Воскресный день у бассейна в Кигали - Жиль Куртманш

Немного опьянев и тем не менее так же сильно волнуясь, как когда родилась его дочь, он встал и поднял бокал:

– Я, Бернар Валькур, иностранец, которому позволено находиться в вашей стране, имею честь просить у вас руки самой красивой женщины Руанды!

Все вскочили с мест, Рафаэль забрался на браную стойку и пустился в пляс. Хозяин принялся его обнимать. По бархатным щечкам Жантий скатилось несколько соленых жемчужин. Зозо споткнулся о бутылку, валявшуюся на полу. Проснувшись от этого грохота, заплакал ребенок. Эмерита, прихожанка баптистской церкви, упала на колени и прочла несколько стихов из Библии. Бармен погладил ее по заднице и был уверен, что сейчас его наградят привычной пощечиной, которую он получал уже раз пять. Она прервала Молитву: «Селестен, в этот вечер Бог даровал нам великое счастье. Он нам обязательно простит все грехи, которые мы с тобой совершим чуть позже». Селестен, ждавший этого момента три года, не на шутку встревожился. Сможет ли он оказаться на высоте перед женщиной своей мечты? Он бросился за барную стойку, взял шесть яиц, бутылку пива и острый соус, все перемешал в шейкере и выпил залпом. Эмерита первый раз в своей жизни попробовала спиртное, шампанское опьянило ее, и по всему телу побежали приятные мурашки, ее, бросало то в жар, то в холод, и от этого она вся трепетала. Это был ее первый настоящий грех за двадцать семь лет отказа от удовольствий, которыми ее мать торговала в борделе в Содоме, Огромными руками Селестен сжал ей грудь. Зозо, который по своему обыкновению за всеми внимательно наблюдал, закричал: «Эмерита становится женщиной». И, когда все дружно расхохотались, добавил: «Будем надеяться, что Селестен уже не мальчик».

Будучи начисто лишенным чувства юмора, раньше бы Селестен задушил этого гнома, позволившего себе на глазах у всех усомниться в его мужественности, но Эмерита смеялась громче других, неумело тискала его и сама не знала, как выразить жестами желание стать женщиной, которое породил в ней ни о чем не подозревающий Валькур. Ведь она никогда не перестанет любить этого пугливого старика, который все чаще расплывался в улыбке. Но на все воля Божья, это он создал ее толстой, круглой и тяжелой. Валькуру пришлось бы ухватиться обеими руками, чтобы приласкать ей грудь, и то еще неизвестно, получилось бы это у него или нет. Неисповедимы пути Господни, и случилось так, что она предастся греху в объятиях мужчины, который может ее поднять и укрыть своим могучим телом. Все известно Всемогущему, подумала она, чувствуя приближающийся экстаз, пока рука продвигалась между ног… Она была готова несмотря на то, что рядом находились друзья. Но большая влажная рука приостановилась, едва коснувшись промежности, и медленно удалилась.

– Подожди еще немного. Так будет лучше, сказал Селестен.

Так Эмерита, еще не вкусив удовольствия, узнала желание и муку, и нетерпение, и, наконец, мечту, которая предшествует разлуке.

– Смотри-ка, - продолжил Селестен взволнованно, - для живых мертвецов нам не так уж и плохо.

Эмерита долгим взглядом обвела бар, наполненный ликованием. Божьи дети иногда достойны восхищения, подумала она. Ее друзьям угрожают, они встревожены, растеряны, больны, но все они радуются жизни. В этом гаме смешались смех и слезы, глупые шутки и ласковые слова, и никто не стремился напиться. Все опьянели, но в то же время головы у них были абсолютно ясные. Никто не пытался с помощью веселых и показных танцев избавиться от мерзости, которая распространилась снаружи и липла к их телам и душам, становясь второй кожей.

Валькур отвел взгляд от Жантий, пытающейся убаюкать ребенка, и тоже любовался друзьями. Словно в едином порыве любви к человечеству, которая порой овладевает людьми когда. уже кажется, что остается только бегство или смерть, они сделали ставку на жизнь. И наконец-то Валькур, который обычно говорил долго и витиевато, просто сказал: «Я счастлив». И после того, как все ушли из бара, Эмерита познала удовольствии.

