Метаморфозы. Тетралогия - Марина и Сергей Дяченко

– Не только в этом семестре, – пробормотала Сашка.

– Горящий дом не был наказанием, это был его подарок, – Физрук сделал вид, что не услышал ее. – Ваш куратор взял энергию вашего бунта и поднес вам курсовую на блюдечке с голубой каемочкой. Впрочем, вы проделывали подобные вещи раньше, по мелочи, поверхностно… Помните? «Великая Речь прекрасна и гармонична, но полна ошибок. Я хочу их исправить…»

Сашка узнала свои же слова, сказанные в этой аудитории три дня назад.

– Это не ошибки, Самохина, – он спрятал ведомость в большую картонную папку. – Это опорные точки реальности, синтаксическая разметка. Ваши однокурсники, получив свои дипломы, будут встроены в грамматическую конструкцию, станут частью ее, испытают радость от своей необходимости и соответствия общему плану. Они узнают, что такое абсолютная гармония. Но не вы.

– Срала я на вашу гармонию, – сказала Сашка.

Он закатил глаза к потолку, ей показалось, что он сейчас перейдет в ипостась Дим Димыча, но он вернул прежнее выражение лица и сделался отстраненным напоказ:

– Вы думаете, что, спасая котят, вы измените мир?

– Я расту как понятие, – Сашка глядела мимо него на чистую доску. – Если бы не я, в мире было бы одним сгоревшим домом и одним мертвым человеком больше.

– Красиво сказано, – он с сожалением покачал головой. – И сколько в мире сгоревших домов?

– А этот, один, не сгорел, – Сашка подняла подбородок. – И я спасу столько котят, сколько сочту нужным.

– Да? – он покачнулся на стуле, рискуя раздавить его в щепки. – А вы сознаете, милая девушка, что сингулярность, создавая новую систему, полностью отрицает – разрушает – прежнюю? Вместе с котятами, стариками, пилотами… всеми, кого вы готовы спасать, ради кого готовы сгореть и рассыпаться на части?

У Сашки просветлело перед глазами. Вовсе не от той перспективы, которую он перед ней открывал. Но ей показалось в этот момент, что она может говорить с ним и может его убедить.

– Нет, нет! – она тряхнула головой так энергично, как если бы ей предложили голышом прогуляться по Институту. – Вы оперируете… устаревшими понятиями! «Разрушение», «распад» – свойства нынешней Речи, но я-то не собираюсь их тащить в новую реальность, зачем этот мусор?! Никому не придется сгорать и рассыпаться, потому что Пароль…

Он глядел на нее зрачками-диафрагмами, и Сашка запнулась. Иллюзия рассеялась: все, что она сейчас пытается сформулировать, звучит «по-человечески». Сашка не вступила в диалог, она всего лишь издает звуки в его присутствии. Ее слова для него – монотонный шум. Как гуканье чужого младенца; говорить дальше было бесполезно, но не закончить фразу значило проявить малодушие.

– …Пароль, открывая новую реальность, меняет правила игры, – выговорила она тихо и упрямо.

За дверью прозвенел звонок – совершенно бессмысленный, но трескучий и повелительный.

– И что за правила вы предложите взамен? – из-за того, что в монотонном голосе не разобрать было сарказма, Сашка не знала, издевается он либо честно спрашивает.

– Я… создам такую систему, – она не собиралась сдаваться, – в которой не будет выбора между большим и меньшим злом.

– Нет выбора, – повторил он с сомнением, будто пробуя на вкус подозрительную стряпню. – Вы создадите жестко регламентированный, детерминированный мир? Вне свободы?

Он посмотрел ей в глаза, Сашка испугалась, что снова провалится в пространство за его зрачками. Невежливо отвернулась. За окном теперь светило солнце, и подтаивал снег у древесных стволов.

– Вы никогда не сможете меня понять, – она содрогнулась от собственной дерзости. – Потому что вы не Пароль.

– Не обманывайте себя, – его голос изменил тембр, сделавшись таким человеческим, что Сашку пробрал озноб. – Как думаете, сколько Паролей смогли в конце концов прозвучать? Сколько новых реальностей, принципиально иных, они создали? И где же мир без страха и без смерти, который вы себе рисуете, как детсадовец рисует домик, солнышко, елочку?

Тишина в аудитории сделалась, как в упражнениях Стерха, осязаемой, плотной, будто масло.

– Вы знаете ответ, – сказал Физрук неожиданно мягко. – Все в этом Институте, кто вас учит, мотивирует, занимается дополнительно, вкладывает в голову уверенность, что вам непременно надо реализоваться, – ваши злейшие враги, Саша.

– А вы, значит, друг? – она вернулась взглядом, будто привязанная, к исписанному зеленому фломастеру.

– Понимаю сарказм, – он улыбнулся, и это походило на улыбку посмертной маски. – Я хочу защитить от вас Великую Речь, которую вы когда-то видели, пусть обрывочно и мельком. Вы не цените ее, потому что вы человек – больше того, сейчас вы гораздо ближе к людям, чем были на третьем курсе. Прозвучав, вы обнаружите себя в пустоте, на руинах всех гармоний и смыслов, и, что самое интересное, вы будете способны это осознать. Желаете себе такой участи?

Сашка вспомнила «вероятное будущее», вычитанное в текстовом модуле, и опять содрогнулась.

– Я рассчитывал, что вопрос решится между вами и вашим куратором, я с чистым сердцем выпишу вам три двойки подряд, и пусть он сам разбирается. Но вы постоянно ломаете чужие планы. – Он сделал паузу. – На уроках я давал вам задания «со звездочками», усложненные. Это тоже учебный процесс. Хотя и несколько экстремальный.

– Ничего себе, – пробормотала Сашка.

– Да, мы тут не фиалки нюхаем, – сказал он бесстрастно, и шуточка из репертуара Дим Димыча, произнесенная нечеловечески-отстраненным существом, прозвучала зловеще. – Я не убиваю студентов во время занятий. Но я могу стереть любое Слово, прозвучавшее либо нет, и периодически этим занимаюсь. Я чищу Речь от неудачных конструкций, от устаревших лексических единиц… от избыточных фрагментов информации.

– То есть это вы – убийца реальности, – прошептала Сашка. – А вовсе не я.

– Метафоры, – проговорил он с тенью ухмылки, – мое слабое место. Метафоры меня развлекают, но признаю – порой они размывают смысл… Нет, я не убийца. А вы, в потенциале, – да.

– Поэтому вы пытались меня уничтожить, – сказала Сашка.

– Я никогда не «пытаюсь», – он поморщился, будто она сказала пошлость. – Но мне всякий раз удивительно видеть, до чего же вы глупый ребенок…

Сашка встала, покачнув легкий ученический стол, и ей показалось, что пол под ногами тоже качается. Он ухмыльнулся как ни в чем не бывало, аккуратно закрыл ручку колпачком, убрал в нагрудный карман:

– Вы никогда не выйдете из-под его власти. Можете звучать до бесконечности, как часы с ошалевшей кукушкой. Вы будете вечно воспроизводить его… то есть идею, которую он воплощает. В конце концов останетесь только вы и он, вне материи, формы, массы, плотности, температуры и прочих погремушек. И это будет ваш свободный выбор, – его размеренный голос наполнился сарказмом. – Ведь Пароль и свобода неразделимы… Счастливых каникул, Самохина.

* * *

Костя догнал в холле, подскочил, хотел обнять – но в последний