Белый олеандр - Джанет Фитч

— У меня только три.

— Как это я тебя раньше не видел? Ты учишься в Бирмингемской? — спросил пухлый, вылезая из машины. У него были розовые щеки и кудрявые темные волосы, на вид ему было лет двенадцать.

Я покачала головой, понимая, как он на меня смотрит, и впервые не смущаясь от такого взгляда. Ему что-то было нужно от меня, это было моими наличными, моим товаром. Я выдохнула дым в сторону от Кейтлин, красиво выгибая шею, направляя его взгляд куда мне нужно.

— У тебя парень есть? — спросил он.

— Сок! — заныла Кейтлин и потянула меня за майку. Узкая лямка спустилась с плеча. — Асси, сок!

Я потрясла ее, успокоила. Парни ощупывали взглядами круглый гладкий мячик моего плеча.

— Нет, — сказала я толстому, глядя, как он теребит губу.

Он облокотился на открытую дверь машины.

— Пососи у меня, дам тебе четверть унции. «Pilot» рассмеялся.

— Заткнись лучше, придурок недоделанный! — Он повернулся ко мне. — Полпакетика. Полпакетика — обкуриться можно.

Остальные смотрели, что будет дальше.

Подняв сползающую Кейтлин повыше, я оглянулась на детскую площадку. Какой далекой она теперь казалась. Качели мерно двигались вперед-назад, как машины на фабрике, по горкам-конвейерам съезжала готовая продукция. Надо мне это или нет? Парень прикусил толстую нижнюю губу — треснувшую, не целованную. Он изо всех сил старался выглядеть развязным и грубым, хотя из-под загара пробивался румянец. Пососать у него за пакетик травы? Если бы кто-то предложил такое раньше, меня затошнило бы. Но сейчас губы помнили Рэя, охват твердого столбика с буграми вен, его судорожные вздрагивания, пульсацию, неясную кожу головки, соленый вкус во рту. Я смотрела на толстого мальчика, стараясь представить, как это может быть.

Кейтлин возила носом мне по шее, старалась фыркнуть, прижавшись к ней губами, мазала меня слюной, смеялась, что-то лопотала сама себе. Я не знаю этих парней и никогда больше с ними не встречусь. Трава делала меня бодрой и смелой, помогала думать о будущей Астрид, о том, как далеко она пойдет, — словно это не я, а какая-то другая, которой Оливия гордилась бы.

— Подержите кто-нибудь Кейтлин. Только не отпускайте, она тут же удерет.

— Тут у всех дома целый выводок.

Отдав ее коротко стриженному молчаливому парню с клочковатыми кустиками на подбородке, я пошла за толстым в кусты возле задней стенки туалета. Он расстегнул брюки, приспустил их.

Я встала на колени, врезавшись ими в ковер сосновых иголок, — как кающаяся в церкви, как грешница. Совсем не как любовница. Он прислонился к шершавой крашеной стенке туалета, запустил руки мне в волосы, и я начала эти умоляющие движения. Прямо как «Мисс Америка».

С Рэем это было совсем не так. Тогда это было одно наслаждение за другим, все удивляло и ласкало, — губы, руки, нежная кожа, все было сюрпризом. То, что я делала сейчас, было противоположностью секса. Я ничего не чувствовала к этому парню, к его напряженному дрожащему телу. Это было скорее работой. Из секса вынули сердце, и он превратился во что-то, волнующее не больше чистки зубов. Когда толстый парень кончил, я сплюнула горькую слизь, вытерла рот краем майки. Я думала, он тут же уйдет, но он дал мне руку, помог подняться.

— Меня зовут Конрад, — сказал он. Конрад. Незнакомый вкус во рту, чужой запах в волосах. Он протянул мне пакетик травы.

— Если тебе еще что-нибудь понадобится, обращайся.

— Хорошо, — сказала я.

Мы вернулись к машине, я забрала Кейтлин. Мой первый заработок, думала я, возвращаясь с ней на площадку, пробуя это слово на вкус.

Из кухни было видно, как Оливия выходит на крыльцо, — гладкое тиковое дерево, бежевый шелк, блестящие волосы. Разрезая яблоко для Джастина и Кейтлин, глядя, как она изящно садится в «корвет» цвета шампанского, поворачивает руль, я вдруг поняла.

Это была ее работа. Оливия зарабатывала на свои новые машины, медные кастрюли — так же, как кто-то клеит макеты журнала или разносит почту. Растаман и водитель «БМВ» были для нее не любовниками, а клиентами. Просто поза на коленях изящнее, обстановка комфортнее, иллюзии заманчивее. И оплата существеннее, чем пакетик травы.

Я заявила Марвел, что приступаю к тренировкам, чтобы подготовиться к армии. По утрам я натягивала кроссовки, собирала волосы в хвост и принималась за наклоны, приседания и растяжки. Целое представление для нее. Армия — место надежное, там страховка, премии, говорила Марвел.

