Падение царского режима. Том 5 - Павел Щёголев

Председатель. — Как вы себе представляете воздействие Распутина на императрицу и, может быть, на самого бывшего государя — хотя бы в связи с обстоятельствами вашей отставки?

Джунковский. — Я думаю, что императрица настаивала, чтобы меня удалили, как врага царствующего дома.

Председатель. — Но какие же были основания для этого утверждения относительно давнего личного друга государя и его семьи?

Джунковский. — Я думаю, что императрица была настолько ослеплена, настолько у нее все было заволочено, если можно так выразиться, влиянием Распутина, что она не сознавала, что делает. И кроме того, у нее была твердая вера, что если не будет Распутина, наследник умрет. Это была ее idée fixe.

Родичев. — Об этом приключении у Яра в Москве ходили разные слухи. Одним из членов Государственной Думы было высказано даже, что во время этого кутежа Распутин позволил себе отзываться о своих отношениях к императрице в оскорбительной для нее форме. Это обстоятельство тоже было упомянуто в вашем докладе?

Джунковский. — Да, было.

Председатель. — Каким образом это затемненное сознание императрицы вяжется с тою настойчивостью вмешательства в государственные дела, какую она обнаруживала в случаях увольнения тех или иных лиц с высших постов, как, например, в вашем случае?

Джунковский. — Я думаю, что это объясняется характером Александры Федоровны, — она не допускала никаких препон на своем пути.

Председатель. — Значит, вы приписываете все это исключительно характеру и настойчивости Александры Федоровны? Как вы объясняете себе такое исключительное воздействие Распутина на супругу главы верховной власти?

Джунковский. — Я объясняю себе это психозом.

Председатель. — На какой почве?

Джунковский. — На почве истерии.

Председатель. — Скажите, в какие формы выявилось общение этого темного, невежественного, развратного человека с царской семьей?

Джунковский. — Я не знаю. Слухов ходило много, но фактов для суждения об этом у меня нет.

Председатель. — Мы проследили исключительные влияния Распутина на назначение и увольнение разных лиц. Но не знаете ли вы случаев, когда это лицо, столь низко стоящее в моральном отношении, оказывало, тем не менее, влияние и на дела, имеющие чисто государственный характер?

Джунковский. — Назначения под его влиянием безусловно бывали, — это не подлежит сомнению. Я знаю, например, такой факт. Речь шла о назначении губернатором председателя пермской казенной палаты. Это еще при Маклакове, но Маклаков тогда не поддался и отказал. Он показал мне записку Распутина, в которой тот просил его… Виноват, это не так. Но, вероятно, императрица и Распутин принимали большое участие в этом председателе пермской казенной палаты. Маклаков говорил со мной тогда по этому поводу. Я высказал, что если сделать хоть одну такую уступку, то это уже будет наклонной плоскостью, и Маклаков отказал, — человек этот не был назначен. Но когда Маклаков ушел, он все-таки был назначен губернатором, кажется, это было уже после Шербатова.

Председатель. — Т.-е. при Хвостове?

Джунковский. — Я не помню, при ком.

Председатель. — Хвостов сменил Щербатова 26 сентября.

Джунковский. — Распутин хлопотал об этом назначении в течение целого года, но Маклаков выдержал характер.

Председатель. — Тему о личных назначениях я считаю исчерпанной, но вот что мне хотелось бы спросить. Вы имели секретное наблюдение за этим человеком; может быть, вы наблюдали такое явление. Вам сообщают, например, что его отношения к вопросам государственного значения таковы-то…

Джунковский. — Нет, этого в моих делах не было. Вообще, я, быть может, был один из немногих занимавших такой пост, который не получил даже ни одной записки от Распутина.

Председатель. — Поднимается, например, вопрос о роспуске Думы…

Джунковский. — Никаких следов этого у меня не было.

Председатель. — Не было, чтобы он заранее говорил, что Думу нужно распустить, или допустим, не распускать, а в последующем это осуществлялось?

Джунковский. — Этого не было. При мне Думу не распускали.

