Испытатели - С Вишенков

Время от времени у экипажа бывают передышки -- когда машина проходит технический осмотр. Ее осматривают, смазывают, подтягивают и что нужно меняют.

В такие дни все особенно тщательно бреются и снимают со своих мундиров каждую пылинку.

Все эти процедуры сопровождаются репликами, вроде: "Отдай зеркало -- и так хорош", или: "Первый парень на деревне", или: "Не беспокойся, Коленька, все твоей жене расскажу".

Наконец все одеты, и каждый сияет, как новый гривенник. Подают машину -- открытый южный автобус, и экипаж едет в соседний городок, живописно, подковой изогнувшийся по берегам бухты.

В кафе на Приморской улице, где особенно вкусно готовили куриный холодец, сдвигаются столики. Играет оркестр. Из-за стеклянной буфетной стойки выглядывают разноцветные наклейки на бутылках, но пить во время испытаний разрешается только лишь фруктовые или чайно-кофейные напитки.

Старший над нашей группой, инженер Жарков, твердо стоял на стороне авиационной медицины. Это вначале не способствовало подъему настроения, но шутливые планы "обмана" врачей, изобретаемые неистощимым Бряндинским, быстро поднимали дух.

В "спиртном деле" кое-кому иногда помогал норд-ост. На горизонте появлялась зловещая туча. На смену жара внезапно приходил холод. Порывисто и злобно дул ветер, создавал сплошную завесу пыли над аэродромом. Полеты не надолго прекращались, и испытательная группа засиживалась в кафе на Приморской. В запасе у каждого члена экипажа было много басен и приключений, пережитых как лично рассказчиком, так и его приятелями.

У многих посетителей были красные носы, и эти посетители то и дело доставали носовые платки из карманов. Инженер Жарков и здесь был на-чеку. Вместе с первым вздохом норд-оста экипаж по команде инженера принимал первую антигрипозную пилюлю и проделывал это трижды в день.

Из экипажа никто ни разу не хворал, но гриппозную "обстановку" многие, так сказать, использовали.

-- Что-то я себя неважно чувствую, -- выдавливал сквозь зубы помощник инженера, громко сморкался и щупал голову. -- Нет ли жару?

-- Та-ак, -- тянул Жарков, косясь на помощника. -- Придется срочно применить вам инженерно-врачебное средство. Официант! -- звал Жарков. -Смешайте сто граммов водки и чайную ложку перца.

Помощник залпом опрокидывал бокал, и лицо у него искажалось, как в кривом зеркале комнаты смеха.

-- Что-то и у меня нос заложило, -- ныл Лебединский и доставал носовой платок.

Инженер оценивал комплекцию штурмана и заказывал:

-- Двести граммов водки и две ложки перцу!

Грипп излечивался, не успев возникнуть.

Время незаметно шло, испытания подходили к концу. Тетради для заметок заполнялись записями наблюдений и разбухли от вклеенных в них добавочных листов. Накопленные материалы было сподручнее обрабатывать дома, на подмосковной базе. Кроме того, близился веселый праздник -- Первомай, всем хотелось провести его среди друзей и близких, и люди нажимали, что называется, на все педали, чтобы поскорей закончить оставшуюся работу.

В один из свободных от полетов дней (техники производили очередной осмотр машины) часть группы выехала на катере осмотреть островки-мишени.

То, что они видели, навсегда врезалось в их память. На островках не было ни одного живого места. Их будто несколько раз перепахивали в разных направлениях.

Одна из бомбовых серий случайно накрыла большую птичью стаю, расположившуюся здесь на отдых. Вся стая погибла.

Все это выглядело настолько символично, что люди, пораженные, долго стояли, не говоря ни слова.

Лебединский прервал молчание.

-- Жалко птиц. -- сказал он. -- Вот фашистам за Гернику и другие штучки не мешало бы устроить такую баню.

Через неделю предстоял вылет домой, но неожиданно отозвали Лебединского.

Коккинаки готовил рекордный полет, а Бряндинский был у него бессменным штурманом.

С дороги, -- он ехал поездом, -- пришла короткая и малопонятная телеграмма. Штурман писал: "Продолжайте лечение тем же способом, подробности письмом".

Дня через два была получена все объяснившая открытка. Штурман писал, что в одном купе с ним ехал профессор медицины. Лебединский поделился с ним, и тот не только одобрил своеобразный метод лечения гриппа, но даже научно взялся обосновать его.

Настал день вылета. И здесь летчики воспользовались еще одним советом Лебединского. Он глубоко знал метеорологию и ее законы. Он знал, что на больших высотах курсируют в разных направлениях могучие ветры. Штурман умел так прокладывать курс, что ветры дули в хвост самолету и значительно нагоняли скорость.

Краснокутнев набирал высоту, искал попутного ветра и нашел его. Самолет быстро помчался на север. Через три с половиной часа машина благополучно села. Это был рекордный по скорости перелет для такого класса машин.

Вскоре сери этих бомбардировщиков стали поступать на вооружение наших воздушных сил.

В последний раз

Хотя общие правила ввода и вывода самолета из штопора были давно установлены и проверены на практике, однако эта машина была новой, опытной и, несомненно, имела свои характерные особенности поведения в штопоре, которые необходимо было выяснить.

Опыт летчика Алексея Кубышкина был вполне достаточным, чтобы ему поручили это ответственное и серьезное испытание.

Поднявшись на пять тысяч метров и убедившись, что другой самолет, с которого ведущий инженер наблюдал за ним, находится неподалеку, Кубышкин принялся за дело. Сначала он выполнил один виток и дал рули на выход. Вращение самолета прекратилось, нос машины опустился, она перешла в пике, затем, подчиняясь воле летчика, в горизонтальный полет, в режим подъема и восстановила утерянную было высоту.

Кубышкину далее предстояло последовательно довести число витков до двух, трех и пяти, и, не теряя времени, он стал все это проделывать.

После трех витков летчик, дав обратную ногу и двинув от себя ручку, решил, что с его стороны все необходимое уже проделано и результаты не замедлят сказаться. Однако секунды две спустя он заметил, что его оптимизм недостаточно обоснован и что результаты неожиданно получились обратные.

Истребитель, вместо того чтобы опустить нос, начал поднимать его, перешел в плоский штопор и закружился с такой скоростью, что из-за отлива горючего в системе остановился мотор, а из-за слабого обдува -- винт. Мотор как средство, иногда используемое летчиком для выхода из штопора, перестал быть таковым. Наступила непривычная тишина, нарушаемая лишь свистом рассекаемого крыльями воздуха. Центробежной силой Кубышкина прижало к вибрирующему борту самолета, и это напомнило летчику некогда перенесенный приступ лихорадки.