Воскресный день у бассейна в Кигали - Жиль Куртманш

Этому бухгалтеру-французу, приятному и скромному, который всего за несколько дней успел перейти от нейлоновых чулок к букету ирисов, от восхищения ее умом к рассуждениям о жизни, которую она могла бы начать с его помощью, если бы согласилась принять ее, и даже завел речь о том, с какой радостью он проводил бы с ней больше времени; этому доброму человеку, ставившему будильник, чтобы вернуться в свой номер до четырех утра, она предложила поехать на выходные в парк Катера, чтобы полюбоваться живущими на свободе жирафами, львами и зебрами. Казалось, напряглась каждая мышца его худосочного тела, блаженная улыбка только что кончившего самца превратилась в натянутую улыбочку дипломата или бухгалтера. «Как же я объясню свое отсутствие в посольстве?»

Самым ненасытным в любви, продолжала она свой рассказ, был предприниматель из Ливана, контролирующий несколько торговых точек в префектуре Рухенгери. Каждый понедельник он приезжал в Кигали по делам. Ему понадобилось всего четыре понедельника, чтобы перейти от ласк к неуместным объяснениям в любви. Не было ни подарков, ни цветов, ничего. Но, по его словам, он понял, что не может жить без нее. После знакомства с ней он ни разу не занимался любовью со своей женой. Да и Бернадетте он нравился, настолько, что она была готова хоть дважды выйти за него замуж. Он постоянно ее смешил, ласкал ее так, как, по ее представлениям, это делают в Европе, где и находится Ливан. Он спал с ней всю ночь, крепко обняв, согревая ее своим громадным волосатым телом, и - высшая степень признания! - во вторник утром завтракал с ней у всех на виду на большой террасе, его смелость и откровенность зашли настолько далеко, что перед тем, как приняться за очередной кусок бекона, он позволял себе мимолетно коснуться ее руки. Вот это настоящая любовь. В пятый вторник, утром, она уехала из Кигали вместе с ним. Для начала она будет нянькой, займется детьми, у нее будет своя комната в доме хозяев. Не стоит торопиться. Его жена официально владеет значительной частью его компаний, но через несколько месяцев благодаря адвокатам ему удастся изменить ситуацию. Держа его за руку, она говорила, что все понимает. Он ей улыбался. Когда они добрались до перекрестка Баз, на горизонте показались три вулкана, самый высокий из которых именовался Мухабура. Восходящее солнце окрасило в розовый цвет венчавшие их короны из молочных облаков.. Наконец-то она сможет побывать в Национальном. парке Вулканов, посмотреть на знаменитых rondo, которых раньше видела только на картинках. «Мерседес» ливанца мчался по безупречно ровной дороге, строительство которой профинансировали китайцы, чтобы президент мог с комфортом ездить в родную префектуру. Бернадетта улыбнулась. Наверное, это и есть счастье.

К сожалению, ее комнату занял кузен из Ливана. Ей пришлось спать в бывшем свинарнике, переделанном в комнату для прислуги. Жена ее возлюбленного, толстая увядшая женщина с жирной кожей и вечно размазанной по лицу тушью, не давала ей прохода. Через неделю Селим позабыл слова нежности. Он перестал ее ласкать, целовать, гладить грудь, просто брал на скорее руки прямо там, где;.. сталкивался с ней - в доме или в саду. Он попросил ее никогда не носить трусиков, чтобы можно было все сделать побыстрее, вдруг жена окажется неподалеку. Когда Мурад, двадцатилетний сын, разбудил ее и сказал, что отец желает с ней поговорить, не сказав ни слова, она поднялась. Когда они шли через сад по грязной дорожке, парень, следовавший за ней, толкнул ее, и она упала в жидкую красную глину. «Мой отец больше не хочет тебя. Он отдает тебя мне». Он навалился на нее, крепко сжав ей запястья. «Если будешь сопротивляться, я тебя убью. По утрам вдоль дороги находят столько трупов, что никто не станет задавать вопросов, грязная шлюха!» Он был прав, а она не хотела страдать. Она медленно раздвинула ноги и хотела перевернуться на спину. Это будет не первое изнасилование в ее жизни. Когда Бернадетта открыла рот, чтобы закричать от невыносимой боли, он ткнул ее лицом в грязь, и она захлебнулась в ней. Твердый член пронзил ту часть, которая считалась грязной и запретной. Казалось, что одним ударом ножа ей разрезали мышцы. Член осквернил последнюю часть ее тела, которая пока еще принадлежала только ей. Нечистую, возможно, порочную, неприкосновенную согласно традиции и до сих пор нетронутую. Однажды какой-нибудь мужчина, которого она полюбит, возможно, попросил бы ее открыть ему эту тайну, и она бы с радостью согласилась. Теперь она уже не могла предложить ничего чистого. Выплакав все слезы, Бернадетта заснула в канаве, тянувшейся вдоль китайской трассы. Утром она прошла несколько сотен метров, но боль ее парализовала. Она села на большой камень и, как она тогда подумала, стала ждать смерти, твердо решив, что не встанет с него, пока кто-нибудь не заберет ее отсюда. Остановился грузовик, молодой человек предложил ее подбросить. На голове у него красовалась фуражка, какую носят ополченцы. Водитель пританцовывал на сиденье под Майкла Джексона. «Ты вовремя возвращаешься в Кигали. Как раз успеешь к великому дню. Я везу полный грузовик орудий труда для грязной работы, для чистки. Через несколько недель батутси[40] больше не будут мешать нам жить». Рука водителя грузовика легла ей на колено. Она поняла, что снова загнана в угол и сопротивляться бесполезно. Если она откажет, он ударит ее или, того хуже, бросит на дороге, а потом будет другой шофер или какой-нибудь военный.

