Фантастические тетради - Ирина Ванка

Истекали последние сутки до урагана. Не зная почему, Мидиан принимал их, как свой последний срок. Он просиживал часами в пустом отсеке. Его упрямый организм регулировал гравитацию и микроклимат, но голова так и не нашла способ обходиться без языка, которого не знал ни один альбианин. Он возвращался в свою пещеру подавленный и сосредоточивался на решении неразрешимых задач. Его покой то и дело нарушал Папа Ло, пролетая мимо в поисках одному ему доступных фантомов. Однажды это были несуществующие рукописи, в другой раз — отсутствующий коридор… Когда Папа напал на след манустрала, Мидиан увязался за ним, дабы взглянуть на это непотребное чудовище и убедиться в том, что на этой планете ему бояться некого. Но это был очередной обман чувств. Папа нервничал, даже Эфа он терял в подземельях, несмотря на то, что завладел микрофоном связи Мидиана и всегда имел возможность воспользоваться профессорским даром переводчика. Папа Ло крайне редко находил в себе желание формулировать мысль. Чаще всего мычал и махал руками. Папа Ло искал предметы, на которых мог остаться какой-нибудь графический знак, имеющий отношение к Языку Ареала. «Это самый сложный язык, — предупреждал он, — его смысловой архив не каждому дикарю будет ясен». Он находил лишь пустые камни.

Всякие мрачные мысли посещали голову Мидиана. Но среди них не было ни одной, имеющей отношение к навигации Ареала. Папа не мог догадываться о глубине стоящей перед ним проблемы, и Мидиан не видел смысла его огорчать. Команды навигации действительно могли оказаться универсальными, но требовали безукоризненной точности. Это значит, что перевод на Язык Ареала должен быть абсолютным. Переводы профессора, как правило, грешили вольностями, а планета не изобиловала артефактами той эпохи.

Надеясь на чудо, Мидиан пробовал вскрыть панель телепатическими приемами того же универсального пилотажа. Но устройство «молнии» отличалось от его корабля гораздо сильнее, чем казалось на первый взгляд. Безжизненная внутренность полусферы все меньше производила впечатление управляющего пульта. «Он самый, — успокаивал его Ло. — Клянусь, темное царство Босиафа». Самого Босиафа Папа фамильярно называл «Суф» и добавлял, что Суф ни разу не делился с ним секретами ремесла, что при появлении Суфа на пульте панель разворачивалась сама на полный диапазон. Сам же Ло, несчастный долгожитель, управлял в своей жизни только верблюжьей упряжкой. Папа Ло точно знал, что вскрытие панели на этой посудине зависит от допуска навигатора. Но Суф знал способ обмануть машину.

О богах старик вспоминал неохотно. Воспоминания о них, всех без исключения, вызывали у него приступ дистрофического головокружения. И, извлекая из памяти очередной персонаж «пантеона», Ло обязательно опирался на стенку. Великого Анголла — верховное божество — он вспоминал как «малыша Голли» и безмерно скорбел о том, что не уберег его в нежном возрасте от дурных влияний. Случалось, малыш Голли вскрывал панель на треть. А великий Фарей — покровитель ветров, которого Ло иначе как самоуверенным тупицей не величал, случалось, в ударе вскрывал на одну осьмушку, и этого вполне хватало, чтобы заложить программу полета. Остальные боги не вызывали в нем острых переживаний. Юлевана он звал Баю и презирал за чрезмерную хитрость. Прочие и вовсе не стоили того, чтобы помнить имена. Единственное существо, снискавшее Папино уважение, и то было богом наполовину. Это создание, как утверждал старик, из ничего слепило биосферу мертвой планеты и умыло руки. Но имени его, за давностью лет, вспомнить не мог. Альбиане звали сие божество Кисаритом. Так этот самый Кисарит, не имея никакого отношения к навигации, разворачивал пульт не хуже Суфа.

Никаких практических рекомендаций из Папиных речей Мидиан не извлек. Папа отвратительно относился ко всему, чего не понимал, и в технических науках силен не был. Ни в этой, ни в прошлой, ни в позапрошлой «Вселенной».

Странная возня творилась в библиотеке. Каждый проникший в нее альбианский абориген что-то искал или старался делать вид, что ищет, прекрасно понимая бесплодность усилий. Папа Ло лично размахнулся тощей пятерней на рыжую колоннаду первопоселенской эпохи, ушибся и ушел отлеживаться в свои покои. Со временем в библиотеку стали проникать слишком откровенные чудеса, и Мидиан, по примеру Ло, старался избегать шумных компаний. Но однажды, в последний день своих размышлений на ступени «янтарного» прохода, он наткнулся на существо совершенно немыслимой наружности. Упитанная зеленокожая рептилия с человеческой головой топала на него из темноты, сотрясая пол и задевая потолок роговыми наростами на макушке. Увидев замешательство Мидиана, рептилия остановилась, пригнула голову, чтобы разглядеть под шлемом глаза пришельца.

— Меня попросил Папа.

— Пожалуйста, пожалуйста, — ответил Мидиан и отступил, освобождая дорогу. Мимо него проволочился хвост с острой зазубриной, и Мидиан отступил еще дальше.

Существо ощупало рыжий камень колонны и, вскарабкавшись на нее, уперлось хвостом в пол, выдавив из зазубрины ядовитую лужицу. Оно прилипло к камню, обхватив его и скорчив натужную гримасу, завибрировало так, что крошка полетела с соседних стеллажей, а Мидиан, в свою очередь, немедленно отправился на поиски Ладо.

— Нет, это не манустрал, — огорчил его мальчик. — Это Чач, его пригласил Папа.

— Он уже вышел из ураган или еще не зашел?

— Чач — тамацип. Ему нечего делать в ураганах.

— Скажи своему брату по разуму, что если он развалит колонну, перекрытие потолка может не выдержать давление верхнего яруса.

Когда Ладо с Мидианом явились на место событий, было поздно. Рыжие плиты валялись на полу со щебнем и крошкой. Чач, насупившись, разгребал когтями свалку, извлекал слипшиеся пласты, разрывал их, грустно разглядывая темные пятна, которые когда-то были исписаны не иначе как символами Языка Ареала. От интеллектуальной работы Чач пыхтел и сопел. Утомившись однообразием, он полез на следующую колонну.

— Зря он надеется, — вздохнул Ладо.

— Скажи мне, мальчик, что, кроме времени, могло уничтожить ваши библиотеки?

— Как ты умеешь все вывернуть наизнанку, дядя Мидиан. Сам подумай, могут ли рукописи сохраняться там, где время теряет направления? Разве мы не сохранили бы все, находясь в его потоке?

— Как вы мне надоели, — рассердился Мидиан и, выбрав каменный пласт потемнее, пошел искать Эфа.

Профессор рассердил его еще больше.

— Мальчик прав, — сказал он, — время хранит, пространство разрушает. — И даже не взглянул на окаменелую рукопись.