Неосторожность - Чарлз Дюбоу

Что «знает» Мэдди? Клэр пишет ответ: «Ты уверен? Что случилось? Ты где?» Ее слова уходят в пустоту, неизвестно, придет ли ответ. Его нет. Она ждет. Пять минут. Десять. Это пытка. Посылает еще сообщение, но словно тянет оборвавшийся спасательный трос: на другом конце ничего нет.

Клэр не может усидеть за столом. Ей необходимо выйти, пройтись, убежать.

– Мне нужно уйти, – говорит она редактору. – Я вернусь.

По пути забегает в туалет, ее рвет.

Когда Клэр возвращается домой, уже поздно. Она смотрит на свое отражение в зеркале. У нее загнанный взгляд. В лице ни кровинки. Весь день проверяла телефон, ждала знакомого сигнала входящего сообщения. Страх сменился гневом. Она чувствует, что ее отсекли, бросили на произвол судьбы, покинули. Почему Гарри не пишет и не звонит? Это так просто. Пара слов в утешение, известие, наставление, прощение. На нее смотрит пустой экран. Приходят обычные имейлы от коллег и друзей, но Клэр их не читает. Они не имеют значения, как заказанный в ресторане столик во время землетрясения. Она наливает себе бокал вина, включает музыку и садится на диван. Смотрит на их фотографию, сделанную на Монмартре.

Гарри звонит уже в десятом часу, в Риме четвертый час ночи.

– Это я, – произносит он.

– Почему ты не звонил? Я с ума схожу.

– Я тоже.

– Где ты? Что случилось?

– Я в Риме. – У него хриплый голос. Клэр понимает, что он выпил. – Мэдди ушла. Забрала Джонни.

– О боже!

Он рассказывает ей, как вернулся домой. Нашел перевернутый стол, на него кричала Анжела, ругала на языке, которого он не знает. Она дождалась его, чтобы сказать, что она о нем думает. Суть того, что она говорила, понять нетрудно. «Sono partiti stronzo stupido. Non si poteva tenere il cazzo nei pantaloni». Они уехали, безмозглый козел. Не мог удержать член в штанах. Анжела плюнула на пол и хлопнула дверью, уходя.

Гарри звонил Мэдди на сотовый, но она не отвечала. Он понятия не имеет, что случилось. Осмотрел всю квартиру, пытаясь выяснить. Открытые шкафы, пустые вешалки. Поднял стол, начал собирать бумаги и вдруг увидел скомканный счет по кредитке. Закрыл глаза, содрогаясь от масштабов собственной глупости.

– Я звонил в гостиницы, друзьям, – продолжает Гарри. – Не могу их найти.

– Уолтеру звонил?

– Пока нет. Он – моя последняя надежда.

– Может, они уехали из Рима? Возвращаются в Нью-Йорк?

– Не знаю. Уже поздно, рейсов на Нью-Йорк нет. Им придется ждать до утра.

– Что ты скажешь, когда найдешь их?

– Не знаю.

– Мэдди знает обо мне?

– Неизвестно.

Она не отвечает, на мгновение воцаряется тишина.

– А что будет с нами? – наконец спрашивает Клэр. Это единственное, что ее волнует.

Гарри вздыхает:

– Мне нужно сначала поговорить с Мэдди.

– Конечно. Я понимаю, – произносит Клэр.

Между ними словно опустилась тонкая перегородка. Это не тот ответ, который она надеялась услышать.

– Прости, – говорит Гарри. – Все так запуталось. Мне нужно разобраться. Уже поздно. Я устал, извелся, испуган и немного пьян. Я тебе позвоню или напишу, когда что-то узнаю.

Клэр кладет трубку.

– Иди к черту, Гарри, – шепчет она и начинает плакать.

4

Я почти не спал в ту ночь, когда Мэдди написала мне, что прилетает. Отчасти я был взволнован из-за того, что она собиралась жить у меня. Я даже ушел с работы пораньше и помчался домой, чтобы начать прибираться, стелить постели, сходить в магазин, купить еды, которая может понравиться девятилетнему мальчику. Я купил печенье, хлопья, сок, попкорн. Что еще? Мы всегда можем заказать пиццу, но Джонни только что из Рима, и итальянская еда ему, наверное, наскучила.

Но вместе с тем я беспокоился. В моей почте с утра обнаружились несколько безумных посланий от Гарри, написанных глубокой ночью. Связывалась ли со мной Мэдди? Знаю ли я, где она? Где Джонни? Я смотрел на монитор, ощущая внутри пустоту. Было ясно: произошло что-то страшное. Я колебался, не зная, отвечать или нет, размышляя, не получится ли, что я предаю Мэдди. В конце концов написал: «Мэдди и Джонни летят в Нью-Йорк. Она написала мне вчера вечером. Что, черт возьми, происходит?»

Однако ответа не было. Я начал предполагать худшее.

Незачем говорить, что я пропустил мимо ушей просьбу Мэдди и нанял лимузин, чтобы встретить ее в аэропорту. Разумеется, я приехал заранее, боясь разминуться с ними. Увидел их раньше, чем они меня. Мэдди была утомлена, но все равно прекрасна, грива ее золотисто-рыжих волос сияла вокруг головы. Джонни брел следом за ней, похожий на девятилетнего беженца.

