Смерть президента - Виктор Пронин

А Бельниц, ну, что Бельниц…

Шустряк, не больше.

Но успел, успел, обойдя на повороте самого Пыёлдина, забежать вперед, опередить всех и выполнить указание. Уже через несколько секунд он вел Анжелику, осторожно и целомудренно касаясь ее локотка. Красавица была немного испугана столь неожиданным поворотом событий, немного польщена, а кроме того, в ней, как выяснилось, было немало обычной дерзости. Все эти чувства, вместе взятые, делали ее настолько прекрасной, что Пыёлдин, едва взглянув в лицо Анжелики, помертвел, закрыл глаза, перестал дышать, но через минуту-другую взял себя в руки.

— Они говорят, — начал он и замолк, вдруг почувствовав, что нельзя, недопустимо при такой красавице произносить слова, определяющие суть преступления Бевза. — Они говорят, — повторил он и опять замолк. — Это правда?

— Да, — ответила Анжелика, не сводя потрясающих своих глаз с маленькой черной дырочки, которой заканчивался ствол автомата — как всегда, он смотрел в ту самую точку, куда смотрел хозяин. А поскольку пыёлдинский взгляд был полон смущения и восторга, автомат принял точно такое же выражение — смущение и восторг.

— Так, — сказал Пыёлдин.

— Он порвал мои лучшие трусики! — добавила Анжелика.

— Какой кошмар! — ужаснулся Пыёлдин. — Он больше ничего не порвал?

— Вроде нет… Остальное уцелело.

— О боже… — Пыёлдин облегченно перевел дух. — Ну, что ж… Показания потерпевшей получены. Полные, убедительные, достоверные показания, которые подтверждают свидетели и которые соответствуют общей картине преступления.

— У него ничего не получилось, — сказала Анжелика с сияющим взглядом.

— Почему?

— Много выпил… И потом…

— Она яростно сопротивлялась, — быстро произнес Собакарь. — Громко кричала и звала на помощь.

— На помощь звал он, — улыбнулась Анжелика. — И кричал тоже он, Бевз.

— Почему он кричал? — строго спросил Пыёлдин.

— Ему было больно, — Анжелика улыбнулась с такой трогательной беззащитностью, что у Пыёлдина внутри все застонало от сладкой, непереносимой муки.

— Он затронул ее честь, — брякнул Бельниц, не уверенный в том, что произносит именно те слова, которые требовались. Но утонченный нюх старого угодника не подвел его и на этот раз — в дальнем уголке пыёлдинского глаза он уловил искорку одобрения и тут же воодушевился, воспрянул духом, голос его обрел зычность и уверенность. — Эта девушка никогда не позволит обращаться с собой таким образом! — выпалил Бельниц под завистливое молчание Собакаря и Кукурузо. — Если бы мы не отволокли его в сторону, она могла бы растерзать эту сволочь на месте преступления!

— Это хорошо, — сказал Пыёлдин. — Осталось получить показания обвиняемого. Где обвиняемый?

— Вот он, голубчик! Вот оно, дерьмо собачье! — Собакарь выволок из толпы и поставил перед Пыёлдиным мордатого парня в красном пиджаке и с зеленым, совершенно дурацким галстуком. Глаза у него были навыкате, круглы, наглы, глупы, а общее выражение лица — блудливо-куражливое.

— Что это у тебя? — Пыёлдин дернул бевзовский галстук.

— Он, между прочим, стоит пятьсот долларов! — произнес Бевз, вскинув подбородок. Но то, что он сделал дальше, было настолько вызывающим, что тысяча заложников замерла в ужасном предчувствии, — увидев у стены стул с бархатным сиденьем, Бевз сел на него и закинул ногу на ногу. Тишина наступила такая, что стал слышен город, простирающийся где-то внизу, — гул машин, звонки трамваев, даже рокот пролетающего в стороне самолета.

Бевз сидел на стуле, и в его позе был вызов, который говорил только об одном — не сознает он своей вины, не чувствует опасности. И к спинке стула отвалился больше, чем следовало, и ногу далековато вытянул перед собой, поджать бы ее под себя, как собаки поджимают хвосты, подтянуть бы к себе острый носок лакированной туфли… Даже склоненная набок голова выдавала пренебрежение к происходящему.

— Встать, — тихо произнес Пыёлдин, но его услышали все заложники, столпившиеся в вестибюле, вся тысяча мужчин и женщин, одетых в нарядные вечерние костюмы и платья. Бевз встал, кривовато усмехнулся.

— Ну? — сказал он напряженным голосом. — Что дальше?

— Это правда? — спросил Пыёлдин.

