Сердце Дракона. Предпоследний том. Часть 1 (СИ) - Клеванский Кирилл Сергеевич "Дрой"

Некоторые из них с палитрами и кистями в руках писали пейзажи и портреты, и в каждом мазке их кистей растворялись целые миры. Яркие краски на их холстах отражали мириады оттенков реальности, словно калейдоскопы чужих снов.

Другие лежали на мягких одеялах или уютно устроились на потертых подушках, перебирая страницы толстых томов и разворачивая тонкие листы свитков, погружаясь в мир, созданный словами и мыслями. И каким-то чудным образом шелест пергаментных страниц гармонично сочетался с симфонией природы, создавая атмосферу безмятежного спокойствия.

Чуть поодаль усердно трудились скульпторы, отбивая каменные и деревянные глыбы. Под их умелыми руками неодушевленные предметы превращались в захватывающие дух произведения искусства, каждое из которых рассказывало свою собственное историю, являясь продолжением души художника.

Над головой простиралось бескрайнее голубое небо, усеянное пушистыми кучевыми облаками. Эти величественные белые гиганты грациозно шагали, отбрасывая на луг массивные блуждающие тени. И эта едва заметная игра света и тени, сопровождаемая степенным танцем деревьев, делала открывшуюся взору сцену лишь еще более завораживающей.

Ему всегда нравилось это место. Оно разительно отличалось от тех пышных дворцов и помпезных замков Седьмого Неба. Не говоря уже о Императорском Городе, где до сих пор, уже как несколько эпох не смолкал пир. Боги праздновали окончание войны и запечатывание Врат Грани, а генерал…

Генерал все бродил по небесам, не находя себе цели и смысла. Он побывал почти во всех библиотеках, но не нашел в них того, от чего бы быстрее билось сердце. Он побеседовал со многими богами и мудрецами, но их слова не заставляли его кровь пылать. Опал с богиней любви и красоты, но она не утолила его жажды; он играл в шахматы с богиней судьбы, но её ходы были для него прозрачнее водной глади. Он бился с богом войны, но тот не мог выдержать больше десяти ударов меча генерала.

На всех небесах, кроме, пожалуй, этого места, больше не было того уголка, где он бы мог найти для себя хоть что-то, кроме скуки и разочарования.

— Ложе Аштари больше не пленит тебя своим теплом? — прозвучал за спиной голос.

Он обернулся и увидел старика в простой, серой робе. Среди тонущих в блеске одеяний богов, она застеснялась бы даже общества половой тряпки. С каким-то цветными лоскутами, которые Ляо Фень, а именно им и являлся старик, гордо величал «заплатками» и топорщащимися швами.

На ногах мудрейший из богов Седьмого Неба носил сандалии из дерева и конопляной веревки (последнее название генерал тоже узнал непосредственно у мудреца). Его длинные, седые волосы колыхались на ветру, а уст не покидала легкая полуулыбка, которую многие часто путали с усмешкой.

Он подошел к визитеру и несмотря на то, что был ниже на две головы и уже в плечах на треть, генералу, как и всегда, показалось, что он стоит у подножия горы, чей пик теряется среди облаков.

— С ней хорошо, но… — генерал замолчал, пытаясь подобрать нужные слова. — но каждый день с ней такой же, что и предыдущий. Теплый и спокойный.

— А твое сердце ищет бури?

Бури… генерал достаточно видел бурь. Эоны лет он провел в облике мертвого древа посреди столь же мертвой земли и, как мятежный дух, ждал того, что в очередном порыве бушующей ярости мир избавит его от плена собственного неподвижного тела и уничтожит во вспышке небесного огня.

Но избавление не приходило.

А затем ему дали новое тело. И он мог бежать, мог чувствовать, мог говорить, мог странствовать, но… застрял посреди бесконечной войны с тварями Грани. И вот Черный Генерал и сам не заметил, как эта война стала его сутью, его воздухом и его смыслом.

Хотя, даже не война.

Нет, скорее не она сама.

А её суть. Суть того, что Черный Генерал, вдруг, из одинокого и никому не нужного мертвого древа, превратился в защитника Безымянного Мира, под чьим командование боги, демоны и фае бились за сохранность целого мира.

У него была цель. Был смысл.