Председатель. — Скажите, вы не знаете, как относился Распутин к вопросу о войне?

Джунковский. — Этого я не знаю.

Председатель. — Вам не докладывали о том, что он заявлял, что если бы в момент объявления войны он был в Петрограде, то он употребил бы усилия и достиг бы того, что война не была бы объявлена?

Джунковский. — Нет, этого не было ни в одном донесении.

Председатель. — Скажите, а каково было в то время, когда вы состояли товарищем министра, ваше отношение к Маклакову и Горемыкину?

Джунковский. — К Маклакову у меня было прекрасное отношение, потому что кроме предупредительности, я ничего от него не видел, он всегда помогал мне во всех моих начинаниях.

Председатель. — А ваше отношение к Горемыкину и отношение Горемыкина к вам?

Джунковский. — К Горемыкину у меня было отличное отношение, и он ко мне относился прекрасно, но некоторые изменения, произведенные мною в департаменте полиции, ему не нравились. Он находил, что это немного либерально. Не могу, однако, сказать, чтобы он противодействовал мне. По поводу охранных отделений я даже специально ездил к нему, чтобы доложить ему мою точку зрения, — и в конце концов он согласился с ней.

Председатель. — Вы говорите о вашем докладе касательно районных охранных отделений?

Джунковский. — Да, — отделений, которые я сокращал. Затем должен сказать, что когда Маклаков уходил и когда министром внутренних дел был назначен Щербатов, Горемыкин, как я знаю, выставлял даже мою кандидатуру.

Председатель. — Возвратимся к Распутину. Вы изволили сказать, что исследовали вопрос о том, не занимается ли он казенными заказами и вообще операциями такого рода, но что не довели расследование этого дела до конца…

Джунковский. — Я не мог довести его до конца. Это было в июне. Я подал тогда свой доклад. Я хотел расследовать вопрос несколько шире, но сделать это мне никак не удавалось.

Председатель. — Скажите, — значит, было что-нибудь, что послужило вам отправной точкой и дало возможность вести работу в этом направлении? Были какие-то указания на это?

Джунковский. — Была одна депеша насчет какого-то заказа. Она показалась мне очень подозрительной.

Председатель. — В связи с его именем?

Джунковский. — Он сам непосредственно телеграфировал государю.

Председатель. — Ах, непосредственно телеграфировал государю?

Джунковский. — Он выражался там лаконически: столько-то, не помню, сколько, — винтовок или чего-то такое должно быть заказано, надо остановить, надо обратиться куда-то.

Председатель. — Надо остановить? Что это значит?

Джунковский. — Да, остановить. Депеша была написана не совсем ясно, но он что-то такое останавливал. Эта депеша — единственный документ, который у меня был.

Председатель. — Что же нужно было остановить и для чего — для содействия вооружению армии или в обратном направлении?

Джунковский. — Нет, смысл, насколько я понял, был таков, что он должен был получить какой-то куш. Из телеграммы не было видно, что речь идет о чем-то вредном, но видно было, что он заинтересован в данном деле.

Председатель. — А не было ли в вашем распоряжении сведений о том, что среди окружавших Распутина лиц были лица, подозреваемые в шпионстве?

Джунковский. — Нет, таких сведений у меня не было.

Председатель. — Вы не помните фамилию Гюллинг?

Джунковский. — Нет, не помню.

Председатель. — Не проходило ли это лицо по списку лиц, подозреваемых в шпионстве, и вместе с тем не имелось ли указания на то, что это лицо близко к Распутину?

Джунковский. — Фамилии Гюллинг совсем не помню.

Председатель. — Вы изволили сказать, что в вашей несколько реформаторской деятельности в области порученного вам дела вы встречали некоторое глухое противодействие, — как со стороны отдельных лиц, так и со стороны совокупности этих лиц, я бы сказал — со стороны среды, в которую вы попали.

Джунковский. — Да. До меня доходили слухи, что покойный П. Н. Дурново, например, очень осуждал мою деятельность.

Председатель. — Но вы не только знали об этом противодействии по слухам, — вы и сами чувствовали его в ваших попытках?