Чикатило. Явление зверя - Алексей Андреевич Гравицкий

иначе. Каждый человек в силу характера и индивидуальных особенностей требует своего подхода. Если Шеину не хватало мягкости, то Жарков мягкий тон скорее воспринял бы как сюсюканье и на контакт пошел бы вряд ли. Потому профессор был с ним строг и собран. Как учитель.

— Вы рассказывали, что с Шеиным угнали машину, чтобы поехать в Днепропетровск. Что это была за машина? — продолжал беседу Некрасов.

— «Москвич», — уверенно ответил Жарков. — Темно-красный. Как паспорт, такой цвет.

— А в интернате вашем у кого-то машина была?

— У директора была, — кивнул парень. — Большая и черная. Еще у завхоза нашего. Дяди Бори.

— А у него какая?

— «Москвич», — сообщил Жарков. — Красный, как обложка на паспорте. Красивый…

Он вдруг замедлился, словно поймав себя на созвучии.

— Это вы у него машину угнали? — уточнил Некрасов.

— Не-е, — замялся Жарков, — это мы… не… у него другая… Такая, но другая…

* * *

Тарасюк по-хозяйски развалился на стуле и смотрел дерзко, даже нагло. Некрасов выбрал с ним иной тон и выглядел, что называется, своим парнем. Такая тональность вполне устраивала Тарасюка, и он легко делился подробностями:

— …Я ей зенки вырезал, бля! Понятно? — стращал Тарасюк.

— Понятно, — по-свойски согласился ученый и неожиданно резко сменил тему: — А сестру твою как зовут?

— Верка.

— А лет ей сколько?

Задержанный подобрался и с подозрением поглядел на Некрасова:

— Тебе это зачем, начальник?

— Маленькая? — обидно усмехнулся психиатр, пропустив вопрос мимо ушей. — В куклы, поди, играет?

— Ничего она не играет, — сказал, словно сплюнул, Тарасюк. — Замуж она вышла. Ей играть некогда.

— Скучаешь по ней? — поддразнил профессор и достал из кармана кукольные глаза, очень похожие на те, что принес в отделение Тарасюк.

Подержал на ладони, акцентируя на них внимание, выложил на стол перед собеседником. При виде кукольных глазок лицо Тарасюка исказилось от ненависти.

— Да ну ее на хер! — задушенно процедил он. — И мужа ее гребаного в пизду! И куклу ее эту… ненавижу! На шкафу сидит, глаза таращит…

Тарасюк запнулся, будто вспомнил что-то, гримаса ненависти сменилась злой улыбкой.

— Больше не таращит, сука! — бесновато захихикал он. — Я ей зенки вырезал, бля!

* * *

Спустя несколько часов Некрасов и Витвицкий сидели за столиком в гостиничном ресторане и пили кофе. Витвицкий задумчиво потягивал горячий напиток, Некрасов листал убористо исписанные странички блокнота. Он был явно доволен собой.

— Что скажешь, Виталий? — поинтересовался он, отложив, наконец, блокнот.

— Не знаю… — Витвицкий отставил чашку. — С глазами от куклы вы хорошо придумали. Нетривиальный ход…

Он замолчал и снова впал в раздумье.

— Ну, чего стушевался? — подбодрил учитель. — Я свое мнение составил, так что можешь смело говорить, что думаешь.

— Я вам уже говорил, Евгений Николаевич. Полагаю, это не они.

— И на чем основаны твои предположения?

Капитан пожал плечами:

— Есть несовпадения в их показаниях с деталями и уликами… и потом… Я чувствую…

— Плохо, Виталий, — вздохнул Некрасов с таким видом, будто Витвицкий все еще был его студентом. — Чувствовать и на улики опираться следователи должны, а не мы. Но в главном ты прав. Это действительно не они.

Профессор взял со свободного стула свой портфель, водрузил себе на колени, расстегнул застежку и аккуратно, как сокровище, спрятал в портфель блокнот.

— Настоящий убийца сильно отличается от этой «святой троицы» и по психотипу, и по социальному статусу, — продолжил он, возясь с застежкой. — Но про него я пока детально рассуждать не готов. Рано.

На самом деле Евгений Николаевич лукавил, он уже давно и активно размышлял о преступнике. Но говорить об этом пока не хотел. Некрасов предпочитал вываливать всю информацию разом, шокируя собеседников, а не давать ее по капле. Он любил быть эффектным, а какой эффект, скажем, от предположения, что преступник работал с детьми? Никакого.

* * *

Это было тринадцать лет назад.

Чикатило только устроился в школу. На дворе все еще стояло лето, было жарко и вовсе не было учеников, что догуливали кажущиеся к концу августа такими короткими каникулы в пионерских лагерях или досиживали их в деревнях у дедушек-бабушек. Несмотря на это, Андрей Романович шел по школьному коридору в костюме — надо было произвести правильное впечатление и на коллег, и на директора, который его, кажется, недолюбливал.

Нелюбовь эту Чикатило чувствовал физически, но понять, чем он так нервирует директора, не мог. Аккуратный, пунктуальный, с идеальной анкетой — захочешь, не придерешься. Примерно так он размышлял, шагая с рулонами наглядных пособий под мышкой по пустому коридору. Шаги его гулко отдавались эхом, четкие, равномерные, размеренные, словно не живой человек шагал, а метроном бил.

Неожиданно четкий ритм был нарушен дробным топотком детских ножек.

Чикатило обернулся. С лестницы в коридор выбежала девчушка лет семи в сандаликах и коротеньком платьице, понеслась по коридору стремительно и весело. Возле Чикатило чуть притормозила, поздоровалась коротко, скорее для проформы:

— Здрасте.

— Привет. Ты откуда здесь, каникулы же?

— А я к маме пришла, — бойко выпалила малышка. — Я дочка Натальи Геннадиевны. А вы наш новый учитель литературы?

— Да, меня зовут Андрей Романович, — с мягкой улыбкой ответил мужчина. Видя, что девчушка не очень-то настроена на долгие разговоры, он отпустил ее: — Ну, беги.

Девочка снова побежала по коридору, да так, что засверкали подошвы сандаликов. Но то ли она слишком уж ускорилась, то ли виной всему был свежевымытый пол — в итоге она поскользнулась и упала, растянувшись на влажных досках. От этого и без того короткое платьице задралось, стало видно загорелые ноги, белоснежные трусики.

Подбежавший на помощь Чикатило замер от этой картины. В этих белоснежных трусиках было что-то такое… такое… Глаза мужчины будто остекленели, на губах появилась похотливая улыбка. Что-то невероятно притягательное было в этих трусиках. Что-то…

Чикатило тряхнул головой, беря себя в руки, бросил плакаты и опустился на корточки. Помог девчушке подняться, стараясь как можно скорее одернуть платьице. Только бы закрыть трусики, ноги… только бы…

— Н-не ушиблась? — заикаясь от волнения, спросил он.

— Та не, немножко только, — легко отозвалась она. — А вы чего?

Чикатило проследил за взглядом девочки. Та смотрела на подол платьица, в который вцепилась его рука. Пальцы сами собой яростно мяли ситец. Будто только теперь осмыслив, что делает, Чикатило испуганно отдернул руку.

— Н-ничего. Н-немножко — и ладно. С-ступай, — через силу улыбнулся он.

Малышка улыбнулась в ответ и побежала прочь. Чикатило проводил ее взглядом и принялся собирать брошенные плакаты. Руки его подрагивали. Этой сцены тогда никто не видел, и дочка Натальи Геннадиевны ничего никому не рассказала. Нечего было рассказывать, упала и упала, а странностей в поведении нового учителя она не заметила в силу