Падение царского режима. Том 5 - Павел Щёголев

Председатель. — Какова история той суммы, которую вы обнаружили по охранному отделению?

Джунковский. — Это был капитал повешенных. Я приказал сдать его в казну.

Председатель. — Скажите, как и при каких обстоятельствах вы обнаружили этот капитал повешенных?

Джунковский. — При ревизии.

Председатель. — Это при фон-Коттене было?

Джунковский. — Да. Это было одно из самых серьезных обвинений.

Председатель. — Которые вы предъявили фон-Коттену?

Джунковский. — Это была давнишняя история. Я нашел, что это настоящий разврат, и приказал немедленно сдать все это в казну.

Председатель. — Позвольте огласить для членов Комиссии, которые этого не слышали, следующую бумагу. (Из дела № 46 1913 года дело канцелярии товарища министра внутренних дел свиты генерала его величества Джунковского с особо секретными переписками оглашается документ, отправленный 4 декабря 1913 года за № 1423.) Будьте добры, Владимир Федорович, тут есть ваша рука в поправках или в самом тексте этой бумаги. (Подает документ.)

Джунковский. — Это писал мой секретарь Поповский. Это моя поправка. Это поправка начальника штаба корпуса жандармов Никольского. Это мой почерк.

Председатель. — На последней странице там есть еще приписка сбоку.

Иванов. — Это ваша приписка о возврате в казну?

Джунковский. — Да, моя.

Председатель. — Каким образом они отбирали эти суммы у высланных? А затем, что касается фон-Коттена, он один был уволен в связи с этим, или также и другие чины охранного отделения?

Джунковский. — Тогда все там было совершенно переменено. Я просил полк. Попова взять должность начальника охранного отделения потому, что мне очень трудно было; кроме того, мне было очень трудно с Драчевским, потому что я встретил от него колоссальнейший отпор. Он ставил вопрос ребром, говоря, что если возьмут Коттена, он не может отвечать за безопасность столицы. С ним было ужасно трудно. Я был с ним в очень скверных служебных отношениях. Он меня не признавал совершенно, говорил, что ревизия меня не касается, что я не имею права ревизовать. Это был очень трудный вопрос. Тогда я обратился к полк. Попову, который был в Севастополе и которого я отметил. Его деятельность была высоко честная и противная провокации. Я просил его принять охранное отделение, он ни за что не хотел, говорил, что он не может, что там такая грязь, так скверно, что он не в силах это сделать. Тогда я умолил его взять эту должность хоть на три месяца, ради меня, потому что у меня нет такого человека, которому я мог бы верить, а Драчевский может поставить на это место своего человека, так как охранное отделение ему всецело подчинено. Наконец, Попов согласился и при его помощи мне удалось немного привести в порядок и очистить там атмосферу.

Председатель. — Кто на вас писал этот пасквиль, который вы уже знаете: генерал Джунковский в отставке, Тихменев. Кому вы его приписываете?

Джунковский. — Я думаю, что это Белецкий писал.

Председатель. — Что вам известно о перлюстрировании писем и об участии в этом деле департамента полиции? На каком основании производилась эта перлюстрация?

Джунковский. — О перлюстрации я могу только одно сказать, что я получал от министра внутренних дел конверт с копиями некоторых писем, — больше ничего не могу сказать. К департаменту полиции это совершенно не относилось. Это был совсем самостоятельный отдел, и через мои руки ничего не проходило.

Председатель. — Вам неизвестно было, что в составе департамента полиции есть такая комната, где письма фотографируются, происходит перлюстрация писем?

Джунковский. — Разные документы фотографировались. Это безусловно было.

Председатель. — Вы не задавались вопросом, законно это или нет? В действительности это ведь совершенно незаконно?

Иванов. — Вы говорите, что документы фотографировались. Фотографировались не документы, а письма.

Председатель. — Другими словами, нарушалась тайна частной корреспонденции. И этим систематически занимался определенный штат лиц, образующих при департаменте полиции целое учреждение.

Джунковский. — Была комната, где расшифровывались разные шифры.