- 9 -

Обычно Эмерита объезжала ухабы на дорогах Кигали с ловкостью, которой позавидовал бы любой таксист. Но только не в то утро, когда они с Валькуром ехали к отцу Луи, чтобы договориться о свадьбе и крещении. Ржавая развалюха «хонда» собирала все кочки и ямы на своем пути. Эмерита свистела, смеялась над мужчинами, которые водят как женщины, сигналила без причины и громко приветствовала своих знакомых, то есть практически всех, кто шел или ехал навстречу. Она вошла в раж. Сыпала шутками, мало уместными для последовательницы евангелистской церкви. «Валькур, этой ночью я впервые по настоящему согрешила: выпила бокал шампанского, уж не говоря о том, чем мы занимались с Селестеном, когда вы ушли. Наверстывала упущенное время. Знаешь, я поняла, почему удовольствие считается греховным и запретным. Удовольствие - опасная вещь, его хочется испытать снова, хочется жить вечно. Из-за него все шиворот навыворот. Теперь я понимаю, почему моя мать богата и почему ее так любят дальнобойщики. Она предлагает им красивых девушек, приправленные специями вкуснейшие (шашлыки, во всем городе лучше их готовят только у Ландо, холодное пиво и удобные постели. Удовольствие - это свобода. Вот так-то. Вот что я почувствовала этой ночью, когда мои ноги крепко-крепко сжимали бока Селестена, а его пот капал мне на грудь. Запах свободы. И я возблагодарила Бога за то, что он позволил мне со грешить. Я сказала Ему, что люблю Его больше, чем раньше, но теперь буду осторожнee с Его служителями, которые говорят нам, что все несчастья, - выпавшие на нашу долю, посланы Богом. Я сказала Ему, потому что говорила с Ним в тот момент, когда Селестен разрывал мне плеву и перед тем, как доставить удовольствие, доселе мне незнакомое, заставлял меня страдать. Я сказала Ему, что церковь пользуется Его божественным словом, чтобы заставить нас смириться с окружающей нас несправедливостью и уготованной нам. смертью. Валькур, я поняла, что не хочу умирать. Раньше смерть казалась мне раем. Теперь смерть - это конец жизни. A жизнь, Валькур, жизнь - это и есть рай».

В улыбке Валькура сквозила нежность, смешанная с печалью. Его немного беспокоила активность подруги. Последние несколько недель Эмерита обвиняла своих близких в пассивности. Все они предвидели наступление черного дня, знали тех, кто его готовит, жили с ними бок о бок, иногда даже пили вместе с ними пиво, но ничего не говорили. Они стоически предсказывали собственную смерть, а затем, в порыве последней надежды и веры в гуманистические идеалы, в международное сообщество, в жизнь, в Бога, сами же опровергали свои беспощадные и неоспоримые прогнозы. И перед тем как пойти спать, прикончив последнюю кружку пива, они приходили к выводу, что экстремисты хуту-такие же люди, как они, не смогут совершить непоправимое. Никто не хотел верить в знаки, которые всем известная рука выводила на стенах домов.

Эмерита сказала ему, что оппозиция должна вести себя активнее, все оппозиционеры вместе и каждый в отдельности у себя дома, в своих районах должны выступить открыто и обличить убийц. Виновные известны, говорила она ему, нужно указать на них пальцем, изолировать, изгнать из кварталов, опубликовать их имена в газетах, запретить им посещать церкви, если, конечно, они вдруг не раскаются в своих преступлениях. Первая ночь любви таксистки превратила ее в пассионарию[38]. Это было прекрасно, но очень похоже на самоубийство. Валькур знал, что она сделает то, о чем говорит, и сегодня же вечером по возвращении в свой квартал она обойдет бары и своих друзей. Она решительно подойдет к какому-нибудь ополченцу и прикажет ему проваливать. Она прочтет ему нотацию, процитирует несколько стихов из Библии, убежденная в том, что Слово Божье способно просветить даже самых заблудших и обратить их в веру, как Павла на пути в Дамаск[39]. В какой-то момент он захотел образумить ее, объяснить, что тонкие листки Священного Писания не способны защитить от стальных мачете даже тела святых. Но что толку? Какие доводы можно противопоставить Слову Божьему? И Валькур промолчал. Как. мог он давать советы этой счастливой женщине в стране, где он и сам попал в такой переплет и почти по той же самой причине, - он искренне и всей душой хотел жить, а не рассуждать о жизни, которая могла бы быть. Каждое мгновение, которое удается урвать у страха, - это и есть рай.

Отец Луи несколько раз затянулся своей трубкой и только потом заговорил. Он, как всегда, был в затруднительном положении. В этой стране даже такие обычные вещи, как свадьба или крещение, могли без видимой причины обернуться драмой или провокацией. Как глаза католической благотворительной организации «Каритас» он также распоряжался пожертвованиями, поступавшими по мировой продовольственной программе. У «Каритас» была своя аптека. К великой радости бедняков, она составляла конкуренцию местным торговцам, приближенным к властям, имевшим лицензии на импорт медикаментов. В ремесленной лавке все стоило в пять раз дешевле, а платили крестьянкам в пять раз больше, чем эти жалкие мафиози, друзья правительства. Социальные работницы не только подавали хороший пример и раздавали сухое молоко. Брошенных женщин они учили обеспечивать себя самим. Раздавали презервативы, организовывали общественное питание. Своей неутомимой деятельностью изо дня в день они вносили небольшой вклад в борьбу с этнической дискриминации, эксплуатацией женщин и незаконной торговлей товарами первой необходимости. Они способствовали сплочению жителей коммуны, что в высших кругах частенько воспринималось с подозрением, а порой и вовсе считалось делом пагубным.