«Ты хочешь спереди или сзади?» Он так резко дал по тормозам, что грузовик пошел юзом и замер на самом краю горного обрыва «Ты что шлюха у белых? Как ты со мной разговариваешь? Ты хочешь, чтоб я в твоей заднице нацеплял белых болезней, СПИД и все такое, Я руандиец, настоящий руандиец. У нас так не принято». Потом он пристроился к ней, с окурком в зубах. Это длилось всего несколько минут. Бернадетта с облегчением закрыла глаза - на этом ее страдания закончились. И проспала до самого Кигали.

С тех пор как она вернулась в отель, все девушки стали ей завидовать. Конечно, она же красивая, у нее большая тугая грудь и крепкие ноги, прямые, как колонны. В первый же вечер в баре на пятом этаже какой-то итальянец из Всемирного банка, раздосадованный результатами деятельности своей организации, отплясывал тарантеллу с бутылкой виски в руках и пел, ужасно фальшивя. Потом споткнулся и, смеясь, упал к ногам все еще горевавшей Бернадетты. «А вы что по жизни делаете?» - спросил веселый итальянец. Она ответила, проведя рукой по волосам, что делает все, что захотят мужчины. И добавила: «Даже то, что другие девушки здесь не хотят делать». Это была правда. Очень скоро большая часть белого населения города узнала об этом, и Бернадетте стали доставаться только такие клиенты. Они приходили по одному или по двое. Некоторые приводили жен. Эти клиенты ее уважали. Они безропотно платили, не предлагали ей начать новую жизнь, как раз наоборот - они восхищались ее профессионализмом и щедростью. Больше она не принадлежала себе, она могла отдаться каждому и каждой. Она уже не мечтала уехать и копила деньги, толком не зная на что. И, когда какой-нибудь клиент, на свою беду, начинал говорить ей о любви, она отвечала: «А за это тебе придется платить двойную цену».

За Элизой водилась привычка перебивать собеседника, но Бернадетту она слушала молча. Она держала в руках конверт, на котором было написано имя Бернадетты и номер из пяти цифр. Бернадетта не явилась на прием в центр по выявлению СПИДа, и Элиза искала ее повсюду, с тех пор как та уехала в Рухенгери. Элиза протянула ей конверт, что в нем, она не знала. Бернадетта замерла. Она спросила, что означает этот номер. Ничего, ничего он не значит. Нет, Элиза не знала результата теста. Бернадетта долго смотрела на конверт.

– Предположим, что у меня СПИД. Тогда я должна настаивать, чтобы клиенты надевали презерватив, да? И, даже если они будут надевать его, я все равно скоро начну болеть, да? Я начну худеть, как ты мне рассказывала. У меня будет понос и температура, а потом, может быть, туберкулез и грибок во рту. Ну допустим, туберкулез я еще могу вылечить - лекарства выдают бесплатно. Грибок тоже - «Низоралом», который обойдется мне в пятнадцать клиентов. Но мне все равно не выздороветь. Грибок появится снова, температура тоже, грудь постепенно обвиснет, высохнет, как увядшие цветы. Так ведь, Элиза? У вас есть лекарства, которые могут позволить себе богатые люди, чтобы контролировать течение болезни. Ты мне о них говорила. Хорошо, тогда я буду обслуживать две-три тысячи клиентов в год и таким образом смогу покупать себе эти твои лекарства. Ты себе представляешь - еще две-три тысячи больных, чтобы вылечить одного единственного? Даже не вылечить, просто чтобы умереть позже, чтобы умереть достойно, как. ты говоришь. Но умереть - это ведь значит умереть. Вы все здесь похожи на бессмертных ангелов-хранителей, которые провожают нас под руку до смертного одра. Но, чтобы умереть, вы мне не нужны. A. сдавала анализы, потому что была влюблена, Элиза. Я мечтала. О муже и детях. В мечтах женщины нет места болезням. Элиза, я мечтала уехать, просто уехать. Не важно куда, в твой ледяной холод на твои улицы, заваленные снегом, в бедный квартал Брюсселя, на тротуары Парижа, Не важно куда, лишь бы уехать отсюда. Элиза, Валькур, вы милые люди, но вы ничем не можете помочь. Я не хочу знать, что написано в конверте. Если у меня СПИД, я умру, нет - все равно умру. Вы смотрите на нас, делаете пометки, составляете отчеты, пишете статьи. А в это время мы умираем у вас на глазах. Вы же продолжаете жить, хорошеете. Вы мне нравитесь, но не кажется ли вам, хотя бы иногда, что вы живете за счет нашей смерти?