Председатель. — Такая комната действительно была, но были и люди, которые занимались специально фотографированием чужой переписки.

Джунковский. — Фотографировались документы, отбираемые при обысках. Это официально делалось, а если что делалось неофициально, то в это я не входил.

Председатель. — Вы говорите, однако, что встречались с перлюстрацией через министра внутренних дел, а непосредственно к вам не поступали эти перлюстрированные письма?

Джунковский. — Непосредственно — нет. Они поступали ко мне от министра.

Иванов. — На какие средства содержалось это дело?

Джунковский. — Очевидно, на средства секретного фонда.

Иванов. — Т.-е., на средства департамента полиции?

Джунковский. — В наших отчетах этого нет.

Иванов. — Как же так? Деньги расходовались, а в отчетах этого нет?

Джунковский. — Точно так же большие субсидии получали газеты, а между тем у нас это не проходило.

Иванов. — Кто же выдавал эти суммы? Ведь раз они выдавались, — нужно думать, что это делалось с ведома директора департамента?

Джунковский. — Конечно, если фотографировались письма, то и за это платилось жалованье.

Иванов. — Перлюстрация производилась в почтамте, но для этого, конечно, нужны специальные люди, труд которых надо было оплачивать. Нам до известной степени известно даже, что на это расходовалось больше 100.000 рублей.

Джунковский. — Эти люди и получали содержание.

Иванов. — В качестве агентов департамента полиции?

Джунковский. — Агентов особых не было. Просто, те же самые чиновники исполняли. Например, я застал такое положение, что во всех жандармских управлениях письма вскрывались и читались унтер-офицерами. Я это прекратил. Может быть, мне не удалось это, может быть, это продолжалось, но во всех случаях, натолкнувшись на это, я пытался прекратить. Я натолкнулся на это в Крыму. Все это, конечно, незаконным способом делалось.

Председатель. — Не было ли у вас такого случая, когда по поводу перлюстрированного письма вы входили даже в сношения с министром юстиции?

Джунковский. — Не помню. Может быть, и было.

Председатель (читает). — «Доверительно. Милостивый государь, Владимир Федорович. При письме от 11-го июня сего года за № 809 ваше превосходительство препроводили мне копию письма, от 1-го июня 1913 года, адресованного товарищем председателя иркутского окружного суда Смирновым члену Государственной Думы Маркову 2-му. Ныне из доставленных старшим председателем иркутской судебной палаты по содержанию этого письма сведений, вместе с собственноручным письмом названного товарища председателя суда, видно, что Смирнов, ознакомившись с предъявленной ему копией письма на имя депутата Маркова, подписанной его фамилией, — признал письмо это подложным, так как никогда в переписке с г. Марковым не состоял и поэтому просит выслать ему подлинное письмо с конвертом, чтобы обнаружить лицо, изготовившее его, выяснить цели, которые это лицо преследовало при написании письма, и доказать полную свою к нему непричастность. Признавая, с своей стороны, желательным предоставить коллежскому советнику Смирнову все средства для установления автора означенного письма, имею честь обратиться к вам, милостивый государь, с покорнейшею просьбою, не найдете ли вы возможным препроводить мне на некоторое время подлинник письма, полученного г. Марковым, вместе с конвертом, каковые документы по миновании надобности будут возвращены вам обратно. Примите, милостивый государь, уверение в совершенном моем почтении и искренней преданности. Подписал: Ив. Щегловитов. № 14719. 10-го октября 1913 года».

Джунковский. — Припоминаю.

Председатель. — И вот вас просят прислать это письмо. Г. секретарь, занесите в протокол, что оглашен документ из дел департамента полиции 9-го делопроизводства за № 15, 1917 года. Этот документ относится к 14-му октября.

Джунковский. — Должно быть, я увидел дело, касающееся судебной власти, и послал его Щегловитову для рассмотрения судебной властью.

Иванов. — Это добыто путем перлюстрации, т.-е. перехватывания писем?

Джунковский. — Да, путем перехватывания.