— Что правда? — И опять в его словах прозвучала куражливость. Бевз не пытался дерзить, нет, он просто не мог говорить иначе, усвоив только один тон — насмешливый и снисходительный. Молодой упругий живот, выросший на обильном питье и качественной пище, тоже вызывающе выпирал вперед, нависая над брючным ремнем. А распахнутый красный пиджак вообще действовал на Пыёлдина, как плащ тореадора на быка.

— Говорят, была попытка? — еще тише проговорил Пыёлдин.

— Попытка — не пытка, — не мог не ответить Бевз подвернувшимися словами из анекдота.

И опять он не был виноват, не дерзость и не безрассудная отвага стояли за этими словами, все было гораздо проще — предерзкие слова подвернулись только потому, что у Бевза не было других. И сам Бевз, его приятели, подруги, официанты, водители, бармены, среди которых он жизнь коротал, вся эта шелупонь не знала других слов. Только хохмочки из анекдотов, остроты из расхожих историй были у них и на уме и на языке. Обрамленные надсадным, хриплым хохотом, новому человеку они могли показаться даже уместными, даже остроумными. Но в этом кругу, повторяемые изо дня в день, из года в год, они давно уже превратились в слова, которых попросту никто из них не слышал, как бы громко они ни были произнесены.

Если Бевз и почитывал иногда книги, то это были сборники анекдотов, забавных историй, в которых только авторы выглядели достойно, а весь остальной народ убого, забито, подло. Написанные бывшими вольнодумцами, пересыпанные матом, всевозможными фекалиями, гениталиями, испражнениями, эти книги в бесконечном количестве высыпались на головы беззащитного народа и подавались как образцы политической дерзости, социального свободомыслия, физиологического остроумия.

Долгое время эти трусовато-дерзкие мыслители не могли издавать такие книги. Вольнодумцы страдали, сохли, труды свои закапывали в садах и огородах, в срамных складках тела перевозили в другие страны, где их издавали и тайком передавали уже в обратную сторону. А тут вдруг — свобода, демократия, президенты на танках, их подпевалы на площадях, голые бабы на экранах. О свободе, о поверженных врагах, о рухнувших запретах без устали говорят по всем каналам телевидения какие-то смугловато-сипловатые дамы, попы-расстриги, заокеанские проповедники, колдуны и маги…

Куражливо говорят, торжествующе.

Вот Бевз и ляпнул себе на погибель.

Что делать, не было у него других слов. И другого отношения ко всему происходящему, ко всему живому и мертвому тоже не было — только насмешливо-пренебрежительное.

А у Пыёлдина был другой жизненный опыт, он ко всему на свете относился с чрезвычайной серьезностью, все уважал и перед всем преклонялся, кроме тюрьмы, разумеется. И, услышав ответ Бевза, сразу, с холодной, ясной яростью понял — перед ним враг.

— Как ты сказал? — прошептал Пыёлдин непокорными, налившимися тяжестью губами.

— Попытка не пытка, — повторил Бевз с некоторой растерянностью, он не понимал, чем вызван интерес Пыёлдина к этим его словам.

— Ну что ж, — облегченно вздохнул Пыёлдин. — Следствие закончено, признание получено. А признание есть мать доказательств, — повторил он слова, слышанные когда-то от следователя.

И нажал спусковой крючок своего великоватого, но послушного автомата.

Не менее дюжины пуль вошли в жирную грудь Бевза, вспоров и смешав в одну кровавую кашу галстук за пятьсот долларов, его полное жизни сердце, мощную молодую печень, здоровые, шипящие воздухом легкие, сотни метров зловонных кишок. Забился, задергался Бевз на полу, бестолково взмахивая руками, дергая ногами и остывая, остывая. И если бы можно было рассмотреть хоть какое-нибудь человеческое выражение в его тускнеющих глазах, то разве что недоумение.

Похоже, он так и не понял, что произошло.

Да, наверно, уже и не поймет.

Обернувшись в зал и пошарив взглядом по рядам заложников, Пыёлдин быстро высмотрел прячущегося Посибеева.

— Иду, — пробормотал тот, поднимаясь во все свои два с половиной метра. — Я сейчас… Тут немного тесно… Иду…

— Ты не забивайся так глубоко в толпу, — сказал Пыёлдин. — Поближе располагайся, в первых рядах, возле ступенек, рядом со мной… Чтобы все время под рукой был. Понял? Спрашиваю — понял? — повысил голос Пыёлдин, повернувшись к Посибееву. И тот с ужасом увидел, что ствол автомата как бы сам по себе поворачивается в его сторону.

— Так точно! — вскрикнул Посибеев, мгновенно осознав опасность. Он замер, вытянулся над трупом Бевза, прижав крупные руки к бокам.

— Что это вас всех тянет на воинские отношения? — усмехнулся Пыёлдин.