Годы оккупации - Эрнст Юнгер

Зачатие есть воспоминание о великом зачине, и способность к зачатию — наш бенефиций, которым мы облечены в земной жизни, земной символ созидательной силы и знак посвящения. Пол — облачение священного сана.

Женщина для зачинающего то же, что земля и космос для творца. Соединение есть воссоединение, есть воспоминание о доначальном бытии. Акт сотворения производит великое разделение. Мужской ритм определяется светом и солнцем, женский — землей и луной. В каждом зачатии сочетаются солярные и теллурические силы, познавая единство, лежащее в основе мироздания. Это проявляется всюду, где происходит встреча полов: увидев мужчину, женщина опускает глаза долу, мужчина же поднимает взор. Это — формы поклонения.

В состоянии экстаза растет оборот, но не капитал. Он выражается в увеличении показателя степени, но не корня. Поэтому можно сказать: экстаз умножает, но у него отсутствует высшая способность сложения, которая прибавляет что-то новое и иное и которая свойственна эросу.

Опять потеплело. Каждое утро я проверяю, как поживают турецкие бобы, которые я посадил слишком поздно. Однако нам милее всего те плоды, которые с трудом удается вырастить в нашем климате, горох, который мы рискуем посадить в феврале, и бобы, которые мы сажаем в междурядья земляничных грядок, после того как уберем землянику.

Иоганн Тимотеус Гермес, автор «Путешествия Софии из Мемеля в Саксонию», умерший в 1821 г. в звании профессора теологии в Бреслау,(Немецкое название польского города Вроцлав) считается незначительным подражателем Ричардсона.[103] Мне хочется поставить ему небольшой памятник, хотя или потому что знаю его только по одной церковной песне, которая начинается так:

Ich hab von ferne,Herr, Deinen Thron erblicktUnd hätte gerneMein Herz vorausgeschickt,Und hatte gem mein mudes Leben,Schöpfer der Geister, Dir hingegeben.

(Издали,/Господи, я узрел твой престол/И рад бы послать туда мое сердце,/И вручить тебе, творец духа,/Мою усталую жизнь (нем))

В пяти строфах этого стихотворения разворачивается необычное для начала XIX века подлинное видение, вероятно, связанное со смертельным заболеванием, которое обнажило дух, сняв с него почти все телесные покровы. В его языке слышится какое-то элевсинское звучание,[104] которое невозможно просто придумать.

Хуже всего — это оказаться в роли обидчика по отношению к негодяям. Тогда они принимаются читать тебе мораль, и нет более неумолимого судьи, чем тот, который, во-первых, прав, а во-вторых, негодяй. Шейлок дает об этом только слабое представление.

А уж non plus ultra (Верх искусства, непревзойденная вершина (лат.)) в этом смысле — это суд, составленный из убийц и пуритан. Это значит, что нож, которым орудует мясник, получил моральную рукоятку.

Хорошо заметил старый криминалист Фейербах,[105] что «если преступник решился на убийство из корыстных побуждений, это еще не значит, что он убил только ради корысти. Почему грабитель зачастую старается сперва раздразнить свою жертву мелкими оскорблениями и вызвать ее на споры и перебранку? Потому что в гневе ему нужен ревностный помощник».

Вот этой услуги и не следует им оказывать. Какое ликование поднимается, когда противник той партии, которая в ходе гражданской войны готова перейти к нападению, совершает проступок, а ведь в таких условиях все засчитывается как вина. В этом состоит опасность покушений; тем самым оказывается услуга противнику. Часто он сам же и подбивает заговорщиков на этот шаг.

Каждой крупной массовой расправе предшествует литература, толкующая о подлости противника. Сначала у него отнимают достоинство, а затем и жизнь.

Образ Разумихина в «Раскольникове» Достоевского. Это материал, из которого затем делаются большевики. Этот образ сродни позитивистскому герою тургеневских «Отцов и детей». Этому типу совершенно недоступно ничто высшее и духовное, трудно даже понять, на чем основано его чувство превосходства. Однако у него доброе сердце, и он очень надежен в дружбе. Поэтому можно надеяться, что он когда-нибудь созреет.