– Ты неисправим, – говорит она, обнимая меня. – Я же сказала, чтобы ты не суетился.

– Да. Но когда это я тебя слушался? – Я поворачиваюсь к Джонни. – Привет, Тигр, как жизнь?

– Хорошо, дядя Уолт. Ты говорил с папой?

Мэдди бросает на меня быстрый взгляд.

– Нет, с чего бы, – отвечаю я, ерошу его волосы и добавляю: – Рад тебя видеть, дружище. Ты, наверное, устал.

Джонни кивает.

– Вы оба, наверное, с ног валитесь. Давайте я вам помогу, – произношу я, забирая у них вещи. Мэдди слишком устала, чтобы спорить, а то обязательно стала бы. – Нас ждет автомобиль.

– Круто! – восклицает Джонни, увидев лимузин.

Я нанял самый длинный. Вообще-то я считаю их вульгарными, но в данной ситуации надеялся именно на такую реакцию. Джонни залезает в салон, садится на боковое сиденье и начинает исследовать стаканы, графины, всевозможные рычаги и кнопки.

– Ты на таком раньше ездил? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает он.

– Господи, в Европе я отвыкла от таких больших машин, – улыбается Мэдди. – Он огромный.

– Знаю. Жутко нелепый, правда?

– Я себя ощущаю то ли рок-звездой, то ли королевой выпускного бала. – Мэдди поворачивается ко мне с серьезным лицом. – Спасибо, Уолтер. – И кладет мне руку на колено.

– Купол тишины? – спрашиваю я.

Она кивает.

– Пока да, если ты не возражаешь. Поговорим о чем-нибудь другом. Как ты? Что у вас тут происходит?

Настроившись на ее волну, я начинаю рассказывать мелкие городские сплетни, тщательно избегая любых упоминаний о семейном положении. Кто разорился, кто напился, кто совершил каминг-аут[11], чьи дети поступили в Йель, а чьи нет. Я проводил вступительное собеседование с некоторыми из них. Не знаю даже, что меня больше удивило: то, какими юными они выглядят, или то, как упорно трудятся. И не только в школе, но и на общественной работе, в театральных кружках, на летних подработках, в спорте. Сожалею, что в их годы не отличался ни подобным усердием, ни глубиной.

Один из мальчиков, рассказываю я Мэдди, не поступил. Он окончил хорошую школу, у него приличные оценки. Я написал на него отличную характеристику, но почему-то в приемной комиссии нашли причину ему отказать. Я рассказываю Мэдди о звонке его разъяренного отца, нашего однокурсника, который требовал, чтобы ему объяснили, что произошло и что я собираюсь по этому поводу предпринять. Делаю заключение, что приемная комиссия была бы счастлива взять мальчика, когда бы с ним в комплекте не шел папаша.

– Он всегда был надутым кретином, – смеется Мэдди, качая головой.

Я рад, что сумел развеселить ее. У нее был похоронный вид, когда она сошла с самолета.

Мы подъезжаем к моему дому. Я живу рядом с парком на одной из Семидесятых улиц, недалеко от старой огромной квартиры, принадлежавшей моим родителям. Я по-прежнему стригусь в той же парикмахерской, куда ходил мальчиком. Посещаю ту же церковь, где меня крестили и где прошел конфирмацию, обедаю в тех же ресторанах. Мою жизнь определяет география моего детства. По улицам ходят мальчишки, учащиеся в моей прежней школе, в форменных галстуках и пиджаках, похожие на меня и моих приятелей несколько десятков лет назад. Стоит ли удивляться, что я так и не почувствовал себя взрослым?

Один из швейцаров помогает нам с вещами. Я представляю ему Мэдди и Джонни:

– Гектор, это миссис Уинслоу и ее сын. Они у меня какое-то время погостят.

Он приветствует их и говорит, что внесет их в журнал. Гектор изо всех сил старается угодить мне. Щедрые чаевые на Рождество оправдывают себя.

Мы поднимаемся. Я помогаю Мэдди и Джонни отнести вещи в их комнату, в которой обычно читаю или смотрю телевизор. Диван здесь раскладывается в двуспальную кровать. Эта комната служит мне еще и библиотекой. Я ее люблю. Книги, большей частью биографии и труды по истории, стоят вдоль ярко-красных стен. Гравюры с батальными сценами. На полках расставлены раскрашенные солдатики. Мамелюки, гусары. Это мое хобби. Особенно я люблю наполеоновскую армию. Над камином висит меч, по преданию принадлежавший Мюрату, – я радостно выложил за него небольшое состояние. К комнате примыкают маленькая ванная и кладовка, где я храню старые лыжи, зимние пальто, чемоданы. Я вынес много своего старья, чтобы освободить место для вещей Мэдди.

– Надеюсь, вам тут будет удобно, – говорю я.

– Все замечательно, Уолтер. Спасибо.

– Устраивайтесь. В ванной есть свежие полотенца. Дайте знать, если вам что-нибудь понадобится.