Князь мертвецов (СИ) - Кирилл Кащеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но… а как же… — тетушка слабым взмахом руки указала на Митю. — Да говорят, вы вообще на господ не шьете, только на дам! — она все еще на что-то надеялась — возможно, на вселенскую справедливость?
— Господин Меркулов-младший был весьма убедителен. Но если он согласится уступить мое время вам… — тоном истинного искусителя протянул альв.
Тетушка обернулась к Мите и воззрилась на него с отчаянной, безмолвной надеждой.
«А ведь если я уступлю, наша домашняя война, пожалуй, прекратится» — подумал Митя, глядя в ее молящие глаза. Пара слов, и он станет для тетушки и Ниночки настоящим героем.
Вот уж кем Митя никогда не хотел быть!
— Простите, дорогая тетушка, что касаюсь деликатной темы, но вам с Ниночкой хоть есть что одеть, мне же скоро и вовсе дерюгой прикрываться придется, — улыбнулся Митя с интересом наблюдая, как надежда в двух парах глаз сменяется иссушающей ненавистью.
— И сколько же это все будет моему племяннику стоить? — выпрямляясь, будто кол проглотила, процедила тетушка.
И прежде, чем Митя сообразил, как намекнуть ей на неуместность вопроса, не слишком позорясь перед альвом, тот равнодушно ответил:
— Сюртуки около ста рублев встанут. Каждый. От материала и приклада зависит. Жилет до сорока обойдется, — он бросил тетрадь с расчетами и мерную ленту в саквояж. Замочек щелкнул с неумолимостью палаческого топора.
— Сколько? — в священном ужасе выдохнула тетушка.
Тоже самое хотел прокричать Митя — но он светский человек, и кричал мысленно.
— И где ты собираешься взять такие деньги? — вовсе позабыв приличия, едко поинтересовалась тетушка, и Митя опомнился.
— Думаю, источник наших семейных финансов маэстро Йоэлю не интересен. С вашего разрешения, мы с господином Альшвангом вынуждены вас покинуть. Торопимся, знаете ли, подобрать должный приклад для сюртуков, подкладку, пуговицы…
«… но сперва добыть на них деньги!» — мысленно закончил он.
Глава 16. Ворованный мертвец
— Обидели бедную тетушку, лишили надежды…
Они шли по улице — Митя впереди, Йоэль на полшага позади. И почтительный наклон головы — вдруг молодой барин чего сказать пожелает — был правильный, и типичная мелкая приказчицкая побежка, но почему-то в исполнении альва все это гляделось… неправильным. Словно затаённое издевательство. Митя подозревал, что не только гляделось.
— Я? Та ни Боже мой, шо вы такое говорите! — с внезапно прорезавшемся местечковым акцентом протянул Йоэль. — Я всего лишь обрисовал положение вещей, а уж вы сами ее и лишили, и обидели…
— Безусловно, я, — согласился Митя. Он всегда честно признавал всех им обиженных, а теперь даже и убитых. А чего стыдиться, если они сами виноваты? Напрашивались же: не убить, так обидеть. Тетушка — больше всех.
Они еще раз повернули, в который раз оказавшись на задах модного дома Альшвангов.
— Какие хоть мерки у этого вашего посредника? — раздраженно спросил Йоэль.
— Выберите что есть поприличнее, а посредника я под мерки подберу, — рассеяно ответил Митя, озираясь по сторонам. Этот проулок ему не нравился, да и немудрено — вечно тут какие-то неприятности! — Что-то не так? — поинтересовался Митя.
— Да как вам сказать… — протянул альв, круто повернулся на каблуках и зашагал прочь.
«Странные они все же, альвы, а которые еще и евреи, те вдвое.» — Митя дернул плечом. Потом дернул еще раз, пытаясь стряхнуть коснувшееся его что-то невесомое, почти неощутимое и задрал голову.
Мертвая Фира Фарбер больше не сидела на крыше дворового туалета. Она перепорхнула на ограду и с нее дотянулась кружевным зонтиком до Митиного плеча. И теперь вопросительно и требовательно смотрела ему в глаза.
— Устала ждать? — тихо выдохнул в ответ он.
Мертвая девушка кивнула.
— Потерпи. Я… — хотел сказать «скоро», но вовремя остановился. С мертвыми надо быть очень аккуратным в словах, они склонны понимать, как им самим хочется, а потом требовать от живых невозможного и немыслимого. Для живых. — Я… стараюсь.
Глаза покойницы полыхнули тьмой, и она оскалилась. А вот это нехорошо. Митя с тревогой поглядел на ее слегка заострившиеся зубы. Если она в жажде мести из призрака — нежити, в сущности, безобидной, — начнет превращаться в навью. Нехорошо.
Послышались быстрые шаги, покойница оглянулась — развернув голову на девяносто градусов.
Из ворот, на ходу застегивая саквояж, выскочил Йоэль:
— Пришлось у дядюшки Исакыча одалживаться, так что теперь вы мне еще должны за сюртук и жилет, — отрывисто бросил он.
— Подержанные. — отрезал Митя. — А то и ворованные. Других у вашего дядюшки не бывает.
— Господин Меркулов-младший, а вы точно не еврей? По родословию вроде как нет, а торгуетесь, будто таки да.
— Идемте уже, наконец!
Покойница невесомо балансировала на пиках забора, провожая Митю пристальным, темным взглядом.
— Вы ее знали?
— Кого? — альв удивленно поглядел сперва на Митю, потом на забор. Снова на Митю.
— Эсфирь Фарбер.
Фирочку? — альв помрачнел. — Она была чудесная.
— Хорошая швея? — осторожно уточнил Митя. Потому что красавицей покойная точно не была.
— Швея? Неплохая, добросовестная. Но эта девушка была способна на большее. Ей бы учиться… — в голосе альва зазвучала тоска. — А этот зверь ее погубил!
— Животное, что поделаешь, — согласился Митя, вспоминая разорванное медведем тело.
— Животное бы за такое пристрелили, а этот… — сквозь зубы процедил альв и безнадежно махнул рукой.
— Это вы о ком? — насторожился Митя.
— О хорунжем Потапенко, о ком же еще! — с ненавистью процедил тот.
— Оборотни — равноправные подданные империи. — напомнил Митя. — Называть их животными…
— А евреи — нет, — перебил альв. — Не равноправные. Солдатом еврей должен быть, даже если не хочет, а вот офицером быть не может — даже если хочет, потому как еврей. И офицерской женой еврейка тоже быть не может. Так что ваш равноправный оборотень попросту соблазнил еврейскую девушку, а после бы встряхнулся, и дальше побежал. А от ее жизни камня на камне не осталось, если б ее раньше не убили.
— Я слышал, хорунжий очень тяжело перенес ее гибель. Он ее любил, — хмуро сказал Митя.
— Тяжело было ее родителям, — отрезал альв. — Которых по «Временным правилам»13, которые у нас в империи скоро станут вечными, в город наш господин полицмейстер даже на похороны не впустил. Не любит, когда жиды тут шляются. А любовь — это для альвийской поэзии, — он скривил безупречно очерченные губы, — а не для