Изображая Разумихина и показывая его ограниченность, Достоевский говорит о нем с симпатией. Это признак широкого подхода, при котором персонажи не стеснены слишком узкими рамками.

К вопросу о медицине. Это только кажется, что действие одних средств снимается другими, противоположными, поскольку боль при этом только затаивается. Точно так же взаимно уничтожается действие веса и противовеса на весах: стрелки весов ничего не показывают, однако на весы действует двойная нагрузка, они ее выдерживают, пока не сломается коромысло.

В наши дни каждый встречал среди круга своих знакомых тип перегруженного человека, который подхлестывает свою работоспособность стимуляторами и не может заснуть без снотворных. Происходит незаметный износ организма. Оборот растет за счет капитала, того основного резерва, который исчерпывается без остатка. И вдруг бац — бамбук треснул. Мы спрашиваем себя, как же это могло случиться с человеком, которого мы еще вчера видели таким бодрым и энергичным. Ось не выдержала, коромысло весов надломилось.

Надо ли бороться с благородством ребенка, предвидя в нем угрозу его будущей безопасности?

Та частичная слепота, которую у людей принято называть зрением.

Что было бы странно, не будь того, что принято считать нормой?

Готовность матерей обречь на смерть одного сына ради того, чтобы другой тем более укрепил свое могущество — черта очень древняя, позволяющая сделать определенное заключение о первых дочерях, их родственной близости к праматери. Как знать, не было ли сговора между Евой и Каином? На ранних этапах существования любовь обращается на дерзких и сильных, ведь и земля рожает, следуя демократическому принципу, в распределении же действует согласно аристократическому.

К этому типу относилась Парисатис, мать Артаксеркса Второго; вообще нижний этаж человеческой истории удобно изучать на примере персидского дома. Там он долго продержался и благодаря Геродоту перешел в историю как не исчезнувший при пробуждении сон.

Впрочем, там, где земная мать выступает как мать-земля, всякий становится сыном, и всякое убийство — братоубийством, независимо от того, было ли это убийство отца, совершенное сыном, или убийство супруга, совершенное любовником. В этих глубинах происходит страшное упрощение.

Парисатис вступила в брак со своим братом Дарием Вторым.[106] О ее значительности можно догадаться хотя бы по тому, что после победы Артаксеркса она сама смогла отомстить за любимого сына. Подобно Клитемнестре и Медее, а также Алтее, убившей своего сына Мелеагра, она входит в сонм фурий. От образа фурий сохранился один только реверс, то есть их страшная сторона, между тем они обладали могучей колдовской силой и всей полнотой средств, свойственных их полу.

Невозможно устоять против материнского призыва к кровопролитию, когда в братской распре мать зовет сыновей на баррикады, призывает во время войны на битву. Тут она может обрести блистательное величие фурии, указывающей путь своим сыновьям, когда она, обнаженная, ведет их вперед, как это можно видеть на изображениях, украшающих триумфальные арки.

Как знак того, что Клеарх[107] и его офицеры убиты, над шатром сатрапа Тиссаферна,[108] взмывает алый флаг. Можно сказать, что его пламенный цвет возникает из мифической тьмы как сигнал, вновь и вновь повторяясь в истории, причем люди зачастую не понимают его смысла. Сродни ему и красный ковер, который расстилает перед Агамемноном Клитемнестра, когда тот при своем возвращении вступает в микенский дворец. А баня уже натоплена, сеть сплетена и наточен кинжал, которым поразит его убийца во имя подземного Плутона.

«Общеизвестно» значит то же самое, что «известно почти всем». Когда говорится: «общепризнано», это одновременно подразумевает и наличие некоторых исключений. Неточность языка особенно четко проступает при различной градации. «Я это знаю; я это определенно знаю; я это знаю совершенно определенно» — такого рода степени усиления логически совершенно излишни, однако как существа, наделенные страстью, мы без них не можем обойтись.

Как-то на окраине города, на пустыре, разбил свои палатки цирк Белли; я повел туда детей. Для них, только проснувшихся в военное время, это было откровением. Присутствовать при этом было большим наслаждением.

Глядя на их восторг, я понял, что появление такого предприятия среди мира, лежащего в развалинах, приносит с собой не просто развлечение. Его развевающиеся флажки означают восход звериного круга и новых божественных знаков.