Медноголовый - Бернард Корнуэлл

Но сейчас федеральная армия заняла железнодорожную станцию, и командир этой армии осматривал оставленные конфедератами оборонительные сооружения. Генерал-майор МакКлеллан был приземистым коротышкой с пухлыми мальчишескими щеками. Ему исполнилось тридцать пять лет, и он держался важно и насуплено, тщётно надеясь, что это компенсирует его молодость и миниатюрность стати. С той же целью генерал отрастил усы. С той же целью и с тем же результатом.

Джордж Бринтон МакКлеллан в Вест-Пойнте дружил с будущими генералами Конфедерации Эмброузом Хиллом и Джебом Стюартом, а по жизни был везунчиком и любимцем прессы. Данное газетчиками прозвище «юный Наполеон» очень ему нравилось, и на множестве фото он запечатлён в характерной наполеоновской позе. Слева направо: «юный Наполеон» в думах; «юный Наполеон» с супругой (не Жозефиной); «юный Наполеон» с боевым соратником (за неимением битого Суворовым маршала МакДональда с битым южанами генералом МакДауэллом)

Сейчас генерал сосредоточенно вперился взглядом в «квакерскую пушку». От станции влажно тянуло гарью. Генерал молчал. Офицеры его штаба тоже хранили благоговейное молчание. Игра в молчанку, наконец, надоела одному из высокопоставленных штатских:

— Это бревно, генерал. — пояснил он с иронией, — Так у нас в Иллинойсе именуют срубленный ствол дерева.

Генерал-майор Джордж Бринтон МакКлеллан, не снизойдя до ответа, двинулся к следующей мокрой чёрной деревяшке. По пути он внимательно смотрел под ноги, обходя глубокие лужи, могущие испачкать его надраенные до зеркального блеска сапоги. Второе бревно генерал подверг столь же пристальному рассматриванию. На жерле поддельной пушки шаловливые ручонки неизвестного южанина вырезали три слова: «Ух ты, да?»

— Ух, ты, да? — немедленно и с выражением озвучил иллинойсец.

Этот краснорожий средних лет конгрессмен был сожалительно близок к президенту Линкольну, что вынуждало офицеров свиты Макклеллана, несмотря на вызывающе дерзкое поведение сенатора, избегать задираться с ним. МакКлеллан политикана презирал, ибо тот являлся одной из республиканских шавок, что всю зиму облаивали Потомакскую армию, обвиняя её командующего в бездействии и нерешительности. «Всё тихо на Потомаке» — глумливо пели они на все лады, допытываясь, почему самое дорогостоящее войско в американской истории сонно дремлет вместо решительного удара по врагу. Такие вот, как этот конгрессмен, ябедничали на МакКлеллана президенту, открыто подзуживая того сменить МакКлеллана на кого-то более воинственного. МакКлеллан устал от критики. Он не побоялся ясно выразить иллинойсцу своё неудовольствие, решительно повернувшись к нему спиной и осведомившись у одного из штабистов:

— Как полагаете, эти фальшивки давно здесь установлены?

Полковник-сапёр замялся. Он успел обследовать поддельные пушки. Основательно подгнившие нижние части брёвен однозначно указывали на то, что фальшивые орудия стоят на валах с лета. Вслух такое говорить, особенно при сенаторе, не стоило, потому что тогда выходило, будто самая многочисленная армия, какую только собирала когда-либо Америка, протопталась на месте несколько месяцев, напуганная видом простых колод, выкрашенных в чёрный цвет. Генералу МакКлеллану подобный ответ едва ли пришёлся бы по вкусу.

— Вероятно, сэр, их поставили вчера. — вздохнув, соврал полковник.

— Но до вчерашнего дня здесь стояли настоящие пушки? — уточнил генерал.

— О, без сомнения. — энергично закивал полковник.

Сапёра поддержал другой штабист:

— Разумеется, сэр. Разумеется.

— Мы видели их! — подключился третий и почти не покривил душой, рассудив, что конные разъезды видели с расстояния в этих брёвнах пушки, и даже могли бы в том с чистым сердцем присягнуть.

Иллинойсец не унимался.

— А мне сдаётся, что дрыны тут долго стоят.

Нещадно пачкаясь, он влез в амбразуру и спрыгнул к фальшивой пушке. Вероятно, конфедераты намеревались с течением времени поставить здесь пушки настоящие, потому что позиция была оборудована по всем правилам, с выложенным досками уклоном к амбразуре, по которому орудие, отброшенное отдачей назад, само возвращалось в первоначальное положение. На заплесневевших, заросших грязью досках сенатор поскользнулся, удержавшись на ногах лишь потому, что успел опереться на «квакерскую пушку». Одна из досок под ногой иллинойсца проломилась, и оттуда прыснули в стороны потревоженные мокрицы. Конгрессмен достал изо рта изжёванный мокрый окурок сигары:

— Концы с концами не сходятся, генерал. Не могли тут настоящие пушки стоять месяцами. Дурили вас мятежники обычными крашеными деревяшками.

— То, чему вам повезло стать свидетелем, конгрессмен, — яростно отозвался МакКлеллан, — победа! Возможно, самая великая из тех, что занесены в анналы нашей истории! Триумф науки, поставленной на службу военному прогрессу!

Генерал простёр длань в драматическом жесте, и обвёл ею пожарище с кучами пепла на месте сгоревших вагонов и одиноко торчащей трубой сгинувшего в огне деревянного здания:

— Вот оно, поле нашей победы! Поле, оставленное побеждённым врагом, уносящим ноги, лишь бы не пасть под тяжестью нашей десницы, как спелый колос, срезанный неумолимым серпом!

Сенатор обозрел гарь и ехидно заметил:

— На вашем поле победы, генерал, недостаёт трупов побеждённых.

— Современная война выигрывается манёвром, и в этом её гуманная сущность. Вам следовало бы опуститься на колени и возблагодарить за это Всемогущего Творца. — оставил за собой последнее слово генерал, важно удаляясь в сторону города.

Станция Манассас после отхода конфедератов. Март 1862 года.

Конгрессмен покачал головой, но ничего не произнёс. Высокий мужчина в поношенной французской кавалерийской форме с потускневшим золотым шитьём протиснулся сквозь амбразуру взглянуть своими глазами на «квакерскую пушку». Звали его Лассан, он носил чин полковника, состоя в качестве французского военного наблюдателя при армии северян ещё с летней её неудачи под Булл-Раном. На боку Лассан таскал здоровенный палаш, был одноглаз, но нрав имел весёлый и легко сходился с людьми. Примерившись, француз пнул носком сапога подгнивший настил. Звякнула шпора, и доска раскрошилась.

— Ну, Лассан? — спросил полковника сенатор, — Что ты на это скажешь?

— Я в вашей стране гость, — дипломатично ответил француз, — А кого, конгрессмен, волнует мнение чужаков?

— Ты же не слепой. — фыркнул сенатор, — Не надо быть американцем, чтобы скумекать, что эти дрова сюда взгромоздили не вчера и не позавчера.