятеля Жихарева:
— Хороша слава — «железный нос». А что толку? Долбишь, долбишь, все не впрок.
— Так ведь стены-то какие? — оправдывался Логин. — Нашей, российской, кладки. Одно слово — Орешек.
— У хренова воина все так, — язвил Ширяй, — что ни хвать — то ерш, то еж.
Вдоволь насмотрится Трофим, как приятель пыхтит, фырчит. Скажет веско:
— Насчет городка этого ты правду сказал. Крепость важная. Про нее на Руси издавна пословица ходит: «Орешек и перца горчае».
Муторно на душе у пушкаря. Понимал — упреки заслужены. Да разве в том дело, что Троха над ним потешается? Вот загвоздка: как достать врага, схоронившегося за крепкими стенами?
От дум Жихарев стал еще лохматей и на вид страховитым. Не говорил — огрызался. Глаза от бессонницы покраснели и распухли.
Никому ничего не объясняя, Логин за ракитником поблизости от штерншанца начал рыть неглубокую ямину. Принялся подтаскивать жженый уголь: у кашеваров этого угля — горы. Стал прикидывать, как мехи соорудить.
Трофим тут же вертелся. Спрашивал:
— Чего задумал?
Литец отмахивался, словно от надоедной осы.
— Курчавый волос — кудрявые мысли, — донимал Троха.
Теперь он зубоскалил реже. Помогал приятелю. То березовых поленьев нарубит, то из старых ржавых багинетов крючья соорудит. Но всего дороже был для литца кусок парусины, которую Ширяй стащил у кого-то на левом берегу.
Парусину Логин скатал в трубу, зашил ее с одного конца. Получились мехи на славу.
Многие дивились — чудит литец. Мастерскую с горном соорудил под носом у шведов. Но пушкари поопытней давно уже сообразили, в чем дело, и одобряли товарища.
Мехами Жихарев раздул горн. Потом вкатил в него ядро. Когда металл раскалился и по нему загуляли белые звезды, ядро выхватил самодельными крючьями, подтащил к пушке.
У орудия Жихарев остался один. Даже пушкарям, даже Ширяю велел отойти прочь. Так как Трофим его не послушался, а убеждать не было времени, литец дал ему такого тумака, что он выкатился за шанец.
Ширяй ныл и на все корки ругал этот чертов «железный нос». Пушкари урезонивали:
— Дурья голова, он же тебе жизнь спасает. Уходи подальше.
Троха лег за бугорок и расширенными глазами следил за каждым движением Логина.
Тот заглянул в дуло, для чего-то пощупал его рукой, вытер руку о порты. Нагнулся к раскаленному ядру и поддел его железной снастью.
Закряхтев от натуги, литец выпрямился и вкатил ядро в пушку.
От мгновенного удара дрогнула земля. Все затянуло дымом. Пламенно-красное ядро, разгораясь все ярче, летело к крепости. Перемахнуло через стену и исчезло среди покатых крыш.
Пороховое облако отнесло в сторону. Жихарев ползал вокруг сдвинувшейся с места пушки, ощупывал ее теплое медное тело.
— Цела, родимая, — шептал он, — выдержала, матушка.
Некогда было стирать гарь, густо покрывшую лицо и руки. Этаким чертом литец бросился к горну и принялся калить второе ядро.
Стрельба теперь шла спокойно, размеренней. Жихарев допустил помощников. У пушки орудовали трое, четверо.
По остерегающему оклику Логина «бо-ойся!» все находящиеся поблизости падали на землю. Огненный шар, прокладывая в воздухе искристую дугу, летел в Нотебург.
После второго ядра шведы перестали прогуливаться. Но результатов обстрела заметно не было.
Лишь после четвертой посылки возле башни, обращенной к Неве, дым и пламя взлетели к небу.
На правом берегу закричали:
— Ура-а-а!
На левом тысячами глоток подхватили.
Пошли в ход каленые ядра. Дело это было не в диковинку. Калить железо умели давно. Сейчас огневое это мастерство пришлось в самую пору.
Нотебург пылал.
Через некоторое время на стене крепости появился шведский барабанщик. Видно было, как мелькают палочки в его руках. Но дроби не слыхать. Лишь когда стихла стрельба, слабо долетел многократно повторенный сигнал к посылке парламентера.
Шведы хотят говорить. Знак добрый. Солдаты, радуясь тому, что хоть какое-то время можно не опасаться летящего со свистом железа, высыпали из окопов.
Лодка под белым флагом поперек течения поплыла от крепости к левому берегу, к петровской батарее.
Шведский офицер церемонно снял треуголку, склонясь, помахал ею и вытащил из-за отворота мундира белый листок. Решив, что самый высокий среди обступивших его артиллеристов и есть главный начальник над русскими, он передал ему листок.
Это было послание от шлиппенбахши, жены нотебургского коменданта.
Петр велел толмачу громко читать и переводить. Офицер почтительно заметил, что письмо адресовано благородному господину фельдмаршалу.
Петр не менее почтительно объяснил офицеру:
— Мы тут все благородные.
И уже сердито крикнул толмачу:
— Читай!
С первых слов на батарее раздался хохот, который не смолкал до конца чтения. Шлиппенбахша в жалостных выражениях писала о «великом беспокойстве от огня и дыму», о «бедственном состоянии, в котором обретаются высокородные жены господ офицеров». Супруга коменданта просила, чтобы их выпустили из крепости.
— Припекло шлиппенбахшу!
— А чего они сюда, как блохи, прискакали? Сидели бы в своей Стекольне!
— Жиреют на чужой земле!
Гневные голоса пушкарей неслись со всех сторон. У Петра шевелились усы. Маленький красный рот скосился и поехал к уху.
Шведский офицер понял свою ошибку. Он снова попросил, чтобы письмо было передано Шереметеву.
— Не имею времени разыскивать его, — сказал Петр, — но знаю доподлинно, что господин мой фельт-маршалк не пожелает опечалить супругов разлукой.
— Господин капитан! — швед поднял руку, готовясь произнести речь.
Но Петр не стал слушать.
— Ежели высокородные офицерши желают покинуть крепость, — бросал Петр жесткие слова, — никто не будет чинить им противства. Но пусть они заберут с собою и своих любезных мужей.
На батарее снова громыхнул хохот, словно взорвалась мортира. Швед закусил губу. Бомбардирский капитан подмигнул. Здоровенный пушкарь черными от пороха лапищами поднес парламентеру наполненную до краев
