Агнесса из Сорренто - Гарриет Бичер-Стоу

морские волны, что плещутся у наших ног, то и дело выносят обломки мрамора и цветные стеклышки, что составляли некогда узоры мозаик в тех залах, где творились бесовские гнусности и устраивались отвратительные оргии; недаром, как гласит Евангелие, злые духи, изгнанные Христом, бродят в местах глухих и уединенных, ибо не желают расстаться со своими прежними владениями[31].

– Знаешь ли, дядюшка, мне давно хотелось освятить ущелье в честь Господа нашего Иисуса Христа, установив здесь часовню: там я могла бы повесить неугасимую лампаду.

– Чрезвычайно благочестивая мысль, дитя мое.

– Вот я и подумала, дядюшка, что ты согласился бы осуществить этот замысел. Поблизости живет некий Пьетро, искусный камнерез, и я с ним часто играла в детстве – хотя недавно бабушка запретила мне разговаривать с ним, – и мне кажется, он смог бы выполнить эту работу под твоим руководством.

– Значит, сердечко мое, так и сделаем, – весело откликнулся монах, – а я напишу красивый образ Пресвятой Девы, чтобы туда поместить, а снаружи, думается мне, хорошо бы установить шпиль, да не какой-нибудь, а со статуей святого Михаила, вооруженного мечом. Святой Михаил – смелый и неустрашимый архангел, архистратиг небесного воинства, и все бесы, демоны и нечистые духи боятся его как огня. Я сегодня же набросаю эскиз.

И монах радостно запел строфы старинного гимна:

Sub tutela Michaelis,

Pax in terra, pax in coelis[32].

В таких беседах и в таких трудах прошел для Агнессы день, однако нельзя сказать, что она не впадала частенько в глубокую задумчивость, вспоминая таинственного незнакомца, явившегося к ней прошлой ночью. Нередко, когда добрый монах всецело отдавался работе над рисунком, прялка соскальзывала у нее с колен, а взор ее больших темных глаз устремлялся наземь, словно она погружалась в какие-то глубокие размышления.

Едва ли ее сухая, лишенная воображения, вечно хлопочущая по хозяйству бабушка, или ее поглощенный творчеством, простодушный дядя, или мечтательная мать настоятельница Тереза, или ее суровый исповедник могли представить себе, какие странные семена заронили они, вместе взятые, в душу этой чувствительной юной девицы. Совершенно отторгнутая неусыпным надзором бдительной бабушки от всякого соприкосновения с реальной жизнью и даже не имеющая об этой жизни понятия, она никак не могла соотнести с миром внешним тот внутренний, в котором она существовала, преисполнившись радостного восторга, и который населяла мучениками, святыми и ангелами, чьи деяния были возможны и могли показаться хоть сколько-то правдоподобными лишь в самых возвышенных сферах религиозной поэзии.

Поэтому она всем сердцем неудержимо отдалась жажде спасти душу незнакомца, которого, как она полагала, небеса послали искать ее посредничества, а когда веретено выскользнуло из ее пальцев, а взор словно бы приковало что-то в пустоте, она принялась гадать, кто же он на самом деле, и захотела узнать немного больше о его судьбе.

Ближе к вечеру явился запыхавшийся посланец призвать ее дядюшку подать последнее причастие раненому, который только что сорвался с лесов строящегося здания и, как все опасались, мог умереть, не успев исповедаться.

– Дочь моя, мне надобно поспешить и принести утешение Христово этому бедному грешнику, – объявил монах, торопливо передавая ей свои эскизы и карандаши. – Береги их до моего возвращения, будь умницей!

Агнесса тщательно собрала все рисунки, положила в папку, а потом, преклонив колени перед божницей, начала молиться о душе умирающего.

Она молилась столь долго и ревностно, столь отрешенно, что не видела и не слышала ничего вокруг.

Поэтому, подняв наконец глаза, она вздрогнула от удивления, заметив кавалера, сидящего на краю мраморного саркофага с видом столь спокойным, невозмутимым и меланхоличным, что его можно было принять за одно из тех изваяний, которые нередко украшают надгробия рыцарей.

– Ты не ожидала увидеть меня здесь, Агнесса, – произнес он негромко, размеренным тоном, как человек, решившийся во что бы то ни стало произвести задуманное впечатление, – но с первой нашей встречи я следил за твоим домом день и ночь, тщась улучить миг, когда смогу поговорить с тобою наедине.

– Сударь, – отвечала Агнесса, – я к вашим услугам. Все, что может совершить бедная девица, не поступившись своей честью, я попытаюсь для вас сделать, со всем моим почтением.

– За кого ты меня принимаешь, что так ко мне обращаешься? – спросил кавалер с печальной улыбкой.

– Разве вы не брат нашего всемилостивого короля? – откликнулась Агнесса.

– Нет, милая девица, и если ты только что любезно пообещала помочь мне, по ошибке приняв меня за другого, то вольна взять свое обещание обратно.

– Нет, сударь, – возразила Агнесса, – хоть я и не знаю, кто вы, но если в беде или в нужде вы полагаетесь на молитвы столь жалкого существа, как я, то Боже упаси, чтобы я вам в них отказала!

– Я и вправду в беде и в нужде, Агнесса, нет под солнцем человека несчастнее меня, нет в мире человека более одинокого; на свете не осталось более никого, кто любил бы меня. Агнесса, не могла бы ты полюбить меня хоть немного? Совсем чуть-чуть, этого бы мне было довольно.

Впервые в жизни к ней обращались с такой мольбой, однако слова эти были произнесены столь безыскусно, столь печально, столь нежно, что оттого показались ей самыми естественными и приличными на свете, а у этого несчастного красавца-рыцаря вид был столь торжественный и скорбный, что разве могла она сказать «нет»? С колыбели приученная любить весь мир, как могла она отвергнуть просьбу этого прекрасного, сильного, но нежного и смиренного юноши, столь почтительно постучавшегося в дверь ее сердца? Ни Пресвятая Дева, ни святые никогда не заповедовали ей проявлять жестокосердие.

– Да, сударь, – промолвила она, – не сомневайтесь, я буду любить вас и молиться за вас, однако сейчас я прошу вас оставить меня и не приходить сюда более, ведь бабушка не велит мне разговаривать с вами, а я не хотела бы ее ослушаться, потому что она так добра ко мне.

– Но, милая Агнесса, – начал было кавалер, приближаясь к ней, – мне столько нужно сказать тебе, стольким поделиться с тобой…

– Но бабушка будет недовольна, я знаю, – повторила Агнесса, – и вам не следует приходить сюда более.

– Что ж, – произнес незнакомец, – может быть, ты, по крайней мере, согласишься встретиться со мной? Назначь мне место и время!

– Я не могу, нет-нет, я не могу, – взмолилась она, встревоженная и смущенная. – Даже сейчас, если бабушка проведает, что вы здесь побывали, она ой как разгневается.

– Но как же ты будешь за меня молиться, если ничего обо мне не знаешь?

– Господу Богу все о вас ведомо, – отвечала Агнесса, – и когда я стану за вас молиться, Он ниспошлет