Савелий Крамаров. Cын врага народа - Варлен Стронгин

— После успеха в Париже я подумал, что достиг вершины своего творчества, — сокрушенно вздохнул Афанасий Севастьянович, уже немолодой, усталого вида человек, — перестал работать с авторами, стремиться к новым большим ролям, и вот наступила расплата — я приехал сюда в антураже певицы, которая начинала петь у меня еще лет двадцать назад.

Он не сказал мне тогда, что пишет повести. Две из них вскоре вышли в журнале «Октябрь», что для любого писателя в те годы считалось большим достижением. Но критика сделала вид, что не заметила их, поскольку автор был из «чужих», из артистов.

Выслушав эту необычную историю, Савелий задумался и ответил мне через минуту-две:

— Похожее в жизни случится со мною. Я предчувствую. Хотя постараюсь никогда не останавливаться на достигнутом. Ведь ты помнишь, что в «Первых шагах» я начинал с примитивного номера — передвижения рояля. Мне поставил его Марк Розовский. Это была эстрадная шутка, но очень смешная. Зрители хохотали. Я неуклюже брался то за одну ножку рояля, то за другую. От напряжения искажал лицо. Падал в изнеможении. Отдыхал, взобравшись на рояль. Снова тянул его. Короче, надо было с чего-то начинать. Потом стал делать пародию на Афанасия Белова. Сделал маленький шаг вперед. Ведь до Лифшица и Левенбука у нас в студии выступали в паре Илья Суслов, потом ушедший в журналистику, и Юлик Бидерман. Они исполняли стихи в стиле знаменитых актеров Эфроса и Ярославцева, читавших стихи для детей, изображая пыхтение поезда, крик петуха, мычание коровы, скрип тормозов и тому подобное. Марк Розовский назвал это «звукоречью». Лифшиц и Левенбук пошли дальше, расширили репертуар и появились на сцене с сатирическими стихами. Я помню Илью Рутберга с его «Экзаменом». Смешнейший номер. Поставил Марк Розовский. Я был на его спектакле «Наш дом» в старом клубе МГУ и пожалел, что в нем не участвую, пожалел, что в то время умственно был не готов играть там.

Меня поразило столь самокритичное признание Савелия. В спектакле Марка Розовского, наверное, впервые в стране исполнялась неприглаженная сатира, обошедшая цензуру. Марк инсценировал замечательную повесть Андрея Платонова «Город Градов», еще нигде у нас не напечатанную.

— Ты тогда сделал первый шаг в искусстве, пусть не гигантский, но очень смешной, что редко случается на сцене, ты — молодец, Савелий! — похвалил я его.

— Хм, — усмехнулся он, — ты сейчас говоришь как рядовой зритель, — неожиданно для меня вымолвил Савелий, — а мне хочется, чтобы меня признали как артиста те зрители, что ходят на спектакли Марка Розовского.

— Я помогу, чем смогу, — предложил я, — а остальное зависит от тебя.

— Нет, — покачал он головой, — я состою на учете в туберкулезном диспансере.

— Ты переболел туберкулезом? — уточнил я.

— Со мною опасно целоваться, опасно до сих пор, — улыбнулся он, — а вокруг столько симпатичных девушек!

Я тогда ничего не знал о его тяжелейшем детстве, но понял по его понурому во время нашего разговора лицу, по бледности, не сходящей с него, что в жизни ему приходится туго, и туберкулез, как правило, возникает от плохого питания. Или Савелий им заразился от кого-нибудь, во что верилось меньше. Я рассказал Савелию, что великий писатель Андрей Платонов заразился туберкулезом от своего шестнадцатилетнего сына, выпущенного из лагеря уже в безнадежном состоянии. Сын умер буквально на руках отца.

— А как мальчик попал в лагерь? Да еще в школьном возрасте?! — поразился Савелий.

— Якобы за организацию покушения на Сталина. Марк Розовский разговаривал с женой Платонова и сказал ей, что, разумеется, обвинение было ложным. В ответ она промолчала. Видимо, в классе, где учился сын Платонова, велись разговоры на эту тему, кто-то из соучеников донес о них, а дальше чекистам ничего не стоило организовать дело о готовящемся покушении на вождя. В любом случае арест сына был огромным ударом по писателю, чье творчество не вписывалось в прокрустово ложе социалистического реализма в литературе. Марк взял у жены Платонова его пьесы и раздал их пяти виднейшим театральным режиссерам страны, но, к сожалению, не все из них даже прочитали их, а кое-кто даже затерял.

— Я мечтаю работать с Марком, — признался мне тогда Савелий, и его желание в какой-то мере сбылось.

Марк Розовский рассказывал мне, что Савелий часто обращался к нему за различными творческими советами, и он помогал ему. «Этому способствовало то, — улыбнулся Марк, — что тогда никто, кроме него, не обращался ко мне, а ему не к кому было обратиться, кроме меня».

Позднее мы с Савелием видели фильм, снятый в Америке Андреем Кончаловским по мотивам рассказа Андрея Платонова «Женихи для Марии», с Анастасией Кински в главной роли. Драматическое действо захватило нас. Один из русских героев фильма работал на бойне. Кончаловский специально изменил его профессию, чтобы приблизить сюжет фильма к реалиям американской жизни. Эмигрантам еще первой послереволюционной волны, бежавшим из России в Штаты от произвола новой власти, от разрухи и голода, удавалось устроиться туда, где не хотели трудиться американцы. Муж одной сестры моего отца, эмигрировавшей в Америку в 1921 году, тоже начинал работу на бойне, потом открыл мясной магазин. В 1943 году в Америке побывал народный артист Союза Соломон Михоэлс. Он был отправлен туда для сбора денег в пользу Красной армии. После митинга в Нью-Йорке к нему подошла женщина и спросила, не знает ли он Льва Израильевича Стронгина.

— Я разговаривал с ним за несколько дней до отъезда сюда, — сказал Михоэлс женщине.

— Я его родная сестра, — представилась женщина, — а кем он работает?

— Директором еврейского издательства, — ответил Михоэлс.

— Значит, богатый человек! — обрадовалась сестра.

Михоэлс улыбнулся, зная, что по американским понятиям наша семья живет чрезмерно скромно, но не стал разочаровывать сестру. Она передала нам через Михоэлса письмо и фотокарточку своей семьи и родных другой сестры. Мы, конечно, не написали им, боялись показать, что имеем родных за границей. Тем не менее отцу, арестованному в 1948 году по делу Еврейского антифашистского комитета, следователь Шишков напомнил об этой связи.

— Значит, у вас в Америке есть родные сестры. Мужья их — торгаши!

— Мужья работают, — ответил отец, — насколько мне известно, один из них аптекарь, другой — мясник. Они — бизнесмены!

— Нет, торгаши! Презренные торгаши! — давя на подсудимого, заключил допрос отца о его родственниках в стране загнивающего империализма следователь Шишков. На этот раз он обошелся без пыток, неоднократно применяемых к отцу, который, несмотря ни на карцер, ни на другие издевательства, вплоть до сдирания ногтей с пальцев, на закручивание в сырую смирительную рубашку, при высыхании доставляющую человеку невыносимые боли, не подписал нужные Шишкову протоколы.