И когда всего этого не стало, то он…

— Я просто хочу найти себе дело, — ответил генерал, внимательно рассматривая, как ученики Ляо Феня пишут картины, читают труды других мудрецов или ваяют скульптуры.

Ляо Фень проследил взгляд генерала, и улыбка на его лице стала чуть шире.

— Ты верно подмечаешь, воин, что здесь нет музыки.

— Музыка… — повторил генерал. — я видел, как у Аштари родилась дочь. Она назвала её так — Музыкой, но дитя еще совсем мала. Откуда ты, мудрец, слышал о ней?

— Люди, — пояснил мудрец таким тоном, словно одного этого слова было достаточно, чтобы объяснить больше, чем генерал в принципе спросить.

Они на какое-то время замолчали. Генералу нравилось общество Ляо Фени и то, как он умел молчать. О да, за это время он успел понять, что молчать надо уметь.

Некоторые молчат так, что кричат даже громче самых гласных голосов. Другие молчат, тая за языком острые кинжалы. Большинство, конечно, молчит не зная, что сказать.

Но Ляо Фень молчал совсем иначе. Он молчал вместе с тобой, а не из-за тебя.

— Совсем скоро четыре сферы сойдутся на границе, воин.

Генерал дернулся в сторону и где-то издали услышал знакомый зов своих боевых барабанов, что вели войска на приступ Врат.

— Миры демонов, людей, богов и Фае сойдутся в танце, — продолжил Ляо Фень, не сводя взгляда с небольшой птицы, зависшей над одной из скульптур. — и мы сможем ходить меж нами так, как ходили когда-то давно, когда сферы еще не разошлись друг от друга… Немного напоминает, как сжимается и разжимается сердце, да? Сердечный ритм Безымянного Мира…

— О чем ты говоришь, мудрец?

Мудрец лишь сверкнул глазами и задал встречный вопрос.

— Скажи мне, воин, тебе снятся сны?

Глава 1848

Странный вопрос. Он не помнил себя без снов. Но как и всегда, когда дело касалось Ляо Феня, перед ответом надо было хорошо подумать.

Когда мудрец говорил, то его слова становились трактатами, над которыми эпохами размышляли лучшие ученые Седьмого Неба. А когда задавал вопросы, то мог погружать ими в сомнения умы сильнейших правителей.

Так что несмотря на то, что Ляо Фень считался слабейшим не только среди старших, но и младших богов, он…

Генерал не знал, как правильно передать это чувство.

Если бы у времени было лицо, наверное, оно выглядело бы так же, как стоявший рядом с ним старик.

— Снятся, — кивнул генерал. — Иногда. Чаще, чем мне бы хотелось.

— Почему?

Генерал посмотрел на ту же птицу, что и Ляо Фень.

— Потому что страшно, — ответил он. — потому что на войне сны — это очень страшно, мудрец. Когда мы бились у Врат, день за днем, век за веком, эпоху за эпохой, то… к этому все равно привыкаешь. А сны… когда видишь их, они напоминают о всем том, что осталось позади. И это страшно. И больно.

Ляо Фень пригладил бороду и вытянул ладонь. Птица, взмахнув широкими синими крыльями, уселась на неё и посмотрела в глаза мудрецу. Её длинный хвост с волнистым оперением едва ли не касался травы.

— Знаешь, как зовут этого друга? — Ляо Фень провел пальцем по горлу птицы, и та довольно заклекотала.

Генерал помнил, что мудрец называл всех не иначе, кроме как — друг. Даже тварей Грани. Ляо Фень утверждал, что каждый, кто ходит по землям Безымянного Мира — друг. И себе и другим. Потому что их всех, как и близких друзей, объединяла общая цель, но что куда важнее — общая боль.

Генерал не понимал этих слов мудреца. И, тем более, он не понимал, что за боль могли испытывать одновременно простые смертные, боги, духи и демоны.

— Нет, — ответил генерал.

Ляо Фень слегка дернул рукой и птица, расправив широкие крылья, тут же воспарило куда-то в вышину открывшейся вселенной.

Да… иногда генерал забывал, что небо здесь, на Седьмом Небе (дурацкий каламбур…) лишь иллюзия.

— Кецаль, — произнес Ляо Фень. — Первая из птиц. Какие-то смертные называют его духом свободы, а другие — смерти. Но если честно, я не вижу разницы. Во всяком случае не в Безымянно Мире, друг мой.