Потом я делала пробежку вокруг квартала. И однажды, подбежав к дому Оливии с противоположной стороны, постучала в дверь. Она была в белых джинсах, свитере и легких спортивных туфлях. Все это на ней выглядело заманчиво, сексуально. Я попыталась понять, почему. Туфли были необычные, слегка изогнутые, с кисточками. Свитер легко и нежно облегал тело, открывая одно плечо. Потом я нарисовала это плечо, блестящее, словно полированное дерево, — как оно выглядывает из пушистой шерсти имбирного цвета. Волосы были собраны в пучок, державшийся на длинной серебряной шпильке. Одна эта шпилька, наверно, стоила больше, чем целый мешок травы.

— Мне нужно с вами поговорить, — сказала я.

Оливия пригласила меня в дом, заглянула через мое плечо, закрывая дверь. Из магнитофона лился сочный мужской голос. Он пел по-французски, нежно и чувственно, едва выговаривая слова.

— Как хорошо, что ты зашла, — сказала она. — Мне хотелось тебя повидать, но было столько дел. Извини за беспорядок, я как раз прибиралась.

Она собрала на лакированный поднос тарелки и стаканы, хрустальную пепельницу с сигарными окурками. Интересно, кто из ее мужчин курил сигары. Тот, который на «БМВ», опять приезжал. Медленно поворачивался вентилятор, размешивая в воздухе остатки сигаретного дыма. Оливия отнесла поднос на кухню, вернулась с двумя чашками кофе.

— Молока налить?

Кофе был до того крепкий, что молоко не меняло его цвет.

— В тебе что-то изменилось, — сказала она. Показала на позолоченный стул со спинкой в форме арфы, положила на стол тонкую подставку под чашки с голландскими тюльпанами.

— Я пососала у толстого мальчика в парке. — Я вынула из кармана пакетик с травой, положила его на стол. — И он дал мне вот это.

Оливия взяла пакетик, подержала его в ладони, сложив пальцы чашечкой. Я подумала, что они должны быть сложены точно так же, когда держат мужской пенис. Перевернув ладонь, она слегка стукнула согнутыми пальцами по столу, покачала головой. Между бровями легли вертикальные линии.

— Астрид, я совсем не об этом тебе говорила.

— Мне хотелось попробовать, как это бывает.

— И как это было? — мягко спросила она.

— Не очень здорово.

Она протянула мне пакетик.

— Сверни, покурим вместе.

Я свернула косяк на тонкой подставке с цветочным рисунком. Получилось плохо, но она не стала помогать. Пока мы курили, я смотрела вокруг и думала, сколько спермы пролилось из-за всех этих вещей — картин, стульев со спинками-арфами, дорогих деревянных жалюзи. Должно быть, целый океан. Будь я на месте Оливии, меня мучили бы кошмары среди этих вещей — белые моря спермы, чудовища-альбиносы, живущие в их глубинах.

— Вам нравится заниматься сексом? — спросила я. — То есть вы всегда получаете от этого удовольствие?

— Мы получаем удовольствие от любого дела, которое умеем делать хорошо. Фигурист — от катания на коньках, поэт — от красивой строчки. — Она зевнула, потянулась, открыв плоский живот. — Мне нужно съездить по делу. Хочешь со мной?

Как лучше поступить, я не знала. Может быть, мать права, мне действительно надо бежать от нее. Оливия могла завладеть моей душой. Она уже ею владела. Но кто еще у меня был, какую другую красоту я могла видеть вокруг? Мы условились встретиться в конце квартала, чтобы Марвел не видела меня в «корвете».

Оливия опустила верх машины. Волосы у нее были повязаны белым шарфом в горошек, как у Грейс Келли. Есть ли на свете еще хоть одна такая роскошная женщина, как Оливия Джонстоун? Я скользнула на сиденье рядом с ней, до того низкое, что я почти лежала на нем, пригибая голову, чтобы никто меня не увидел, пока мы не отъехали достаточно далеко.

Этим облачным днем я влюбилась. В дорогу, в быстрое движение, в смену пейзажей. Обычно меня укачивало в машине, но трава избавила меня от этого, а мелькание сосен на обочине сняло, как корку с апельсина, тоску, окутавшую меня после того случая в парке. Остался только мелодичный напев двигателя, ветер в лицо, покатый профиль Оливии, ее большие солнечные очки, баллада Колтрейна «Найма», раскрывавшаяся, словно книга. «Потаскуха из соседнего дома только что купила "корвет"». Оливию я тоже любила — за то, что она делила все это со мной, за эту жемчужину цвета шампанского, которую она достала из глубин белого моря.

Мы доехали до Вентуры, свернули к каньону Колдуотер. Изгибы дороги были похожи на переливы саксофона. Машина словно вторила им, двигалась им в такт, взбираясь и съезжая по холмам несущейся мимо долины, мимо ранчо, белых блочных домов, черных кипарисов, посаженных скучными рядами и геометрически подстриженных. Наконец мы поднялись в Беверли-Хиллз.