Дневники. 1946-1947 - Михаил Михайлович Пришвин

Какой же он гость? Нечаев уехал разозленный. Этот случай вдруг открыл мне глаза на легкомыслие моей затеи с покупкой дачи в том расчете, что здесь будут кормить. А вдруг тоже так, постановит президиум не давать курсовок? И тогда сиди со своим домом в пустыне!

16 Апреля. Мороз с северным ветром, стыдь ужасная. Затяжка действия в ходе весны - самое неприятное.

Опять болит голова, опять пирамидон. Вот и дом отдыха! не в коня корм.

Мертвая погода.

Вчера я под вечер пошел проверить лес - нет ли надежды на тягу. Сзади меня близилось солнце к закату, и вдруг все стало меркнуть. Я оглянулся и увидел, что из-под низу солнце встречает темная туча, что быть сейчас проливному дождю или снегу. Я все равно шел вперед, будь что будет. Тучу пронесло вбок, явились кудрявые облака. Но подул холодный ветер, и всякая надежда на вальдшнепов исчезла. Я повернул назад, и тут все радостные надежды стали отлетать.

Возрожденная мысль о покупке и устройстве дачи представилась вздором: зачем наваливать на себя новые трудности? Как просто показалось вернуться в Пушкино, и оттуда ездить куда захочется на машине, например, в охотничий дом отдыха к Кирсану.

Утром я хотел даже дать телеграмму Ляле не покупать дом, но встретил Галину Донатовну и рассказал ей о своих колебаниях. -Бывают же такие иллюзии, - сказал я, - мне понравилось, что здесь Ляле не нужно думать о кухне, и я решил купить дом здесь, чтобы меня вечно кормили. А завтра президиум отменит курсовки. - Вам разрешат, - возразила она, - у нас откажут - пойдете в президиум, там откажут - к Вавилову. - А разве это приятно ходить? - Так не все же так будет? - Пока солнце взойдет,

119

роса глаза выест. - Ну, хорошо, а пока роса, поросенка откормите, вот вам и проблема питания разрешена.

Мало меня утешила «проблема питания», и я так решил: пусть Ляля купит - хорошо, а не купит - того лучше, а уж маленький дом покупать - ни в коем случае.

Начинаю подумывать, что и этот упадок духа, и головная боль явились под воздействием мертвой погоды и отъезда Ляли.

Личная жизнь.

- Как вы думаете, - спросил я Галину Донатовну, - вот к примеру Чагин, сколько знаю его, сколько лет слышу его анекдоты, стихи, выпиваю с ним рюмочку и не знаю, какой он внутри, есть у него что-нибудь за душой. - Есть, конечно, он любит литературу, он трудится день и ночь над книгами, и мы все знаем, что у него же нет ничего. -Подвижник? - Не скажу. - А как же иначе: личную жизнь он отдает. -Да ничего не отдает. Теперь личная жизнь понимается иначе. Раньше женщины все говорили о личной жизни, и мы знаем теперь, что это: это теперь разрушено, и личная жизнь женщины новой сливается с жизнью общественной. Так вот и Чагин: на том месте, где у прежнего человека была личная жизнь, - у него кукла* и кошки, а личная жизнь его в издательстве. Он ничем не жертвует из «личной» жизни. Ее просто теперь нет, и рынка и магазина такого нет, где находится личная жизнь.

Новая женщина.

После того мы разговорились о новой женщине, что новая женщина тоже общественница, а не домашняя хозяйка. А когда после того разговор перешел на ее Алика, на то, какой он хороший, как она его любит, я сказал: - Вот вам и личная жизнь, а у Чагина этого нет и любовь к книге у него - сублимация.

Общее впечатление от нее, что она говорит общие слова, как все коммунисты: твердые избитые слова. Но

* Имеется в виду жена Чагина.

120

пусть! «Сам человек» (личность) - это тайна, о которой нельзя никому говорить, потому что на очереди стоит «Весь-человек» (общее дело).

Перековка.

Чуть-чуть мелькнуло при разговоре с Фридой о слиянии людей, как выходе атомной энергии из оболочки: атомы исчезают, остается энергия. На это Фрида сказала, что [руководители] это понимают иначе. - Как понимают? - спросил я. И перебил ее рассказом своим о «всем человеке». - Сам человек не исчезает, -сказал я, - исчезает только оболочка его индивидуальности, а сам человек в существе своем и есть весь-человек. - Нет, сказал С[талин], мы не кузнецы и не можем перековать человека, но мы акушеры и можем только помогать родам всего-человека.

Еще мы говорили о том, что мужчина измельчал, что рушился тот «женский мир», куда он входил хозяином: теперь женщина заняла его место. Но есть область, где мужчина честно может бороться с женщиной: ведь вся эта техника, которой теперь занялась женщина, есть не что иное, как огромная кухня. В существе своем женщина ничем не изменилась, творчество останется за мужчиной. Возьмите повара... А разве вам не нравится наша повариха?

17 Апреля. Раннее утро, тихое и безоблачное. Но мороз и хруст. Дует слегка с запада.

Повторяю решение: если купит Ляля большой дом, запрягусь -буду отстраивать. Не купит того, маленький не куплю и буду держаться Пушкина и думать об Истре.

Как время-то! Давно ли я вспоминал романтику комсомольца XIX века. А теперь новые вспоминают романтику 20-х годов этого века, время Дзержинского!

И нужно сказать, что для меня новая романтика даром прошла, и вот это-то и разделяет меня с ними. А теперь...

План окрестности Дунина.

121

Вечер тихий и нехолодный, но вальдшнепов не было. Заря была звукоемкая.

18 Апреля. Раннее утро солнечное, тихое, пахнет легким морозцем. В лесу снега еще много, но весна вышла сухая из-за морозцев: вода постепенно всасывалась в землю.

Мысли в голове: 1) Сказать советскому человеку слова «личная жизнь» - и он или не поймет этого, или подумает о пережитках прошлого. Так вот, что это: вперед мы двинулись или назад к пчелам? 2) Война и мир. Война всегда общественна и противопоставлена личной жизни: личность жертвует собой для коллектива и вместе с личностью исчезает страх смерти: на людях и смерть красна. (Ваня сказал о смерти: «Это не важно».) Мир, напротив, всегда личен, он похож на луг, покрытый различными цветами. Мир - это цветение всего человека. Личность расширяется до идеи бессмертия. Страх смерти преследует человека («Смерть Ивана Ильича»). 3) Идеализм -это философия личности. Материализм - философия общества.

Скрипач Веременко Леонид Петрович (Зал Чайковского). Он сказал мне:

- Как прекрасно вы пишете о природе. Да! Природа - это все!

-